И Моэм нам подгадил

И Моэм нам подгадил

Из классиков Моэм больше других понимал драматическую природу разведки, этому помог и его шпионский визит в Россию в 1917 году для удержания нашей непредсказуемой державы в орбите Антанты. Писатель встречался с разными фигурами: от некоего типа «с носом большим, мясистым, расплюснутым, ртом широким, зубами мелкими, потемневшими» (словно из отчета опера в досье агента) до колоритных Бориса Савинкова и Александра Керенского. Но не шпионские страсти волновали меня, а поразительные параллели между русскими и англичанами. Как пишет Моэм, «пропасть, разделяющая англичан и русских, широка и глубока».

— А разве нет? — вскричал Кот. — Ты высосал сходство из пальца, это плод твоей кандидатской фантазии! Разве не прав Моэм, что русские ничего не стоят, их «угнетает сознание своей греховности… из-за некой физиологической особенности. Напиваются часто и, напившись, рыдают. Вся нация мучается с похмелья… Они не так подчиняются условностям, как мы… В русских глубоко укоренено такое свойство, как мазохизм!» — И Кот триумфально пошевелил усами.

— Насчет греховности — это из Достоевского, хотя с пьянством попал в точку (в России в те времена был «сухой закон», ныне же мы взяли свое). Если герр Захер-Мазох славянин по происхождению, это еще не значит, что все мы жаждем терзаться ревностью, прислуживая, как он, жене с любовником в качестве лакея… — слабо парировал я.

— Русские «ленивы, несобранны, слишком словоохотливы, плохо владеют собой, — Кот продолжал цитировать Моэма. — Они незлобивы, добродушны и не злопамятны; щедры, терпимы к чужим недостач кам… общительны, вспыльчивы, но отходчивы».

Каждый имеет право выносить свой вердикт, но пульс мой скачет, когда я читаю у Моэма, что нам «поразительно недостает юмора», а «ирония груба и прямолинейна», а уж русская литература (кстати, прочитанная по-французски) тоже вызывает массу кинжальных ударов писателя. Моэм преподносит англичан, конечно, не без уколов и издевок, но все же не как осетрину второй свежести. «Сильный духом молчун… Он теряется в гостиной, но изворотливому сыну Востока не уступит ни в чем. Его не назовешь блестящим собеседником, но в разговоре он без околичностей идет прямо к сути дела; он умен, но несколько ограничен. Порой его отличает высокая нравственность, порой он, напротив, как это ни прискорбно, предавался распутству».

Но из чего Моэм накрутил такое жуткое полотно о русских? Не только же из Достоевского, которым он увлекался, хотя и писал, что «у него юмор трактирного завсегдатая, привязывающего чайник к собачьему хвосту». Или эта картина — результат тяжелых впечатлений от русских накануне Октябрьской революции? И вдруг я понял, из чего вырос русский образ у Моэма: «Моим первым учителем русского языка был волосатый низкорослый одессит. Учил не слишком хорошо… ходил в порыжевшем черном костюме и большой невообразимого фасона шляпе. С него лил градом пот. Однажды он не пришел на урок, не пришел он на второй и на третий день; на четвертый я отправился его искать… Эта была даже не комната, а душный чердак под самой крышей, вся мебель состояла из раскладушки, стула и стола. Мой русский сидел на стуле, совершенно голый и очень пьяный. Едва я переступил порог, как он сказал: «Я написал стихи»… Стихи были очень длинные, и я не понял в них ни слова».

Теперь все ясно. Ничуть не лучше, чем у моего знакомого англофоба, зять которого не любит Англию. И тут не помогут ни Достоевский, ни Тургенев: как считает Набоков, в Англии никогда не умели переводить русскую классику, и бессмысленно оценивать Л. Толстого в переводе прославленной Гарнетт. Неужели пропасть легла между нами?

Кот от обиды снова залезает в мешок, Крис смотрит на меня с воспетым мною снисхождением (от этого я становлюсь меньше ростом), мы проходим в огромный торговый центр «Трокадеро», оттуда перемещаемся в мой любимый мужской магазин «Остин Рид». Как писал Пушкин, «все, чем для прихоти обильной торгует Лондон щепетильный и по Балтическим волнам за лес и сало возит нам» (в наши дни на место сала ставим нефть и газ).

Что дальше? Естественно, ужин, но не supper, а dinner. Крис как будто чувствует, что я гибну без истинно английского национального характера, и на этот раз приглашена лондонская пара, и ужинаем мы не где-нибудь, а в старинном «Рице». Важными гусями вкатываемся туда, в фойе нас уже ожидают худосочная Джейн и ее полноватый муж Генри.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.