2. Дворец Ирода и квартира № 50

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Дворец Ирода и квартира № 50

Понтий Пилат – временный житель во дворце Ирода. «Обыкновенным местопребыванием иудейских прокураторов был город Кесария, но на праздник, особенно на Пасху, они переселялись в Иерусалим для ближайшего надзора за спокойствием народа».[54] Этот факт объясняет слова Пилата, что он «болен всякий раз, как… приходится сюда приезжать» (с. 719). Понятным становится долг, который Пилат хочет отдать Афранию: «При въезде моем в Ершалаим, помните, толпа нищих… я еще хотел швырнуть им деньги, а у меня не было, и я взял у вас…» (с. 724). (Этот «въезд Пилата в Ершалаим» – пародия на Вход Господень в Иерусалим.) Пилат собирается вскоре покинуть ненавистный город, о чем и говорит Афранию: «…послезавтра я ее (когорту Молниеносного. – Т. П.) отпущу и сам уеду» (с. 719). (Ср. с днем отбытия Воланда из Москвы, т. е. после субботы.)

Но и тетрарх – четверовластник одной из провинциальных областей, каковой являлась родина Иешуа Галилея, – по версии мастера отсутствует. («К тетрарху дело посылали?» (с. 436)). Тетрархом Галилеи в прокураторство Понтия Пилата в реальном Иерусалиме был Ирод Антипа, сын Ирода Великого, по приказу которого в Вифлееме в год рождения Христа произошло избиение младенцев. В новозаветную историю Ирод Антипа вошел как виновник гибели Иоанна Крестителя. В его правление и был распят Иисус Христос. По евангельскому изложению событий, Ирод Антипа во время суда над Христом находился в Иерусалиме, специально приехав на Пасху. Новозаветный Пилат отослал Иисуса сначала к Ироду: «И, узнав, что Он из области Иродовой, послал Его к Ироду, который в эти дни был также в Иерусалиме» (Лк. 23: 7). Обычным местом жительства Ирода Антипы была Тивериада – столица Галилеи, им же основанная и названная так в честь императора Тиберия.

Ирода Антипы в романе мастера в Ершалаиме нет, поэтому Пилат живет во дворце один. Дворец был построен отцом тетрарха Иродом Великим, т. е. «апокрифический» Пилат некоторым образом «гостит» и у отсутствующего тетрарха, и у покойного. В ходе ершалаимских событий мы встречаемся с одной забавной деталью: интересно, когда же успели послать тетрарху «дело подследственного из Галилеи», если в Ершалаиме его нет, а расстояния в Палестине преодолевались естественным образом? А если Ирод все-таки здесь, почему он никак себя не обнаруживает и живет не в фамильной резиденции, а в каком-то неизвестном месте? Вызывает недоумение и то, что Пилат остановился не в прокураторской резиденции, а во дворце, хотя в реальном Иерусалиме у него есть собственное жилье.

Можно найти скрытый смысл подобной «корректировки» Евангелий. Ирод Антипа устранен за ненадобностью, чтобы лишние свидетели не мешали развитию строго спланированной версии. Сходным образом в Москве Воланд устраняет «ненужного» Степу Лиходеева. Квартира № 50 принадлежит покойной ювелирше (ср. с покойным Иродом Великим) и поделена между Степой и покойным (ко времени вселения в нее Воланда) Михаилом Берлиозом. И Ирод в Ершалаиме, и Степа в Москве волей нечистой силы оказываются вне происходящих событий. Налицо скрытая параллель: Ирод Антипа – Степа Лиходеев. Интересна характеристика, данная Степе Коровьевым: «Они, они! – козлиным голосом запел длинный клетчатый, во множественном числе говоря о Степе, – вообще они в последнее время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение» (с. 499). Хорошо известна печальная слава Ирода Антипы, проводившего время в хмельных пирах и устранившего законную жену ради женитьбы на Иродиаде, жене своего родного брата Филиппа. Жена Степы тоже куда-то исчезла: «А супруга Степы якобы обнаружилась на Божедомке, где, как болтали, директор Варьете, используя свои бесчисленные знакомства, ухитрился добыть ей комнату, но с одним условием, чтобы духу ее не было на Садовой улице…» (с. 493). Ирод отличался хитростью и тщеславием – качествами, не чуждыми и Степе Лиходееву. Он «хитро» (с. 498) хочет выспросить у иностранца, «что он, собственно, намерен сегодня показывать во вверенном Степе Варьете» (с. 498). Именно Степа дает Воланду санкцию на «сеанс черной магии», причем, как выясняется, он на вчерашнем хмельном пиру Воланда не помнит. Читатель догадывается, что Воланд со Степой и вовсе не встречался. Так или иначе, но контракт на выступление у Воланда имеется, и подписан он Степиной рукой.[55]

