Глава 8 Мифы и предания Уэльса. Бардическая философия

Глава 8

Мифы и предания Уэльса. Бардическая философия

В начале третьей главы уже говорилось, что в древней кельтской литературе нет космогонических мифов или вообще каких бы то ни было рассказов о происхождении и строении мира. В ирландских и шотландских легендах мы вообще не находим ничего подобного. В Уэльсе дело обстоит несколько иначе. Здесь существует текст, претендующий на то, что в нем приоткрывается хотя бы отчасти учение друидов, которое, как сообщает Цезарь, передавалось только посвященным. Учение это содержится главным образом в двух объемистых томах, озаглавленных «Барддас», – по сути, перед нами собрание материалов, имевшихся в распоряжении валлийского барда и ученого Ллевеллина Шона из Гламоргана, жившего в конце XVI в.; они были изданы в переводе Дж. А. Уильямса-ап-Ителя из Валлийского общества рукописей. Современные кельтологи отрицают возможность того, что в такого рода работах отражено подлинное древнее знание. Так, Айвор Джон утверждает: «Сама мысль о существовании тайной доктрины бардов, опиравшейся на дохристианские мифические представления, должна быть с презрением отвергнута». В другом месте: «Бессмысленные предположения, во множестве высказываемые в связи с данной проблемой, обязаны своим возникновением в первую очередь неразборчивости и изобретательности псевдоантикваров XVI–XVIII столетий». И тем не менее, орден бардов, очевидно, некогда владел подобным знанием. Этот орден существовал в Уэльсе на протяжении очень длительного времени. И хотя ни один способный к критическому мышлению человек не станет строить какие бы то ни было предположения касательно дохристианского учения на основании документа XVI в., едва ли разумно отвергать и возможность того, что отдельные фрагменты древнего учения могли сохраниться в традиции бардов вплоть до этого времени.

Так или иначе, «Барддас» представляет интерес с точки зрения истории философии, и, даже если данный текст всего лишь характеризует одно из многих течений в философской мысли валлийцев в XVI в., кельтологам едва ли стоит полностью отказываться от его рассмотрения. Эта книга не претендует на статус чисто друидической, поскольку она изобилует образами и эпизодами из христианской истории. Однако в ней можно проследить и ряд идей, которые, чем бы ни были, не являются христианскими и наследуют некоей независимой философской системе.

В этой системе фигурируют две изначальные сущности: Бог и Китраул, обозначающие соответственно созидательное начало и разрушающее начало. Китраул находит свое воплощение в Аннувине[151], представляющем собой, по сути, Бездну, или Хаос. В начале не было ничего, только Бог и Аннувин. Жизнь появилась с произнесением Слова – Бог изрек Свое неизреченное Имя, и возник Манред. Манред есть первовещество Вселенной. Оно воспринимается как бесчисленное множество ничтожно малых неделимых частиц – по сути, атомов, – каждая из которых является микрокосмом, поскольку в ней заключена вся Божественная сущность целиком, и в то же время является частью Бога как Целого. Все сущее в его нынешнем состоянии можно представить в виде трех концентрических кругов. Внутренний, где бытие впервые отделяется от Аннувина, носит название «Абред» – здесь происходит борьба жизненного начала и Китраула. Следующий круг обозначен как «Гвинфид», или Чистота, где жизнь, одержавшая победу над злом, является как очищенная, победоносная, ликующая сила. Последний, внешний круг именуется «Кейгант», или Бесконечность.

Здесь уже невозможны никакие определения, ибо в этом круге, графически изображаемом не в виде окружности, а в виде расходящихся лучей, существует только Бог. Следующая выдержка из «Барддас», где учение бардов изложено в форме вопросов и ответов, поможет нам вычленить систему представлений, которой пользовался составитель данного текста:

«Вопрос. Откуда ты?

Ответ. Я пришел из Большого мира; начало мое – в Аннувине.

Вопрос. Где ты теперь? И как ты стал тем, кто ты есть?

Ответ. Я – в Малом мире, куда я попал, войдя в круг Абред, и теперь я – Человек, с его конечностью и его пределами.

Вопрос. Чем ты был до того, как стал человеком в круге Абред?

Ответ. В Аннувине я был самый ничтожный из всего способного к жизни и самый близкий к абсолютному небытию; и в круге Абред я вошел во все и прошел через все, могущее иметь тело и жизнь, пока не воплотился в человека, и я жестоко страдал на протяжении веков и веков, с тех пор как был отделен в Аннувине от мертвых, по дару Бога и по Его великой милости и благодаря Его беспредельной и бесконечной любви.

Вопрос. Через сколько различных форм прошел ты и что происходило с тобой?

Ответ. Через все формы, способные к жизни, в воде, в земле, в воздухе. А происходило со мной все злое, все жестокое, все тягостное, все горькое, и немного я узнал блага (Гвинфид), прежде чем стал человеком… Нельзя обрести Гвинфид, не увидев и не познав всего, и нельзя увидеть и познать все, не выстрадав всего… Но полная и совершенная любовь всегда позволяет познать Гвинфид».

Мы узнаем также, что всякое существо в конце концов сольется с кругом Гвинфид.

Здесь многое напоминает о гностических и восточных учениях. Так или иначе, на христианскую теологию XVI в. это не похоже совершенно. Читателю следует видеть в данном тексте то, чем он и является, то есть порождение философской мысли Уэльса того времени, а не смотреть на него через призму теорий антикваров или их противников. Обратимся теперь к подлинно древним произведениям – созданиям средневековых британских бардов и рассказчиков, имеющим отнюдь не философский, но поэтический характер. Но прежде чем мы начнем выяснять, что можно отыскать в этих преданиях, следует сказать несколько слов о том, чего там отыскать нельзя.

