БРЕГА ЛЮБИМЫЕ[56] Итальянские хроники

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

БРЕГА ЛЮБИМЫЕ[56]

Итальянские хроники

Стоит ли убиваться из-за телевидения?

Дебаты на эту тему носят сезонный характер, но в последние несколько недель, похоже, они усилились. Тема — политическая роль телевидения: означает ли «занимать телевизионные экраны» то же самое, что «оказывать решающее влияние на общественное мнение»? Вполне очевидно, что дискуссия принимает ожесточенный характер в момент, когда возникает вопрос перераспределения делянок: кто-то рискует потерять с трудом приобретенные каналы, а другие начинают присматривать участки, чтобы застолбить. Учитывая, что речь при этом идет не о тактическом преимуществе, которое телевидение может обеспечить, а о стратегическом (т. е. о формировании долговременного и устойчивого консенсуса), предпримем мысленный эксперимент. Представим историка трехтысячных годов. Анализируя книги, видеозаписи, полицейские отчеты, судебные приговоры, подшивки газет, он может прийти к следующим выводам.

В пятидесятые и большую часть шестидесятых годов телевидение находилось в монопольном владении христианских демократов. В плане нравственности оно следило за тем, чтобы не показывать смущающую наготу, культивировало «атлантический» и сдержанный подход к вопросам внутренней и внешней политики, втихомолку распространяло церковные службы и образовательные программы, предъявляло телегероев с короткими стрижками, галстуками и хорошими манерами. С другой стороны, оно внимательно следило за тем, чтобы не говорить слишком много о Сопротивлении, не создавать врагов справа. Молодежь 1945–1950 годов рождения выросла с этим телевидением. И как результат — поколение шестьдесят восьмого года: длинные волосы, сексуальная свобода, борьба за право на развод и аборт[57], ненависть к системе, антиклерикализм, Сопротивление в качестве идеала, воплощаемого на практике в Боливии или во Вьетнаме.

Затем телевидение постепенно потеряло цельность: в смысле обычаев, мало-помалу стало допустимым показывать обнаженную грудь (а поздно вечером и более укромные части), демонстрировать свою свободу от предрассудков, сарказм, насмешливость, непочтительность к принятым установлениям. И на этом фоне оно произвело на свет поколение, возвращающееся к религиозным ценностям, практике стыдливого секса. В историческом плане мы видим, что начиная с середины шестидесятых годов телевидение сделало так, что о Сопротивлении — основополагающем мифе Республики — стало невозможно больше говорить; и появилось поколение, которое не желало больше о нем слышать и, более того, склонялось (по счастью, пока что в незначительной части) к сиренам ревизионизма, чтобы не сказать — расизма и антисемитизма.

В плане политическом телевидение привило, даже разделившись на три канала с различающейся идеологией, уважение к правящему классу, демонстрируя его при любой возможности, и настаивало, все назойливее навязывая свою картинку, на собственной значимости и (как необходимое условие) собственной популярности. Результат? Часть граждан независимо друг от друга взбунтовалась против этого правящего класса и двинулась в сторону «Северной лиги»; все прочие, как только система дала слабину, мигом опознали в должностных лицах своих притеснителей и принялись швырять тухлые яйца (и отнюдь не метафорические) в увиденных по телевизору политиков, как только встречали их на улице.

Наш историк трехтысячных годов в конце концов не может не прийти к обоснованному выводу, что демо-христианское телевидение породило такой массовый приток в коммунистическую партию, какого не знала Западная Европа, в то время как частичный доступ коммунистов к контролю над каналами спровоцировал откат.

Если этот историк будет жить в эпоху твердокаменной языческой религиозности, он заключит, что телевидение было Империей Зла, свирепым Молохом, который пожирал тех, кто пытался овладеть им и использовать его, или проще, что этот медиум наводил ужасную порчу на всякого, кто оказывался на телеэкране. Если же, напротив, он окажется склонным к аналитическим рассуждениям и созданию научных гипотез, то скажет, что это настырное средство связи, пожалуй, могло иметь заметное влияние на массовое сознание в плане потребления, но явно не в плане политических пристрастий и решений.

В этом случае он спросит себя в смущении: почему же вокруг эволюций этого средства кипела такая борьба? И заключит, что люди нашего века ничего не смыслили в массмедиа.

1993

Данный текст является ознакомительным фрагментом.