Глава 3 Буржуазный костюм

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3

Буржуазный костюм

После победы Великой французской революции неизменной рамкой жизни всех европейских культурных стран сделалась демократия в смысле всеобщей жизненной формы европейских культурных народов. Устроенный впоследствии буржуазией компромисс с силами прошлого только стер и внешне затушевал этот факт, изменить же его он не мог. Демократия в смысле всеобщей жизненной формы — неизбежное социальное последствие современного крупнокапиталистического производства и служит, как уже было сказано в начале вступления, необходимым его базисом.

Буржуазный костюм возник в Англии, как некогда придворный в Испании, так как в Англии впервые определилось господство буржуазии, как некогда в Испании — господство абсолютизма. Ярко обнаружились формы, главные линии которых остались до сих пор принципиально преобладающими в мужском и женском костюме, однако лишь в эпоху, последовавшую за падением Первой империи во Франции.

Основной элемент буржуазного костюма — его единообразие. Отныне существуют только равноправные граждане. Отныне поэтому костюм уже не отличает, как прежде, людей друг от друга определенными признаками, дозволенными одному, а другому возбраняемыми под страхом наказания. Что нравится одному, тем и другой имеет право украситься. Это единообразие представляет вместе с тем прямую противоположность режиму. Величественность предполагает превосходство одного над другим. Теперь каждый и по своему костюму — часть единого целого. Он принадлежит к этому целому. Эта особенность буржуазного костюма обнаруживает, в свою очередь, социальный характер нового времени, солидарность отдельной личности с общественным организмом.

Это принципиальное единообразие костюма — черта не национальная, а интернациональная. Люди одеваются принципиально одинаково в Англии и Франции, в Германии и Америке и т. д.

Если наиболее бросающейся в глаза чертой буржуазного костюма является интернациональное единообразие, то черта, отличающая его от эпохи абсолютизма, состоит прежде всего в том, что мужчина уже не играет прежней роли чичисбея — в характеристичных линиях своего костюма он уже не подчеркивает культ галантности, культ женщины. Его костюм сделался более мужественным. Это вполне отвечает сущности буржуазной культуры. Эта последняя — культура безусловно мужественная, продуктивная и творческая. По этой причине ее истинным представителем выступает именно мужчина. Тон задает мужчина. Он — царь. Вызванная современным капиталистическим производством — пока, правда, только намеченная — эмансипация женщины знаменует лишь диалектическое противоречие внутри капиталистического способа производства.

Мужской костюм должен был, следовательно, получить специфически мужской характер, подобно тому как женский костюм отличается женственностью. Начался и этот процесс в Англии. Так как, кроме того, в Англии буржуазные идеи получили свою наивысшую разработку и более яркое выражение, чем где бы то ни было, то Англия не только была родиной буржуазных идей, но и Лондон остался до известной степени навсегда метрополией буржуазного мира. Вот почему до сих пор Лондон играет такую же роль в мужской моде, как Париж в женской.

Третья характерная черта, отличающая, быть может, особенно наглядно буржуазный костюм от моды старого режима, состоит в том, что он есть костюм трудящегося, неутомимо деятельного человека. В эпоху старого режима торжествовал бездельник, тунеядец.

Костюм ярко подчеркивал, что человек предназначен к бездействию, осужден на тунеядство. Костюм был только средством позировать и представительствовать. Он не допускал свободных, непроизвольных и в особенности быстрых и внезапных движений. Человек мог двигаться в таком костюме только размеренным шагом. Костюм был приспособлен только к паркету и салону. Светский человек разучился бодро шагать. Он не ходил, а приплясывал. Он вечно нуждался в коляске, и если приходилось сделать какую-нибудь сотню шагов, то каждый мало-мальски обеспеченный человек прибегал к носилкам. Если же он ходил по улице пешком, то двигался, как по паркету.

Необходимо принять в расчет еще одно принципиальное отличие от прошлого, а именно все более частую отныне смену моды.