Именно здесь соединяются смысловые параллели двух представлений: романа мастера (точнее, той его части, которая разыгрывается во дворце) и представления в Москве – сеанса в Варьете. Дело Иешуа, якобы посланное к тетрарху, приобретает двусмысленный характер, как и контракт, якобы собственноручно подписанный Степой Лиходеевым.

Сеанс в Варьете построен на очень простом соблазне: свита Воланда убеждает зрителей в том, что перед ними настоящие ценности, которыми обыватель дорожит и которыми, естественно, хочет обладать. Нетрудно заметить, что происходящее в Ершалаиме – тоже соблазн тайной «истиной», скрытой ото всех, но доступной мастеру.

Вернемся к квартиру № 50. Еще один ее обитатель, Берлиоз, стал первой жертвой Воланда. (Предрекая ему смерть, Воланд выступил как астролог: «Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть – несчастье… вечер – семь…» (с. 432). Почему Воланд для места жительства в Москве выбрал ту квартиру, в которой проживают Берлиоз и Степа? Роль Степы в соотнесении с ершалаимскими событиями более или менее ясна. В какой связи с романом мастера находится Берлиоз помимо того, что он, предположительно, мог оказаться тем редактором, который не напечатал мастера?

Думается, важную роль играет отрезанная голова Берлиоза. В сцене бала ее публично демонстрируют, что ассоциируется с головой Иоанна Предтечи, которую, отсеченную по приказанию Ирода Антипы, поднесли Саломее на блюде. В московской ситуации голова редактора стала одним из ключей к полному разоблачению «сеанса черной магии» в Ершалаиме.

Как известно, Иоанн Креститель был заточен Иродом в темницу при дворце, ибо не уставал обличать связь Ирода с Иродиадой (Филипп, муж Иродиады и брат Ирода, в это время был еще жив). Если Степа Лиходеев неведомо для себя пародирует действия Ирода, то Берлиоз, как мы отмечали в части I, наставничеством Ивану пародирует учительство Иоанна Крестителя. Степа, внешне неповинный в гибели Берлиоза, тем не менее якобы санкционировал выступления Воланда в Москве, и эта санкция произведена непосредственно в вечер смерти Берлиоза. У самого Степы сохранились отрывочные воспоминания о пьяном кутеже «на какой-то даче», где не было Воланда, – во всяком случае, по Степиным воспоминаниям. Тем не менее контракт был подписан в этот вечер, и в широком смысле выступления сатаны начались с Патриарших прудов. Булгаков подчеркивает театрализованность первого появления Воланда. Вначале приходят «зрители» Берлиоз и Иван и рассаживаются «по местам» – на скамейку, «лицом к пруду и спиной к Бронной» (с. 424). «Актером» оказывается Воланд, проходящий «мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт» (с. 427). После «рассказа» иностранца намечается смена декораций и появляются новые зрители: «в аллеях на скамейках появилась публика», которая размещается «на всех трех сторонах квадрата, кроме той, где были наши собеседники» (с. 459). Иван с Берлиозом из первых и единственных зрителей «явления» Воланда становятся участниками его представления, актерами той драмы, которая вот-вот должна разыграться на Патриарших.

Ирод Антипа, не слишком желавший смерти Иоанна Крестителя, оказался жертвой неосторожного обещания, данного приемной дочери Саломее, выполнить все, что ей будет угодно, за исполненный ею танец. «Чем угодно» оказалась голова Иоанна.

