4. Последствия отцеубийства
4. Последствия отцеубийства
Однако, прежде чем мы перейдем к подробному разбору этой теории, давайте терпеливо выслушаем все, что Фрейд имеет нам сказать по этому вопросу, — его всегда стоит послушать. «Объединившиеся братья находились во власти тех же противоречивых чувств к отцу, которые мы можем обнаружить и у наших детей, и у наших противников как содержание амбивалентности отцовского комплекса. Они ненавидели отца, который являлся таким большим препятствием на пути удовлетворения их стремлений к власти и их сексуальных влечений, но в то же время они любили его и восхищались им. Устранив его, утолив свою ненависть и осуществив свое желание отождествиться с ним, они должны были попасть во власть усилившихся нежных душевных движений. Это приняло форму раскаяния, возникло сознание вины, совпадающее здесь с испытанным всеми раскаянием. Мертвый теперь стал сильнее, чем он был при жизни; все это произошло так, как мы теперь еще можем проследить на судьбах людей. То, чему он прежде мешал своим существованием, они сами себе теперь запрещали, попав в психическое состояние хорошо известного из психоанализа "позднего послушания". Они отменили поступок, объявив недопустимым убийство заместителя отца, тотема, и отказались от его плодов, отказавшись от освободившихся женщин. Таким образом, из сознания вины сына они создали два основных табу тотемизма, которые должны были поэтому совпасть с обоими вытесненными желаниями Эдипова комплекса. Кто поступал наоборот, тот обвинялся в единственных двух преступлениях, составлявших предмет заботы примитивного общества».
Мы видим, что убившие отца сыновья сразу после совершения преступления устанавливают законы и религиозные табу, формы социальной организации, в общем, создают культурные формы, которые будут передаваться затем из поколения в поколение на протяжении истории человечества. И здесь мы вновь сталкиваемся с дилеммой: существовал ли уже в то время исходный культурный материал — ив этом случае «великое событие» не могло породить культуру, как предполагал Фрейд, или тогда, когда было совершено убийство, культуры еще не существовало, — ив этом случае сыновья не могли установить таинства, законы и обычаи и передавать их из поколения в поколение.
Фрейд не игнорирует это соображение полностью, но, по-видимому, и не сознает его решающего значения. Он предвидит вопрос о том, насколько вероятно продолжительное влияние первобытного преступления и как долго оно могло воздействовать на последующие поколения человечества. Для того чтобы снять все возможные возражения, Фрейд призывает на помощь другую гипотезу: «...нельзя было не заметить, что мы берем за основу массовой психики, в которой протекают те же душевные процессы, что и в жизни отдельного лица». Но недостаточно просто допустить существование коллективной души — мы должны еще и наделить эту универсальную сущность почти безграничной памятью. «Мы допускали существование на протяжении многих тысячелетий сознания вины за содеянное в поколениях, которые ничего не могли знать об этом деянии. Чувственный процесс, возникший в поколении сыновей, которых мучил отец, мы распространяем на новые поколения, которые именно благодаря устранению отца не знали таких отношений».
Фрейд, кажется, не вполне уверен в обоснованности своего предположения, но имеет наготове argumentum ad hominem[47]. Он убеждает нас, что, какой бы дерзкой ни была его гипотеза, «не нам одним приходится нести ответственность за подобную смелость». Более того, он вводит универсальное для антропологов и социологов правило. «Без допущения наличия массовой психики, непрерывности в жизни чувств людей, которая дает возможность игнорировать прерываемость душевных актов вследствие гибели индивидов, психология народов вообще не может существовать. Если бы психические процессы одного поколения не находили продолжения в другом, если бы каждое поколение должно было заново приобретать свою направленность к жизни, то в этой области не было бы никакого прогресса и почти никакого развития». И здесь мы затрагиваем очень важный вопрос методологической необходимости концепта коллективной души. Фактически ни один компетентный антрополог сейчас не допускает существования «массовой психики», наследования приобретенных «психических предрасположенностей» или «психической непрерывности», преодолевающей границы индивидуальной души[48]. С другой стороны, антропологи могут однозначно указать среду, в которой откладывается и сохраняется для потомков опыт каждого поколения. Эта среда — тот корпус материальных объектов, традиций и типичных психических процессов, который мы называем культурой. Она надиндивидуальна, но не психологична. Она сформирована человеком и, в свою очередь, формирует его. Это единственная сфера, в которой человек может выразить любой творческий импульс и тем самым внести свой вклад в общее хранилище человеческих ценностей. Это единственный источник, из которого может черпать отдельный человек, когда хочет использовать опыт других людей для личной пользы. Более полный анализ культуры, к которому мы теперь перейдем, раскроет нам механизм ее создания, поддержания и транслирования. Анализ также покажет нам, что комплекс — это естественный побочный продукт возникновения культуры.
Читателю, знакомому со статьей доктора Джонса, очевидно, что он полностью принимает теорию Фрейда о возникновении человеческой цивилизации. Из приведенных фрагментов ясно, что для него Эдипов комплекс — начало всего. Следовательно, комплекс должен быть докультурным образованием. Доктор Джонс совершенно недвусмысленно объявляет о своей приверженности теории Фрейда: «В отличие от Малиновского я далек от мысли отвергнуть или пересмотреть концепцию Фрейда о "первобытной орде" ("циклопическая семья" по Аткинсону). Мне, напротив, кажется, что эта концепция представляет собой наиболее удовлетворительное объяснение рассматриваемых нами сложных проблем». Доктор Джонс также полностью согласен с идеей существования расовой памяти о первобытном преступлении, поскольку говорит о «наследовании импульсов, восходящих к первобытной орде».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.