Частая смена моды в области костюма в буржуазный век, несомненно, одна из наиболее характерных особенностей. Никогда раньше мода не менялась так часто и так быстро. Типические линии костюма теперь постоянно изменяются. Работающий в этом направлении изобретательный гений поражает и ошеломляет если не всегда красотою форм, то всегда беспредельным богатством все новых комбинаций. Этой частой смене моды подлежит главным образом, конечно, женский костюм, но и мужская мода меняется в XIX в. чаще, чем раньше.

Эта характерная для буржуазного века частая смена моды объясняется, без сомнения, главным образом никогда не исчезающей тенденцией внешне выражаемого классового обособления. Именно потому, что сословные разграничения официально упразднены и все люди стали гражданами, наделенными будто бы одинаковыми правами и одинаковыми обязанностями, именно потому, что — за исключением военного мундира — не существует больше законов и установлений, запрещающих носить рабочему тот или иной покрой платья, а горничной или мещанке — платье из той или иной материи или пользоваться теми или иными украшениями на том основании, что они будто составляют «привилегию» одних только женщин из верхних десяти тысяч и т. д., — именно поэтому последние чувствуют потребность выделяться как можно явственнее из общей массы. Другими словами: при всем видимом равенстве они хотят быть чем-то лучшим, высшим, более благородным.

В разные эпохи, а именно когда та или другая часть костюма или особый покрой платья были внешним символом принадлежности к какой-нибудь партии, было сравнительно нетрудно выявить в костюме классовую противоположность. Это замечание в особенности приложимо к эпохам, когда временно господствовала реакция. В такие периоды известная мода служила выражением консервативных убеждений и политической благонадежности, тогда как демонстративное уклонение от нее было не менее откровенным протестом против господства реакции и заявлением о своей солидарности с оппозицией.

В области мужской моды наиболее характерными доказательствами в пользу этого положения служит прежде всего фасон шляпы, галстука и сюртука. В эпоху Первой империи все изъявляли свое восхищение Наполеоном тем, что носили характерную для Наполеона треуголку или же — имея в виду его военные успехи — шляпу, походившую на медвежьи шапки его знаменитой гвардии, «уланки» уланов и т. д. Этот головной убор так же охотно носили женщины, и притом во всех странах. Когда Наполеон пал, то победители возненавидели когда-то столь популярную треуголку, символ его могущества, и аристократы, дипломаты и все войско чиновников стали носить цилиндр. Цилиндром украшали свои почтенные головы также все те, кто хотел продемонстрировать свои консервативные и легитимистские убеждения. Кто оставался верен знамени Наполеона, по-прежнему носил наполеоновскую треуголку.

Ньютон. Неглиже. 1796

Та же самая участь постигла другие символы наполеонизма — лавры и орлов, бывших типическим модным мотивом украшения в тогдашнем женском костюме.

Так как цилиндр остался и потом символом консервативных убеждений и политической благонадежности, то каждый раз, когда хотели выразить иные настроения, демонстративно противопоставляли ему иного вида шляпы. Начиная с 40-х гг. эту роль исполняла демократическая шляпа, шляпа с отвислыми полями, от которой, по мнению даже современных строго аристократических кругов, исходит все еще «запах революционной сволочи». Подобно чопорному цилиндру долгое время признаком консервативных убеждений служил белый завязываемый галстук, ставший начиная с Венского конгресса модой дипломатов, стремящихся таким путем усилить впечатление неприступности, принципиальной замкнутости и величия. Впоследствии к этим частям костюма присоединился еще застегнутый на все пуговицы сюртук. Такой костюм — в самом деле адекватное выражение любви к порядку, субординации, цепкой приверженности ко всему установленному и т. д. и ненависти ко всему прогрессивному, так как последнее вносит в жизнь беспокойство и неуверенность. Если кто в этих буржуазных кругах хотел подчеркнуть свои монархические убеждения, то он надевал цилиндр, туго завязанный белый галстук и длинный, на все пуговицы застегнутый сюртук, а кто стоял за прогресс, тот завязывал галстук так, что концы его свободно развевались по ветру, и предпочитал короткий и открытый сюртук.