Легенда о короле Артуре

У большинства современных читателей, никогда вплотную не занимавшихся данным предметом, первая ассоциация, которая возникает в связи с упоминанием древних сказаний Британии, – это чудесный дворец в Кайрлеоне-на-Эске, рыцари Круглого стола, отправляющиеся в опасные странствия, поиски Грааля, преступная любовь Ланселота, лучшего из рыцарей, к королеве, последняя великая битва у северного моря, путешествие Артура, смертельно раненного, но бессмертного, в таинственную долину Авалон. Но в действительности мы не найдем ничего этого (или почти ничего) в собственно валлийской средневековой литературе – здесь нет ни Круглого стола, ни Ланселота, ни поисков Грааля, ни острова Авалон, и хотя у валлийцев действительно есть свой Артур, он совершенно не походит на того персонажа, которого мы знаем из «артуровских» легенд.

Ненний

Самое раннее дошедшее до нас упоминание об Артуре содержится в сочинении бриттского историка Ненния, написавшего свою «Историю бриттов» около 800 г. Он черпал сведения из самых разных источников – из древних рукописей Британии и Ирландии (он, в частности, пересказывает легенду о Партолоне), римских анналов, и жизнеописаний святых, например святого Германа. Ненний создает фантастический римско-христианский вариант истории Британии, объявляя бриттов наследниками Трои и Рима. Однако его рассказ об Артуре одновременно сдержан и краток. Артур, живший, согласно Неннию, в VI в., не был королем; он не имел столь благородного происхождения, как другие вожди бриттов, но, тем не менее, за свои военные таланты был избран предводителем; в двенадцати битвах он побеждал саксов; последняя состоялась у горы Бадон. Артур явно был наследником римской военной организации, и у нас нет причин сомневаться в его существовании, как бы непроницаем ни был покров, затеняющий ныне память о том, как в тот жестокий век он доблестно сражался за порядок и цивилизацию.

Гальфрид Монмутский

Следующим по хронологии стоит Гальфрид Монмутский, епископ Сент-Асафа, который написал свою «Историю бриттов» в начале XII столетия. Эта работа представляет собой отважную попытку вычленить сухой исторический материал из огромного количества мифов и легенд, почерпнутых главным образом, если верить автору, из древней книги, найденной в Бретани его дядей Вальтером, оксен-фордским архидиаконом. Как мы увидим, упоминание о Бретани в данном контексте весьма значимо. Гальфрид прославляет подвиги Артура, который здесь уже – король, сын Утера Пендрагона и Ингерны, жены Горлоя, наместника Корнуолла. Утер проник к ней в обличье ее мужа – так устроил маг Мерлин. Гальфрид относит начало правления Артура к 505 г., рассказывает о его войнах с саксами и утверждает, что ему удалось подчинить не только Британию целиком, но и Ирландию, Норвегию, Галлию и Дакию, а также успешно противостоять Риму. Двор Артура располагался в Кайрлеоне-на-Эске. Пока король сражался на материке с Римом, Модред, его племянник, присвоил его корону и, кроме того, его супругу – Геневеру. Возвратившись, Артур разбил узурпатора при Винчестере, а затем убил изменника в последней битве, в Корнуолле, где и сам был смертельно ранен (542 г. н. э.). Геневера удалилась в монастырь в Кайрлеоне. Перед смертью Артур поручил королевство своему родственнику – Константину, а сам чудесным образом был перенесен на остров Авалон для исцеления; «дальнейшее – молчанье». Гальфрид упоминает и меч Артура, «Калибурн» (валлийское «Каладвулх»), откованный якобы на том же Авалоне – это, по-видимому, тоже разновидность волшебного потустороннего мира, царства мертвых, нечто вроде Вальгаллы скандинавов. Лишь в позднейшие времена Авалон стал ассоциироваться с конкретным местом в Британии (Гластонбери). В повествовании Гальфрида ничего не говорится ни о Святом Граале, ни о Ланселоте, ни о Круглом столе; мистика отсутствует как таковая, исключая упоминание об Авалоне. Так называемая гальфридовская «история» совершенно бесполезна, если пытаться отыскивать в ней фактические сведения, но зато – настоящий кладезь сокровищ для поэтов и авторов исторических романов; из нее был позаимствован сюжет древнейшей английской трагедии, «Горбодок», а также шекспировского «Короля Лира». Гальфрида можно считать отцом артуров-ской легенды (по крайней мере, что касается ее псевдоисторической составляющей); материалом для нее послужили отчасти разрозненные сведения об историческом «военном вожде» Ненния, а отчасти – их поэтические переработки, созданные в Бретани потомками валлийских переселенцев, многие из которых покинули Уэльс как раз тогда, когда Артур воевал там с язычниками-саксами. Книга Гальфрида пользовалась огромным успехом. Вскоре появились ее переложения на французский – Вас написал свой «Роман Брута» около 1155 г., дополнив исходный текст подробностями из бретонских источников; и на английский – Лайамон перевел сочиинение Васа, предвосхитив таким образом Мэлори, занимавшегося переделкой позднефранцузских романов. Кроме нескольких ученых, чьи голоса не были услышаны, в исторической правдивости хроники Гальфрида никто не сомневался, и она сообщила древней истории Британии особый ореол благородства в глазах континентальных и английских правителей. Плантагенеты считали за особую честь восседать на троне Артура, хотя в них не было ни капли ни артуровской, ни вообще бриттской крови.

Бретонские сказания: Мария Французская

Далее следует обратиться к бретонским источникам. К несчастью, до нас не дошло ни строчки из литературы древней Бретани, и нам остается изучать лишь следы ее влияния в творениях французских авторов. Необходимо упомянуть одного из самых ранних – англо-нормандскую поэтессу, называвшую себя Марией Французской, которая писала около 1150 г. Помимо всего прочего, она создала несколько лэ, представляющих собой перевод или пересказ, как настойчиво утверждает она сама, бретонских сказаний.

