Виктор Шендерович «Главное — себя вести прилично…»

Виктор Шендерович

«Главное — себя вести прилично…»

Первое чувство и слово при воспоминании о ней — легкость. Никакого мрамора, никакого «вы понимаете, с кем вы сейчас говорите»… Как будто эпохи, в которые она прожила свою жизнь, и гении, с которыми общалась, сделали ее амбиции невесомее, а ее саму — выше.

Виктор Шендерович. 2000-е

Рядом с ней сразу становилось тепло и радостно.

Ее демократизм заставлял вспомнить о «голубых кровях» без усмешки: каждой секундой общения «пресветлая графинюшка», как называл Лидию Борисовну писатель Юрий Давыдов, напоминала о божественном равенстве между людьми.

Она была поразительно естественна.

Либединская во главе застолья в Лаврушинском переулке — за большими столом с кинематографической сервировкой, с фарфором (хоть снимай кино про девятнадцатый век), по-простому ли, под рюмашку, в шестиметровой кухоньке, под коллекцией расписных разделочных досок а-ля рюс — это было зрелище и это была школа!

Истинный царь не нуждается в короне — его видно и без. Если ты был не дурак, то, конечно, помнил, с кем сейчас выпиваешь, но для Лидии Борисовны существовало только человеческое измерение: то, что называется «статус», не прилипало к отношениям вообще.

Либединская была покрыта невидимой оболочкой, отталкивавшей всякую фальшь. В этом отношении она была уж точно — Толстая!

Ее представления о добре и зле, допустимом и недопустимом, похвальном и стыдном — были просты и неопровергаемы.

Полуулыбкой и коротким жестом разведенных рук она среагировала однажды при мне на имя одного наследственного сукина сына — для нее в этом жизненном пути не было даже предмета для дискуссии. Это, пожалуй, был консерватизм в каком-то забытом значении слова, но я не припомню из ее уст ни жалоб на упадок нравов, ни какого бы то ни было вообще моралите; ни разу, разумеется, не поставила в пример себя.

Даже представить невозможно.

Это и есть вкус, наверное…

Странно подумать: по формальным признакам, с некоторых далеких пор, Либединская была советской писательской элитой, со всеми вытекающими отсюда «шапками пушистыми», — но с какой же счастливой легкостью она приняла дар судьбы: ссыльного зятя и дочь-декабристку!

Какая работа души стояла за этой легкостью — прекрасная тайна.

Ее знаменитая скатерть — вышивание стебельчатым швом по автографам ушедших, уходящих… — была ответом времени на утраты, которых в ее жизни было выше средней нормы. Ответом — поразительной силы и афористичности!

Вообще Лидия Борисовна принадлежала к совсем небольшому числу людей, способных, ни слова не говоря, дать внимательному человеку точку отсчета, модель поведения. Но уж если она начинала формулировать вслух, мало никому не казалось!

Одна ее знаменитая фраза — «лучше несколько раз услышать слово „жопа“, чем один раз „духовность“» — должна оставить Либединскую в истории русской культуры. Пошлость казенного духоприкладства она прибила к сортирной двери большими гвоздями, закрыв тему.

Мне досталось однажды несколько мягче, но с той же неподражаемой афористичностью. Лидии Борисовне было тогда уже, наверное, за восемьдесят. Заезжий зять-гастролер гостевал у нее в Лаврушинском переулке, и я радостно «упал» им на голову после губермановского концерта.

И вот, ближе к ночи, сидим, соображаем на троих. И в разговоре выясняется, что я забыл подарить Игорю Мироновичу свою книжку, причем уже не одну.

— Старик, — говорит Губерман, — у меня вообще нет ни одной твоей книжки!

— И у меня нет, — сообщает Либединская.

— Как же вы живете? — в притворном ужасе воскликнул я.

Я думал: я пошутил. Но я только положил подкидную доску для настоящей репризы.

— Перебиваемся Пушкиным… — ответила мне Лидия Борисовна без паузы, с кротким вздохом.

Точная система координат — основа юмора; но разве только юмора? Без этого не живет человек, а если живет, то — инвалидом… Сколько «подающих надежд» превратились в убожества, сколько биографий сползло набок из-за отсутствия того самого кантовского «нравственного закона» внутри!

Либединская производила впечатление человека, родившегося с этим чувством нравственной гармонии. Такого, конечно, не бывает. Как строила и утверждала свою систему координат Лидия Борисовна — наверное, могли бы рассказать те, кто знал ее в первой половине ее жизни; я уже застал блестящий результат…

Впрочем, кое-что она успела рассказать мне сама — в эфире «Радио Свобода»:

— У нас в доме, когда я росла, каждый исповедовал свое: бабушка верила в Николая Угодника, мама поклонялась футуристам, а папа интересовался йогами — и все мне все рассказывали. Мне папа, например, рассказал теорию переселения душ и совершенно излечил меня от страха смерти. Я понимала: главное — себя вести прилично, чтобы тебя не вернули обратно в корову или в собаку…

Ее нет с нами уже несколько лет.

Принято говорить об ушедших, что нам их не хватает. Часто это фигура речи, но — не в случае с Лидией Борисовной. Говоря словами Бродского, «дыра в пейзаже» от ее отсутствия ощущается очень сильно.

Очень не хватает, правда.