Так как мужчина играет во взаимных отношениях полов активную роль, то подчеркивание половых признаков, эротически стимулирующих женщину, всегда играло в мужском костюме менее видную роль, чем в женских нарядах. Некоторую роль эта тенденция играет, конечно, и в мужском костюме, ибо костюм для обоих полов — союзник в борьбе за взаимное расположение и симпатию. Эпоха Ренессанса выразила эту черту очень смелым, на наш современный взгляд, образом и в мужском костюме… И эпоха старого режима путем костюма сделала из мужчины фигуру, воздействовавшую на чувства женщин в эротическом духе, а именно подчеркивая его моложавость, его роль галантного рыцаря на службе у женщин и т. д.

Однако так как мужчине в деле ухаживания природа предоставила активную роль, ибо он может и даже должен действовать, требовать, нападать словами, недвусмысленными жестами и столь же недвусмысленными действиями, тогда как женщина обязана пассивно ждать и иметь право лишь косвенно обращать на себя внимание, то мужчина не нуждается в такой же степени, как женщина, в костюме, чтобы подчеркнуть свою половую индивидуальность.

Вот причина, почему смена мод сказывается в мужском костюме не в таких разительных и противоположных друг другу формах, как в женском, где каждая новая мода — почти пощечина только что сошедшей со сцены. Эволюция мужского костюма по той же самой причине, видимо, логичнее эволюции женской моды, так как он приспособляется к главным потребностям жизни без ошеломляющих скачков. Наконец, по той же самой причине торжествующее в буржуазную эпоху во всех областях жизни нравственное лицемерие и его законы не бросаются так в глаза в мужских модах. Здесь пришлось устранить и упразднить лишь очень немногое. Совсем исчезли только цвета, всегда воздействующие на чувственность: светло-голубой, сияющий желтый, темно-красный и т. д. Теперь преобладают нейтральные цвета. К тому же линии, выражающие в мужском костюме половую энергию, еще и потому не бросаются в глаза как специфически половые качества, что они выражают вообще энергию и могут быть без всякой натяжки истолкованы как признаки его профессиональной деятельности. Таким именно образом эти линии обыкновенно и истолковываются. Поэтому нужны совершенно определенные индивидуальные признаки, чтобы мужчина воздействовал своим костюмом на женщину именно как мужчина.

Гаварни Я. Первоначальная форма кринолина

Исключение составляют только моды эпохи Великой революции и империи. Эти моды подчеркивают, как мы увидим ниже, очень рельефно и в мужском костюме мужской половой характер.

Сравнительно большее в эротическом отношении безразличие мужского костюма, конечно, не мешает тому, что мужская мода всегда следует и соответствует настроениям эпохи. Когда эпоха проникнута жаждой свободы и стремлением к прогрессу, то мужская мода становится заметно мужественнее и уже в костюме отражается эта тяга к индивидуальной независимости и самостоятельности, к общественной свободе. В моде явственно сказывается жажда активности и способность к деятельности. Чопорный сюртук уступает место, как уже было упомянуто, платью с удобными свободными формами, которое можно носить по желанию открытым и закрытым, тогда как сюртук должен быть непременно застегнут на все пуговицы.

В периоды упадка и реакции, когда политическая опека суживает умственный горизонт, когда отказ от высших идеалов располагает господствующие классы сначала к чувственным наслаждениям, а потом ко всеобщей пресыщенности, линии мужской моды получают оттенок женственности, декадентства.

Неизменная задача всякой женской моды — все равно, при абсолютизме или в буржуазном обществе, как уже говорилось, — это наиболее эффектное и постоянное подчеркивание красот женского тела, эротически возбуждающих мужчину. Все различие состоит только в том, что в одну эпоху возможно более естественное решение этой задачи, в другую — только странное. Это подчеркивание при помощи костюма половых признаков женского тела, эротически воздействующих на мужчину, состоит в том, что эти признаки, как-то: грудь, талия, ляжки, бедра, икры — должны бросаться в глаза по возможности каждый отдельно. На улице или в салоне вы встретите не гармонически развитую красивую женскую фигуру, а молодую даму с полным пикантным бюстом, другую — с великолепно выступающими ляжками, третью — с упругими бедрами и т. д.