О самом Артуре в этих поэмах сказано немного, но действие их разворачивается как раз в его времена, а некоторые упоминания, например, о Круглом столе, явно подразумевают, что предполагаемые слушатели неплохо осведомлены по данному вопросу. Ланселот в них не появляется, однако сохранилась поэма о некоем Ланвале, которого полюбила королева, жена Артура, но который отверг ее, поскольку у него была чудесная возлюбленная на острове Авалон. Упомянут также и Гавейн, а в «Песне Жоффруа» упоминается история Тристана и Изольды; о Бранжьене, служанке Изольды, говорится явно с расчетом на то, что о ее роли в судьбе Изольды аудитория знает. Короче говоря, перед нами – наглядное свидетельство существования в Бретани обширного корпуса рыцарских романов, группировавшихся вокруг образа Артура. Сказания эти были настолько хорошо известны, что любые аллюзии, касающиеся персонажей и эпизодов, оказывались понятны, как нам сегодня ясны, например, отсылки к «Королевским идиллиям» Теннисона. Таким образом, лэ Марии Французской четко указывают на Бретань как на истинную родину легенд о короле Артуре, со всей их рыцарской романтикой. Однако в них ни словом не упоминается Грааль.

Кретьен де Труа

Наконец, следует обратиться к творчеству французского поэта Кретьена де Труа, который в 1165 г. взялся, как и Мария Французская, переводить бретонские лэ; фактически именно благодаря ему артуровская легенда вошла в сокровищницу европейской литературы; именно Кретьен выстроил ее сюжет и ввел в нее персонажи, без которых ее теперь уже невозможно представить. Он написал «Тристана» (текст утрачен). Именно Кретьен де Труа (если только не Уолтер Man) ввел в сюжет Ланселота Озерного; он написал «Повесть о Граале», где впервые появляется Персеваль, это произведение осталось незаконченным, и автор так не сообщил, что же такое был Грааль. Кроме того, Кретьен создал длинный авантюрный роман под названием «Эрек и Энида» – переложение сказания о Герайнте и Энид. Сочинения Кретьена де Труа – самые ранние из имеющихся у нас текстов, где фигурирует в качестве героя рыцарского романа Артур. На какие же источники опирался этот автор? Разумеется, главным образом на бретонские. Труа располагается в Шампани, которую в 1019 г. присоединил к Блуа герцог Блуаский Теобальд. Мария Шампанская покровительствовала Кретьену. Между правителями Блуа и Бретани существовали тесные связи. Ален II, герцог Бретонский, в X в. женился на сестре герцога Блуа, а в первой четверти XIII столетия Жан I Бретонский вступил в брак с Бланкой из Шампани, дочь же их вышла за Жана Шатильонского, герцога Блуаского, в 1254 г. Соответственно, благодаря менестрелям, сопровождавшим начиная с середины X в. своих повелителей из Бретани ко двору Блуа, бретанские лэ и легенды становились известны французам, в том числе французским авторам, но бретонские легенды сами несут в себе следы французского влияния – в частности, похоже, что существованием Круглого стола и рыцарского кодекса при дворе Артура в Кайрлеоне-на-Эске мы обязаны сказаниям о Карле Великом и его паладинах.

Блеэри

Следует не добавить, что Готье де Денин, первым продолжавший и переделавший романы Кретьена де Труа, называет в качестве источника своих поэм о Гавейне произведения некоего Блеэри, «рожденного и воспитанного в Уэльсе». Считается, что этот забытый бард – то же лицо, что и «прославленный сказитель Бледхерик», о котором упоминает Гиральд Камбрийский и которого, под именем Брера, цитирует Фома Бретонский в повести о Тристане.

Заключение к очерку развития артуровской легенды

Однако при отсутствии каких-либо сведений о том, когда или что именно написал Блеэри, следует, по-видимому, считать, что артуровский цикл сказаний в том виде, в каком мы его знаем, сформировался не в Уэльсе и даже не в Бретани. Выходцы из Уэльса, в VI в. поселившиеся в Бретани, наверняка принесли с собой немало преданий об историческом Артуре. Кроме того, они, конечно, помнили мифы о кельтском боге Артае: довольно много святилищ, посвященных этому божеству, было найдено во Франции. Со временем эти персонажи слились воедино, так же, как в Ирландии святая Бригита смешалась с языческой богиней Бригиндо. В результате возник образ, где почти божественное величие приписывается герою, живущему в конкретном месте в конкретное время. Как в Бретани, так и в Уэльсе артуровская легенда оказалась тем центром, вокруг которого объединилось множество других кельтских преданий, относившихся к самым разным персонажам; кроме того, в Бретани она обогатилась материалом, заимствованным из сказаний о Карле Великом. Обработав бретонские повести, Кретьен де Труа придал им ту форму, в которой миф об Артуре завоевал весь мир и благодаря которой в XII–XIII столетиях он стал тем, чем была в более поздние времена легенда о Фаусте, – сосудом, который каждая эпоха наполняла собственным содержанием.

Артуровская легенда в Уэльсе

С континента, и в первую очередь – из Бретани, история Артура возвратилась в Уэльс в измененном и сильно приукрашенном виде. Генрих Циммер в одной из своих блестящих работ по данному предмету замечает: «Валлийская литература предоставляет нам явное свидетельство того, что правитель Южного Уэльса, Рисап-Теудур, побывавший в Бретани, в 1070 г. принес оттуда в Уэльс до тех пор неизвестную здесь историю артуровского Круглого стола»[152]. Известно, что под знаменами Вильгельма Завоевателя в Англию явилось немало бретонских баронов. Однако те, кто принес в Уэльс артуровские сказания, наверняка обнаружили здесь множество уже существующих легенд об Артуре, притом совершенно иного характера. Помимо памяти об историческом Артуре, «военном предводителе» Ненния, у кельтов почиталось также особое божество по имени Артай. Вероятно, именно его мы встречаем под именем Артура в единственной имеющейся в нашем распоряжении подлинно валлийской «артуровской» легенде – в повести о Килухе и Олвен из «Мабиногиона». В Уэльсе, как и в остальной Европе, было переведено немало повестей артуровского цикла, созданных Кретьеном и другими континентальными авторами, но, по сути, именно здесь они появились позднее всего и пользовались наименьшим успехом. Эти сказания вступали в противоречие с древней местной традицией, как исторической, так и мифологической, в них было слишком много чуждых валлийскому духу элементов, и они так никогда и не прижились в Уэльсе. До Ирландии они не добрались вовсе.