Степа, подписав контракт с «магом», тем самым стал причастен к первому выступлению «артиста» на широкой арене Москвы и, вовсе не желая смерти Берлиозу, невольно навлек ее на него.

В трагедии Иоанна Крестителя были повинны женщины – Иродиада и Саломея. Косвенной виновницей смерти Берлиоза стала Чума-Аннушка, пролившая масло (ср. с Иродиадой, фигурально «подлившей масло» в конфликт Ирода с Иоанном, главной виновницей заточения пророка). Собственно, голову редактору отрезала «русская женщина, комсомолка» (с. 432), «красавица-вагоновожатая» (ср. с красавицей Саломеей, юной девушкой, выпросившей у отчима голову Иоанна).

В части I мы уже анализировали связь Берлиоз – мастер – Иван. Гибель «первого учителя» предшествовала остальным смертям в Москве, так что Берлиоз явился не только своеобразным «предтечей» мастера для Ивана, но и «предтечей» гибели остальных персонажей.

Вариант с головой продублирован в собственно театральном представлении. То, что в московских событиях «тема головы» обыгрывается дважды, не только свидетельствует о смысловой значимости этого мотива, но и низводит Москву до уровня Большого Варьете.[56]

Голова редактора, отрезанная трамваем, затем была пришита в морге кривой иглой, после чего ее все-таки украли из гроба. Налицо трехвариантный «мотив головы»: отрезанная – пришитая – украденная. Очевидна и «трехвариантность» смерти Берлиоза: сначала ему астрологически предсказали смерть, т. е. он был «убит» словом; затем погиб фактически, наглядно для всех; третий вариант – смерть метафизическая, окончательный уход в небытие, а вместе с этим – исчезновение со страниц романа.

Литературные и исторические сведения о самоценности отрезанной головы ведут нас от Евангелий к куртуазной литературе. В кельтском варианте легенд о рыцарях Круглого стола Грааль часто выступает как таинственный сосуд или блюдо с окровавленной головой (по христианским версиям – Иоанна Крестителя). В кельтской мифологии отрубленная голова наделялась магическим смыслом. В валлийском варианте сказаний о правителе Британии Бране рассказывается о пиршестве на одном из островов потустороннего мира – Гвалесе. Этот пир назван «Гостеприимством Благородной Головы», и хозяином на нем была голова Брана, обладавшая чудесными свойствами (ср. с пиршествами в Грибоедове, чиновным и гостеприимным главой которого оставался обезглавленный редактор). Сходный мотив прослеживается в скандинавской мифологии: голову Мимира, владельца источника премудрости, хранит в Вальхалле верховный бог Один, черпая от нее знание и мудрость. Аналогия есть и в славянских преданиях, наделявших отрезанную голову магическими свойствами. Многие народы использовали черепа погибших как чаши.[57] Череп последнего киевского языческого князя был превращен в чашу.

Мотив языческой Руси в музыкальных ассоциациях, возникающих из текста «Мастера и Маргариты», прослежен Б. Гаспаровым, а также Ф. Балоновым в статье «Влекущая тайна творчества».[58] Первое, что приходит на ум в данном контексте, – опера М. Глинки «Руслан и Людмила», бой Руслана с Головой. В этой работе нет возможности углубиться в разбор «музыкального пласта» романа и связанных с ним ассоциаций, поэтому продолжим наше знакомство с важными для смысловой структуры романа мифологическими прообразами героев.

Одна из особенностей романа – введение персонажей, имеющих собственную «биографию» – литературную, фольклорную, библейскую. Именно это определяет глубину характеристик и делает героев реально-выпуклыми, конкретными: за каждым из них стоит нечто, заставляющее читателя искать разгадку обаяния и чувствовать его неоднозначность. Булгаков нисколько не стремится пояснять, растолковывать, словесно углублять поступки своих героев психологическим анализом. Их действия во многом определены предысторией: жизнью на страницах иных книг, иных эпох. В первую очередь это относится к Воланду и его свите. С них мы и начнем более подробный экскурс в литературно-мифологические пласты булгаковского повествования.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.