Между тем об общей сущности явления вы не получаете никакого представления, зато та или другая мода прекрасно осведомляет относительно груди. Вы узнаете, что она упруга, мала или велика, иногда даже — что она имеет форму груши или яблока. Все это рельефно выделено модой, и вы узнаете именно только эту одну часть тела, все же остальное лишь фон, на котором эта особенность выступает тем более ярко. Нет никакого сомнения, что в более простых случаях соответствующие методы пускаются в ход бессознательно самими же женщинами, так как каждая женщина таким именно путем совершенно инстинктивно исполняет один из законов своей пассивности. Бессознательно такое решение, однако, только в более простых случаях, тогда как во всех остальных женщина ставит себе эту цель сознательно и со все большей изысканностью. С каждым платьем и каждой блузой она проделывает перед зеркалом бесконечное множество репетиций.

Побочное, очищенное от всякой грубой и грязной примеси решение вопроса об эротическом воздействии на мужчину женского костюма интересовало XIX столетие так же мало, как и все предыдущие эпохи. На один случай победы эстетизированной чувственности приходились всегда сотни случаев, когда прибегали к самым скабрезным средствам, даже если эти последние разрушали гармонию красоты.

Факт этот, впрочем, выглядит вполне естественным, если принять во внимание, что в течение всего буржуазного века, как и в предыдущие эпохи, главными законодательницами мод выступают наиболее яркие представительницы галантности, а именно верхний слой дам полусвета. Такое распределение ролей также вполне понятно. Галантная дама всегда, естественно, найдет наилучшее решение любой эротической проблемы. Уже одного этого обстоятельства было бы поэтому достаточно, чтобы провозгласить даму полусвета наследственной законодательницей мод. Есть еще другая причина, вполне объясняющая нам, почему мода подчиняется исключительно ее желаниям и потребностям. Богатые и известные дамы полусвета всегда были — в чем открыто признаются крупные парижские портные и портнихи — лучшими заказчицами.

По этим двум причинам вкус верхнего слоя проституток и получил такое решающее значение, и вот почему он является, по выражению одного парижского портного, чем-то вроде «божьего закона, к которому прислушиваются женщины трех частей света». Вечная проблема — не кокетства, а кокотства — сразу воздействовать на эротику мужчины решалась, естественно, с течением времени тем более рафинированно, чем большие суммы тратились на эту цель. Ныне эти суммы превосходят все ранее нам известные и растут к тому же изо дня в день. В наше время сотни миллиардеров могут выдавать своим любовницам на одни только платья двадцать, пятьдесят, сто тысяч и даже вдвое более, и сотни таких богачей так в самом деле и поступают.

Треска. Франт эпохи революции

Если тон в женской моде в XIX в. — как и в XVIII столетии — задает Париж, то это объясняется не только романским характером, в котором преобладает чувственная сторона, но и общей культурой этого города. Париж обладает древнейшей и богатейшей цивилизацией из всех европейских городов, а она кульминирует, как мы знаем, в единственном в своем роде культе женщины. Все, что так или иначе связано с женщиной, как с художественным произведением эротики, имеет здесь свою традицию и получает свое логическое оправдание. В этой области Париж ушел так далеко вперед, что другие города и страны никогда его не догонят.

Две особенности характеризуют женскую моду XIX в.: с одной стороны, стремление, «несмотря на платье, быть раздетой», а с другой — тенденция прямо противоположная — кринолин, вуалирующий нижнюю часть женского тела так же смешно, как в XVI, XVII и XVIII вв. юбки, фижмы и т. д. Если кринолин знаменовал собою — еще и по другим причинам — возврат к абсолютистскому прошлому, то «одетая нагота» стала специфически новым завоеванием буржуазного века. Эта последняя тенденция была поэтому главной, и именно ее все более рафинированным решением эпоха и была более всего озабочена.