Эти несколько вступительных замечаний не претендуют, разумеется, на роль полноценного разбора проблемы артуровских легенд – это тема слишком обширна, и в ней имеется множество тонкостей исторического, мифологического, мистического и т. д. характера. Моей целью было определить взаимоотношения между этими легендами и подлинной кельтской литературой и объяснить, почему в последующем очерке валлийских преданий о них практически не будет речи. Великий артуровский миф, возникший сложным, описанным выше путем и завоевавший весь континент, как якобы сделал и его герой, никоим образом не принадлежит кельтской нации и не существует на кельтских языках, если не считать переводов и пересказов.

Гэльские и валлийские легенды в сопоставлении

Кельтские мифы и предания, дошедшие до нас на валлийском языке, от сохранившихся на ирландском или шотландском в известной степени отличаются. Валлийский материал значительно менее обширен и менее древен. Повести, вошедшие в «Мабиногион», взяты главным образом из рукописи XIV в., озаглавленной «Красная книга Хер геста». Предание о Талиесине восходит к другому источнику – рукописи XVII в. Как предполагают ученые, четыре древнейших сказания «Мабиногиона» сформировались в том виде, в каком мы их знаем, в X или XI столетиях, в то время как некоторые ирландские саги, например повесть об Этайн и Мидире или о смерти Конайре, следует возводить к VII или VIII вв. Не будем забывать, что предание о приходе Партолона было известно уже Неннию, писавшему около 800 г. Естественно поэтому ожидать, что мифологическую составляющую в валлийских повестях изначально намного труднее вычленить, нежели в раннеирландских. Интерес к мифу угасал, интерес к сюжету возрастал; задачей барда было не столько воспроизвести сакральный текст, сколько развлечь правителя и его двор. В валлийских сказаниях очевидно также влияние континентальных рыцарских романов; со временем оно фактически стало определяющим.

Рыцарские романы на материке и у гэлов

Во многом ирландцы предвосхитили идеи этих романов. Благородная учтивость врагов по отношению друг к другу; отчаянная гордость, запрещающая воину пользоваться слабостью раненого противника; чрезвычайная точность, с которой соблюдались обязанности каждой касты, – весь этот настрой, образ мышления, столь непривычный в литературе классической античности, выглядит вполне естественным в континентальных средневековых романах XII и последующих столетий. Но он стал отличительной особенностью ирландской литературы несколькими веками раньше. Однако в ирландских сказаниях практически напрочь отсутствует центральная тема рыцарских романов – тема любви или, скорее, служения женщине. Сочинитель на материке чувствовал, что никак не может обойтись без этого побудительного мотива. Но в гэльских текстах мы ни разу не столкнемся с «культом прекрасной дамы», который помогал переносить любые испытания английским, французским и немецким рыцарям. Ирландцу никогда не пришло бы в голову строить сюжет вокруг любовной страсти, благодаря которой средневековая Дульсинея вдохновляла на подвиги своего верного рыцаря. В двух наиболее знаменитых любовных историях Ирландии, в саге о Дейрдре и «Преследовании Диармайда и Грайне», женщины выступают как активное начало, а мужчины неохотно поддаются им. Романтическая любовь, превращающая женщину в богиню, когда священным долгом рыцаря становится служение даме сердца, присутствовала и в литературе Уэльса, хотя никогда не занимала здесь такого места, как в европейских и английских романах. Эта тема возникает в относительно древней повести о Килухе и Олвен. Она весьма развита также и в позднейших преданиях, таких, как «Придери» и «Хозяйка источника». Здесь перед нами – показатель того, насколько валлийская литература в сравнении с ирландской утратила свои подлинно кельтские черты и подверглась воздействию чужеродных влияний; разумеется, речь не идет о какой-либо оценке этого явления.

Гэльская и валлийская мифология: Нуд

Наиболее богаты мифологическими элементами древнейшие валлийские сказания, известные под заглавием «Четыре ветви Мабиноги»; впрочем, такого рода элементы встречаются в более или менее узнаваемой форме практически во всех средневековых повестях, и даже у Мэлори – в сильно измененном виде. Мы можем узнать некоторых персонажей, общих для всех кельтских земель. Например, в этих сказаниях фигурирует некто по имени Нуд или Ллуд, очевидно божество солнца. Посвященное ему (под именем Ноденса) святилище римского периода сохранилось близ Лидни, на реке Северн. На табличке, найденной неподалеку, имеется изображение этого бога. Он окружен ореолом света; его сопровождают летящие духи и тритоны. Так и хочется вспомнить о Племенах богини Дану, напрямую связанных с морем; а поскольку в валлийской легенде применительно к Нуду используется эпитет, означающий «серебряная рука» (хотя смысл его не разъясняется ни в одном сохранившемся предании), естественно объединить этого Нуда и Нуаду Серебряная Рука, предводителя Племен богини в битве при Маг-Туиреде. По преданию, на месте собора Святого Павла в Лондоне располагалось святилище Ллуда; согласно Гальфриду Монмутскому, вход в него назывался на языке бриттов Parth Ludd, что саксы перевели как Ludes Geat.

Ллир и Манавидан

Опять-таки, когда мы встречаем в валлийских текстах персонажа по имени Ллир и его сына Манавидана, естественно соотнести их с ирландским Лиром и его сыном Мананнаном, богами моря. Ллирчестер, теперь – Лестер, был некогда центром поклонения Ллиру.