Мода — публичный акт. Она — выставляемый напоказ плакат, указывающий на то, как люди намерены официально отнестись к вопросу об общественной нравственности. В моде общая историческая ситуация всегда находит свою наиболее точную формулировку. Такая наиболее точная формулировка — принцип «одетой наготы». Ибо он представляет не что иное, как подсказанное нравственным лицемерием решение вопроса о женской моде, вопроса, как одеваться так, чтобы быть одетой от шеи до пяток и в то же время представать в воображении мужчин в эротической наготе.

Впрочем, первое решение этой проблемы, а именно так часто описанные моды эпохи Великой революции, доводившие эротическую наготу женского тела до последней крайности, было продиктовано не нравственным лицемерием, а его прямой противоположностью, так как официальное нравственное лицемерие восторжествовало как господствующая мораль буржуазии лишь тридцать лет спустя. Пусть между этой основной формой буржуазного костюма — а это, несомненно, мода эпохи революции — и более поздними буржуазными модами, в особенности модами наших дней и недавнего прошлого, существуют точки соприкосновения, и все же она представляет нечто принципиально отличное.

Вот почему ее и следует рассмотреть особо. Подобно новому идеалу физической красоты, мода эпохи революции коренится в Англии. Правда, только «коренится». Только первые ее линии, представлявшие принципиальную противоположность костюму эпохи рококо, возникли в Англии. Ее наиболее характерные формы развились в Париже, в эпоху революции. Но и в Париже революционный костюм, костюм, подражавший греческому, появился не сразу готовым, как Минерва из головы Юпитера, а существовал уже задолго до революции — в продолжение всего того времени, когда буржуазные идеи революции подтачивали старый общественный строй. Даже настоящий революционный костюм, греческая одежда, встречается уже задолго до революции, правда, не как всеобщая мода, а только у некоторых лиц, предвосхитивших ее.

Главной тенденцией, проникавшей и толкавшей вперед буржуазную моду, было стремление к освобождению. Люди хотели двигаться свободно и непринужденно. И вот они сбрасывают чопорный костюм рококо, ощущавшийся физически как каторжная куртка, надетая на них абсолютизмом, и облекаются в костюм столь же свободных форм.

Так как эти люди объявили к тому же войну целому миру, то они хотели показать при помощи одежды, что у них имеются нужные для этого мускулы, крепкие икры и массивные ляжки, что они народ здоровый, а не поколение фарфоровых фигур и кукол-манекенов. Эти тенденции обнаружились в мужском костюме в виде удобного открытого фрака, свободно положенного вокруг шеи шарфа, плотно облегающих ноги панталон, сапог с отворотами и мягкой фетровой шляпы, которой можно было придавать какую угодно форму.

В женском костюме это стремление обнаружить свою физическую способность перестроить весь мир могло, естественно, выразиться лишь в систематическом оголении. Женщины отказывались от похожего на панцирь корсажа, от нижних юбок и оттопыривающихся фижм, а ноги обували не в гротескный башмачок на высоком-высоком каблуке, не позволявший как следует ходить, а в сандалии.

Дютайли. Последствия слишком легкого костюма

Если эта главная тенденция нового буржуазного костюма облекалась в античные формы, то это было вполне логично. Здесь действовали причины, которые сделали идеалом нового человека, именно человека античной древности. Так как люди нашли в Древнем Риме то героическое поколение, которым сами хотели стать, то они и переняли его костюм.

Когда речь заходит о модах революции, то обычно вспоминается пресловутый «костюм наготы», в который в конце концов превратилась — под названием «Costume a la grec» — женская мода этой эпохи. Сомнительная слава или, вернее, осуждение, которое эта мода нашла и находит одинаково как у более тонко чувствующих натур, так и у чопорных духом лиц, не особенно удивительно. Ибо стремление женской моды эпохи революции показываться публично в возможно более оголенном виде было всецело осуществлено. Женщины были не только голы, несмотря на костюм, а просто голы. При этом речь шла о преднамеренно бесстыдной наготе.