Ллеу Ллау Гифес

И напоследок следует обратиться к одному из героев повести «Мат, сын Матонви». Его зовут Ллеу Ллау Гифес; рассказчик переводит это имя как Лев Твердая Рука, в объяснение чего приводится целая история, к которой мы еще вернемся. Однако стоит нам обнаружить, что герой этот наделен свойствами солярного божества (например, он удивительно быстро становится взрослым), и в особенности когда профессор Рис сообщает, что «Гифес» первоначально означал вовсе не «верный» или «твердый», а «длинный», становится ясно, что перед нами – смутный призрак того божества, которое гэлы называли Луг Длиннорукий[153]. Прозвище оказалось непонятым, и это дало толчок к созданию новой легенды.

Все эти соответствия можно проследить и более детально. Нам достаточно указать на их наличие, чтобы засвидетельствовать первоначальное единство гэльских и валлийских мифов. И в тех и в других сказаниях присутствует одинаковый набор мифологических представлений. Однако в валлийских вычленить их сложнее; здесь герои и их взаимоотношения выписаны менее тщательно, они менее однозначны. Похоже на то, как если бы разные племена, усвоившие одну и ту же мифологическую картину мира, давали разные имена и приписывали разные судьбы членам одного, по сути, пантеона. Бардическая литература в том виде, в каком она дошла до нас, несет в себе признаки возвышения то одного, то другого из этих племенных культов. Свести сохранившиеся рассказы в единую систему, вообще говоря, невозможно. И тем не менее, нам хотелось бы предложить читателю нечто вроде ключа к этой путанице.

Дома Дон и Ллира

Основными следует счесть два божественных «дома», или рода, – это род Дон, матери-богини (соответствует ирландской Дану), и род Ллира. Муж Дон – Бели (в Ирландии – Биле), бог смерти, а потомки ее – Дети Света. Род Ллира (Лира) более близок не к ирландским Племенам богини Дану, а к фоморам. Как и в ирландских легендах, представители двух родов вступают в брак – Пенардун, дочь Дон, становится женой Ллира. У Дон есть брат, Мат, чье имя означает «богатство» или «сокровище» (ср. имя греческого Плутона); они – дети персонажа, черты которого не вполне ясны, – Матонви.

Род Артура

В позднейшие времена к пантеону четырех древнейших сказаний «Мабиногиона» присоединилась другая группа божеств, возглавляемая Артуром, или богом по имени Артай. Он занял место Гвидиона, сына Дон, и другие божества из его окружения в той или иной степени связали на себя роли прочих героев раннего цикла. Ниже читателю предлагаются генеалогии, которые должны прояснить взаимосвязи этих персонажей. Следует, однако, помнить, что эти схемы создают впечатление точности и четкости, совершенно не соответствующее неопределенности варьирующихся мифологических описаний. Но все же они могут оказаться полезны, как приблизительная карта в неизведанной местности, и помочь сориентироваться читателю, в первый раз знакомящемуся с этой территорией. Исключительно эту цель я ставил перед собой, помещая их здесь.

Гвин ап Нуд

Бог по имени Гвин ап Нуд, подобно Финну гэльских преданий[154], оставил в сознании валлийцев самый устойчивый след. Он – могучий воин и охотник, его веселит грохот ломающихся копий, и, подобно Одину, он собирает души героев в своем королевстве теней, ибо, хоть и принадлежит к роду богов света, царство его – это своего рода валлийский Гадес. Каждый год в определенный день мая он сражается с Гвитиром, сыном Грейдаула (Победителем, сыном Пылающего), за Крейдилад, дочь Ллуда, что, конечно, символизирует схватку между зимой и летом за цветущую, плодородную землю.

Как пишет Чарльз Сквайр, «позднее он стал считаться правителем Тилвит Тег, валлийского Волшебного народа, и едва ли память о нем и теперь исчезла из его последнего прибежища – романтической долины в Ните… Он – Дикий охотник Уэльса и Западной Англии, и кое-где в пустынных местах по ночам и сейчас слышится лай его охотничьей своры»[155]. В великолепной поэме из «Черной книги Кармартена» он предстает как божество войны и смерти; он беседует с Гвиднеем Гаранхиром, пришедшим просить покровительства. Я процитирую лишь несколько строф; всю поэму целиком можно найти в замечательной книге Сквайра:

Я пришел с поля битвы, с поля сражений,

Со щитом в израненной руке;

Шлем мой пробит тысячью брошенных копий.

Круглы копыта моего коня – вихря битвы,

Прекрасным зовусь я – Гвин, сын Нуда,

Возлюбленный Крейдилад, дочери Ллуда…

Был я там, где погиб Гвендолен,

Сын Кейдава, столп песен;

Вороны там кричат над ручьями крови.

Был я там, где убили Брана,

Сына Иверида, великого славой,

Вороны там кричат над полем битвы.

Был я там, где погиб Ллахей,

Сын Артура, воспетый в песнях,

Вороны там кричат над ручьями крови.

Был я там, где убили Меврига,

Сына Каррейана, благородством славного,

Вороны там кричат над телами воинов.

Был я там, где убили Гваллавга,

Сына Гохолета, искусного, умелого,

Стоявшего против Ллойгир[156] сына Ллейнавга.

Был я там, где погибли мужи Британии,

Везде, от восточных земель до самого севера;

Я – хранитель кургана.

Был я там, где погибли мужи Британии,

Везде, от восточных земель до самого юга,

Я жив, они же – мертвы.