Если бы напоказ выставлялось все тело, и, разумеется, только красивое тело в его гармонии, в художественном ритме его движений, то это было бы чистой и благородной формой наготы. Кроме того, оба пола должны были бы стремиться к этой наготе в одинаковой мере. Ни того ни другого мы, однако, не видим. Мужчина оставался одетым, раздевалась одна только женщина. И раздевалась именно для него. Эта черта имеет решающее значение. Модницы выставляли свою половую наготу: груди, лоно, чары Венеры Каллипиги, бедра и икры. К тому же они украшались так, чтобы привлекать внимание мужчин именно к этим их прелестям. И притом так же смело на улице, как и в салоне. И не только летом, но и зимой.

Впрочем, следует указать на то, что, если мужчина и был одет, он в известном смысле также был, в сущности, раздет. Такое по крайней мере значение приписывали современники мужским панталонам, плотно облегавшим тело.

Стоявшая перед женской модой проблема была разрешена самым простым образом: отказом от всего, кроме рубашки, причем эта последняя получила форму муслиновой накидки. Первоначально женщины носили под рубашкой трико телесного цвета, так что пластика форм выступала во всей своей отчетливости. Когда же нравственная распущенность уничтожила одну за другой все грани, то часто отказывались и от трико, а для уцелевшей муслиновой рубашки употребляли возможно более прозрачную ткань, позволявшую любопытствующим взорам видеть самые интимные прелести. Особые украшения подчеркивали эротическое воздействие этих прелестей. Золотые кольца и браслеты должны были еще ярче выявить красоту рук и икр, даже бедер. Чтобы любопытствующие глаза могли все это и еще многое другое видеть как можно яснее, муслиновая накидка была с обеих сторон раскрыта и частью подобрана, так что во всяком случае всегда видны были украшенные золотыми лентами и кольцами икры. Золотые, украшенные алмазами кольца носили даже на пальцах ног.

В эпоху Директории эта мода дошла до своего апогея, и именно об этой эпохе у нас и имеется больше всего сведений. Писатель Лакур замечает: «Нет больше корсетов! Нет больше нижних юбок! Весь костюм состоит из рубашки — было время, когда даже отпадала и эта часть костюма, считающаяся существенной, — поверх нее надевалась или сшитая по античным образцам туника, или, еще лучше, длинная накидка из муслина или linon, газообразной материи, плотно облегавшей тело и заставлявшей явственно выступать формы — вот и все! На шее и груди, в волосах и ушах, на руках несколько камней и медальонов из разного камня и разной формы, в руке сумочка, ballantine или ridicule, привязанная к кушаку. Дамы любили казаться в интересном положении».

В таком виде дамы, как уже упомянуто, показывались даже на улице, целыми часами гуляя к удовольствию мужчин на публичных променадах. «Какое наслаждение, — писал один уроженец Франкфурта домой из Парижа, — видеть перед собой такую грацию, на которой даже нет рубашки. Можно вполне беспрепятственно наслаждаться прелестями этих красавиц, так как они гордятся жадными взглядами, бросаемыми на них со всех сторон, и вслушиваются с удовольствием в циничный разговор мужчин об их красоте». Другой современник пишет: «Так как красавицы носят ныне обыкновенно лишь рубашку, то достаточно легкого порыва ветра, чтобы рассеять всякое сомнение относительно неподдельности их прелестей». Такие случаи были для гуляющих нередки. Если мало-мальски красивая дама обнажалась таким образом на улице, то она отнюдь не стеснялась этого.

Если, таким образом, дамы эпохи Директории одевались вообще более чем откровенно, то на балах нагота праздновала свой наиболее пышный триумф, здесь она имела своим союзником сияющий свет люстр, так что прозрачная муслиновая накидка часто походила скорее на одежду из сверкающего света.

Было бы, однако, совершенно неправильно видеть в этих крайностях женской моды эпохи революции только результат вызванной революцией в Париже нравственной разнузданности. В последнем случае эта мода никогда не сделалась бы интернациональной в тогдашнем смысле этого слова. А она сделалась таковой, и притом в высшей степени. Англичанки увлекались ею так же, как и почтенные немки. Даже больше. Инициаторшами этой моды были именно англичанки. В Лондоне эта мода встречается уже в 1794 г.