Мирддин, или Мерлин

В мифологическом окружении Артура Мирддин занимает место бога неба и солнца, Нуда. Одна из валлийских триад сообщает, что Британия до ее заселения носила название Класс-Мирддин – Участок Мирддина. Уместно припомнить ирландский обычай называть разные излюбленные места «пастбищами солнца» – так назвала Дейрдре свое любимое обиталище в Глен-Этив. Профессор Рис выдвинул гипотезу, что именно Мирддину в первую очередь поклонялись в Стоунхендже, поскольку, согласно Гальфриду Монмутскому, Стоунхендж был воздвигнут Мерлином – в этого чародея Мирддин превратился под воздействием христианства. Мы знаем, что Мерлин жил то ли в хрустальном доме, то ли в цветущем кусте боярышника, то ли в чем-то вроде облака, то ли в «жилище, построенном не из железа, не из стали, не из дерева и не из камня, а из воздуха, с помощью заклинания столь сильного, что оно не будет разрушено до конца мира»[157]. Со временем он переселился на остров Бардсей, отплыл «прочь с самой западной оконечности Карнавоншира… он ушел вместе с девятью бардами и взял с собой «Тринадцать сокровищ Британии», с тех пор потерянных для людей». Профессор Рис указывает, что греческий путешественник Деметрий, предположительно навещавший Британские острова в I в. н. э., упоминает остров на западе, где якобы заточен «Кронос» вместе с девятью его соратниками, а Бриарей следит за ним, спящим, «ибо оковы, выкованные для него, – сон». Перед нами, разумеется, эллинизированный (как это было в обычае древних авторов, пересказывающих мифы варваров) вариант легенды об уходе солнечного бога за западное море, где он оказывается во власти сил тьмы.

Нинниав и Пейбав

Присутствующие в генеалогической таблице Нинниав и Пейбав играют весьма незначительную роль в валлийской мифологии, однако сказание, в котором они появляются, интересно само по себе. Это два брата, короли Британии, и однажды звездной ночью они вместе вышли на прогулку. «Посмотри, какое у меня прекрасное, просторное поле», – сказал Нинниав. «Где же оно?» – спросил Пейбав. «Там, вверху, насколько хватает глаз», – указал на небо Нинниав. «Тогда взгляни, как мой скот пасется на твоем поле», – молвил Пейбав. «Где же он?» – спросил Нинниав. «Это все сияющие звезды, и луна – их пастух», – отвечал Пейбав. «Они не смеют пастись на моем поле!» – воскликнул Нинниав. «А я сказал, они будут это делать», – отозвался Пейбав. «Нет». – «Да». Так и шло; сперва они ссорились, потом объявили друг другу войну, армии их погибли, а земли опустели; в конце концов в наказание за глупость и вздорность братья были превращены в быков.

«Мабиногион»

Теперь мы переходим к собранию основных валлийских мифов и легенд, которые леди Шарлотта Гест преподнесла миру в своем великолепном переводе. Название ее книги, «Мабиногион», представляет собой форму множественного числа от слова «mabinogi», которым обозначалось предание, входящее в обязательный репертуар барда-ученика, то, что необходимо знать каждому сказителю. Строго говоря, к mabinogi в этом собрании относятся только первые четыре повести, образующие единое целое. Они принадлежат к числу древнейших валлийских саг.

Пуйлл, правитель потустороннего мира

Первая из них – история о том, как Пуйлл, владыка Диведа, получил титул повелителя Аннувина, земли, которая у валлийцев соответствует ирландской Волшебной Стране или Земле Мертвых. Основа ее – миф, но атмосфера пронизана духом рыцарства.

Итак, однажды Пуйлл охотился в лесах Глин-Кух и вдруг увидел чужую собачью свору, которая гнала оленя. Псы были белые с красными ушами. Если бы Пуйлл был поопытнее, он бы сразу понял, с чем имеет дело, поскольку именно таковы цвета потустороннего мира – рыжий человек и пес с красными ушами всегда ассоциируются с волшебством. Но Пуйлл прогнал чужих собак и натравил на зверя своих собственных. Тут подскакал всадник благородной наружности и упрекнул его в неучтивости. Пуйлл готов искупить свою вину, и тут возникает уже известная нам тема «спасения Волшебной Страны». Имя незнакомца – Араун, и он – король Аннувина. На его владения постоянно покушается Хавган, его сосед, и Араун просит Пуйлла через год встретиться с ним на поединке. До того времени Пуйлл в обличье Арауна будет править в Аннувине, а Араун в обличье Пуйлла – в Диведе. Пуйлл получает указание, как победить врага. Его необходимо убить одним ударом, потому что после второго к нему сразу вернется вся его сила.

Пуйлл соглашается и отправляется в Аннувин. Здесь он сталкивается с непредвиденной трудностью. Прекрасная жена Арауна приняла его за своего мужа. Но когда король и королева отправлились в спальные покои, Пуйлл отвернулся к стене и не сказал женщине ни слова; до самого рассвета он так и не дотронулся до нее. Затем они встали, и Пуйлл пошел на охоту. Он стал править королевством, но, как бы он ни выказывал жене Арауна свою любовь прилюдно, каждая ночь проходила так же, как первая.

Наконец приблизился день битвы, и, как это обычно делают воины в ирландских сагах, Пуйлл и Хавган встретились у брода. Они сразились, и Пуйлл первым же ударом копья пронзил противника насквозь[158]. «Во имя неба, – возопил Хавган, – добей меня и закончи начатое!» – «Я не стану делать этого, чтобы не раскаяться, – сказал Пуйлл. – Пусть другой убьет тебя, я не буду». Тогда Хавган понял, что ему пришел конец, и попросил своих рыцарей унести его; а Пуйлл стал господином обоих королевств и властителем всей земли Хавган, и правители ее принесли ему клятвы верности.

Затем он в одиночку отправился в Глин-Кух, чтобы встретиться там с Арауном, как было договорено между ними. Араун поблагодарил его за все и сказал: «Когда ты приедешь домой, то своими глазами увидишь, что я сделал для тебя». Они снова поменялись обликами, и каждый отправился в собственные владения.

Во дворце в Аннувине день прошел в веселье и торжестве, и никто, кроме короля, не знал, что случилось. Когда наступила ночь, Араун поцеловал и приласкал свою жену так, как прежде, и она стала размышлять, в чем же причина этой перемены и той, которая произошла год и день тому назад. Араун дважды или трижды обращался к ней с вопросом, но она, задумавшись, не отвечала ему. Тогда он спросил, почему она молчит. Она же сказала: «Уже год я не говорила столько слов в этой комнате». – «Разве мы не беседовали?» – спросил он. «Нет, – отвечала она, – уже год между нами не было ни разговоров, ни ласк». «О небо! – подумал Араун. – Другом моим стал человек самый верный и самый честный в дружбе». И он поведал своей королеве о том, что произошло. «Поистине ты приобрел верного друга», – молвила она.

А Пуйлл, вернувшись в свою страну, собрал вождей и советников и спросил, как, по их мнению, он правил этот год. «Господин, – сказали они, – никогда еще ты не был столь мудр, столь добр и столь щедр. Никогда еще твоя справедливость не сияла так над всеми твоими подданными, и никогда еще они не ценили ее так высоко». Тогда Пуйлл рассказал им о своих приключениях. «Воистину, господин, – сказали они, – мы благодарим небо за то, что оно послало тебе такого друга, а тебя просим, не отнимай у нас то, к чему мы привыкли за последний год». – «Клянусь небом, я ни в чем вас не обижу», – пообещал Пуйлл.

Так два короля укрепили свою дружбу и послали друг другу много коней, гончих собак и драгоценных камней; и в память об этом приключении Пуйлл получил титул Повелителя Аннувина.

Свадьба Пуйлла и Рианнон

Близ замка Пуйлла в Нарберте возвышалась гора под названием Арберт; существовало поверье, что тот, кто сядет на ее вершине, либо получит множество ран, либо увидит чудо. Однажды, когда все знатные вожди собрались на пир у Пуйлла в Нарберте, король объявил, что хочет подняться на гору и посмотреть, что будет.

Так он и поступил и вскоре увидел, как по дороге к нему направляется дева, облаченная в сверкающие золотом одежды, сидящая верхом на белоснежной лошади. «Знает ли кто из вас эту даму?» – спросил Пуйлл своих воинов. «Нет, господин», – ответили они. «Тогда пусть один из вас подойдет к ней и спросит, как ее зовут и откуда она пожаловала к нам». Но когда всадники подъехали к ней, дева стала удаляться от них, и, как бы они ни спешили настичь ее, расстояние между ними оставалось тем же, хотя белый конь вроде бы и не ускорял шага.

Несколько раз Пуйлл отправлял людей, чтобы задержать незнакомку и расспросить, но все напрасно.

В очередной раз поднявшись на гору и увидев приближающуюся прекрасную деву на белом коне, король сам отправился в погоню, но дева ускользала от него так же, как раньше – от его слуг, пока он наконец не воскликнул: «О госпожа, во имя того, кого ты любишь сильнее всех, прошу тебя, остановись!» – «С радостью, – отвечала она, – и твой жеребец устал бы меньше, попроси ты меня раньше об этом».

Пуйлл спросил, что привело ее в эти края, и она сказала: «Я – Рианнон, дочь Хевида Хена. Меня хотели отдать замуж против моей воли, но мне не нужен никто, кроме тебя, если ты меня не отвергнешь». – «Клянусь небом! – воскликнул Пуйлл. – Если бы мне пришлось выбирать между всеми дамами и девицами на земле, я бы выбрал тебя».

И они договорились, что ровно через год Пуйлл приедет во дворец Хевида Хена и попросит ее руки.

Пуйлл сдержал обещание, явился в замок вместе с двенадцатью рыцарями, обнаружил, что там его уже ждет великолепное пиршество, и воссел между своей возлюбленной и ее отцом. Когда они пировали и беседовали, в залу вошел высокий юноша благородной внешности, с рыжеватыми волосами, одетый в атлас, и поприветствовал Пуйлла и его воинов. Пуйлл пригласил его сесть за стол вместе с ними. «Нет, – отказался юноша, – я пришел сюда просителем, и потому не откажи выслушать меня». – «Проси, чего хочешь, – сказал наивный жених, – и, будь это в моей власти, я ни в чем не откажу тебе». – «Ах! – вскричала Рианнон. – Зачем ты так ответил?» – «Но он ответил так перед всеми знатными рыцарями и дамами, – сказал юноша, – и вот чего я прошу: отдай мне твою невесту Рианнон и место на праздничном пиру в этом дворце». Пуйлл молчал. «Можешь молчать, сколько тебе будет угодно, – сказала Рианнон. – Никто еще не поступал глупее тебя». И она объяснила, что рыжеватый юноша – это Гваул, сын Клуда, тот самый, кого прочили ей в мужья.

Пуйлл связал себя словом, но Рианнон объяснила, что место на пиру не может быть отдано Гваулу, поскольку это не во власти Пуйлла, но что она сама станет женой сына Клуда через год; тогда состоится и новый брачный пир. А Пуйллу она изложила план спасения и дала ему некий волшебный мешок.

Прошел год. Гваул пришел, и снова был устроен пир, на котором уже он, а не Пуйлл сидел во главе стола. В разгар веселья в зал неожиданно вошел нищий в лохмотьях, в огромных башмаках, с мешком на спине. Он обратился со смиренной просьбой к Гваулу. Просьба состояла в том, чтобы наполнить его мешок едой с праздничного стола. Гваул радостно согласился, и слуга отправился исполнять желание пришельца. Но сколько бы в мешок ни клали, он никак не наполнялся – постепенно там оказались все лакомые яства, и Гваул наконец воскликнул: «Неужели твой мешок бездонный?» – «Нет, клянусь небом, – отвечал Пуйлл – ибо это был, разумеется, он, – в него не так много и помещается, если только богатый и знатный господин не побрезгует влезть в него и утоптать, приговаривая: «Довольно уж тут всего». Рианнон убедила Гваула самого проверить вместимость мешка. Стоило ему поставить туда обе ноги, как Пуйлл поднял края мешка и завязал его над головой жениха. Затем он затрубил в рог, и тут же его притаившиеся снаружи воины ринулись в залу и связали людей Гваула. «Кто это в мешке?» – спрашивали одни. «Барсука поймали», – отвечали другие, и все пинали и катали по полу неудачливого жениха. Так была изобретена игра «Барсук в мешке».

Наконец из-под слоя ткани послышался голос. «Господин, – воскликнул Гваул, – послушай меня, я большего стою, чем быть забитым тут до смерти!» – «Он прав», – сказал Хевид Хен.

В результате сошлись на том, что Гваул сам заплатит и просителям, и певцам, явившимся на свадьбу; что он откажется от Рианнон и не станет мстить Пуйллу. Были найдены поручители, и Гваула вместе с его людьми отпустили восвояси. Пуйлл же стал мужем Рианнон и щедро раздавал дары направо и налево; а когда праздник закончился, молодожены отправились в Дивед, во дворец Нарберт, и Рианнон каждого знатного мужа и знатную даму своего нового королевства одарила перстнем, браслетом или драгоценным камнем. Два года они мирно правили своей страной; но, как мы увидим, Гваул не окончательно исчез со сцены.

Наказание Рианнон

У Пуйлла все еще не было наследника, и его рыцари убеждали его взять другую жену. «Дайте мне год, а потом я сделаю, как вы пожелаете», – сказал король. В тот год у них родился сын; но, хотя за матерью и ребенком ухаживало шесть женщин, к утру все, включая Рианнон, заснули; а когда няньки проснулись – ребенок исчез! «Нас убьют за это», – сказала одна из них, и, боясь смерти, они составили страшный план: они убили щенка только что ощенившейся гончей, положили кости рядом со спящей Рианнон, а лицо ее и руки вымазали кровью. Когда же родильница пробудилась и спросила, где ее ребенок, ей отвечали, что ночью она разорвала и съела своего сына, а они вшестером не смогли помешать ей – и никакими средствами она не смогла убедить их сказать правду.

Когда эту историю рассказали Пуйллу, он не стал прогонять Рианнон, как настаивали его приближенные, но на нее было наложено наказание – каждый день ей предстояло сидеть у коновязи рядом с воротами замка, рассказывать свою повесть каждому проходящему и предлагать путнику отнести его во дворец на своей спине. Некоторое время она действительно этим занималась.

Придери Найден

В Гвенте-Исе-Койде жил в то время человек по имени Тейрнион, и у него была самая прекрасная кобыла в мире; над ней тяготел, однако, некий рок, ибо, хотя она жеребилась каждый год в первую ночь мая, жеребят еще никто ни разу не видел. Наконец Тейрнион решил выяснить, что происходит. Когда кобыле пришел срок, он вооружился и засел в конюшне. Кобыла ожеребилась, ее отпрыск поднялся на ножках, и Тейрнион изумился его красоте и величине, как вдруг снаружи послышался шум, через окно просунулась рука с длинными когтями и ухватила жеребенка. Тейрнион немедленно отсек эту руку по локоть; она осталась в конюшне вместе с детенышем, а снаружи послышались отчаянные стоны и крики. Воин бросился наружу, оставив дверь открытой, но в темноте ничего не увидел. Вернувшись, на пороге конюшни он обнаружил спеленутого младенца, укутанного в атласный плащ. Он поднял дитя и принес его спящей жене. У нее не было детей, хотя она очень любила их, и на следующий день она объявила служанкам, что сама родила этого ребенка. Тейрнион и его жена назвали мальчика Гури Золотоволосый, ибо волосы его были светлыми как золото; он рос так быстро, что в два года выглядел на шесть, и вскоре ему позволили ездить на жеребенке, родившемся в ту ночь, когда его нашли.

Тем временем Тейрнион услышал историю Рианнон; когда же мальчик немного подрос, он рассмотрел внимательно его лицо и различил в нем черты Пуйлла, владыки Диведа. Он рассказал об этом жене, и они договорились отвезти ребенка в Нарберт и оправдать таким образом Рианнон.

Тейрнион, два рыцаря и Гури верхом на молодом жеребце приблизились ко дворцу и увидели рядом с коновязью Рианнон. «О воины, остановитесь, – сказала она, – и я всех по очереди донесу вас до дворца в наказание за то, что я убила своего сына». Они, разумеется, отказались. Пуйлл очень обрадовался, увидев своего друга, и устроил в его честь пир. Тут Тейрнион и рассказал историю жеребенка и мальчика. «Госпожа, вот твой сын, – сказал он Рианнон, – и тот, кто оболгал тебя, совершил злое дело». Все собравшиеся сразу же признали в ребенке сына Пуйлла, и Рианнон воскликнула: «Боже мой! Если это правда, пришел конец моим мучениям!» Тогда знатный рыцарь Пендаран молвил: «Ты назвала своего сына Придери [мучение], и ему прекрасно подходит это имя: Придери, сын Пуйлла, владыки Аннувина». На этом все и согласились, и с тех пор так и называли мальчика.

Обласканный Тейрнион вернулся домой; Пуйлл предлагал ему богатые дары – коней, собак и драгоценные камни, но он не взял ничего. Придери же воспитывали так, как подобает воспитывать королевского сына, и он стал искусен во всем, что надобно знать правителю, и после смерти отца унаследовал власть над семью округами Диведа. Мало того, он присоединил к ним и другие чудесные земли и со временем взял в жены Кикву, дочь Гвинна Гохойва из рода Каснара, повелителя Британии.

Сказание о Бране и Бранвен

Бендигейд Бран, или Бран Благословенный, как мы и будем его здесь называть, уже ставший королем Могучего острова (Британии), находился однажды у себя во дворце в Харлехе вместе с братом, Манавиданом, сыном Ллира, и сестрой Бранвен. Также там были Ниссьен и Эвнисьен, сыновья Пенардун и Айроссвита. Ниссьен был мягким и нежным юношей и всегда мирил своих родственников в случае необходимости; Эвнисьен же, напротив, больше всего любил сеять раздоры и ссоры.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.