В одном сообщении из Лондона, относящемся к 1799 г., говорится: «В конце минувшего года среди дам вошло в моду появляться полуголыми и выставлять напоказ скрытые прелести тела, так что значительная часть здешнего женского бомонда, которой природа не дала пышного бюста, прибегала к искусственному, сделанному из воска, дабы мода не выдала этого их недостатка».

Искусственная, возможно точно воспроизведенная, грудь служила, естественно, для многих женщин необходимым реквизитом при такой моде.

Она и была изобретена в эту эпоху и всюду скоро вошла в употребление. Сначала ее делали из воска, потом из кожи телесного цвета с нарисованными прожилками. Особая пружина позволяла ей ритмически вздыматься и опускаться. Подобные шедевры, воспроизводившие иллюзию настоящего бюста, пользовались большим спросом и оплачивались очень дорого.

В Англии не только красавицы культивировали этот костюм наготы, но и безобразные старухи щеголяли в нем… Аналогичные данные имеются у нас и относительно Германии.

Интернациональное единообразие лучше всего доказывает, что интересующая нас мода была вовсе не экстравагантностью, порожденной Великой революцией, а коренилась в общих условиях тогдашней культуры. И потому бесплодно было и всякое моральное негодование, хотя не преминуло, конечно, сказаться. При помощи разнообразнейших аргументов и с самых противоположных сторон подвергалась эта мода критике как сторонниками старого режима, так и буржуазными моралистами. Моралисты заявляли, что женщина, в такой степени обнажающаяся перед мужчинами, тем самым предлагает себя каждому встречному. Это, стало быть, не что иное, как костюм публичной женщины. Врачи и филантропы указывали в свою очередь на то, что эта мода убийственно действует на здоровье. Последнее утверждение можно было в самом деле подкрепить многими случаями внезапного заболевания и скорой смерти, без всякого сомнения вызванными такой чрезмерно легкой одеждой. Но ни моральное негодование, ни голос благоразумия не могли отучить женщин от их фанатического увлечения даже крайностями этой моды.

Бердслей О. За туалетом

Новая мода раскрывала женщине самые благоприятные условия для эротического воздействия на мужчину в эпоху, которая сознательно возвращалась от неестественности старого режима к природе. Правда, то, что эпоха выставляла как природу, было на самом деле только похотливой карикатурой на нее. Это объясняется, однако, интересами классового обособления господствующих групп. «Голый костюм» был всюду костюмом господствующих классов. «Чем более знатной была дама, тем более по-гречески, тем более обнаженней одевалась она». Это так же понятно, как и то, что мелкая буржуазия не переняла эту моду или ограничивалась лишь ее наиболее приличными формами. Мелкая буржуазия и на практике составляла наиболее резкую оппозицию этой моде, осыпая насмешками и издевательствами дам, появлявшихся на улице в особо «греческом» костюме.

Только проститутки конкурировали с дамами в наготе. Превзойти смелостью знаменитых модниц они все же были не в состоянии.

Если мода имущих классов отличалась от моды средних таким безобразным образом, если стремление к освобождению, лежащее в основе моды эпохи революции, сказалось именно в стремлении к бесстыдно-эротической наготе, то это, впрочем, вполне логично. Способы решения вопроса о костюме стремящимися к обособлению классами и слоями всегда подсказываются им специфическими условиями их существования.

Мы знаем: первыми эксплуататорами нового времени были как в Англии, так и во Франции разбогатевшие парвеню, класс, для которого женщина могла иметь значение только как предмет наслаждения. Эти люди уже не нуждались в женщине как в союзнице в борьбе за свои политические права, ибо последние были ими уже завоеваны и обеспечены.

Так как, с другой стороны, не было никакой принудительной причины разыгрывать по отношению к низшим классам людей высоко нравственных, то общая тенденция моды, естественно, и развивалась в том же грубом направлении, как и чувственные удовольствия и развлечения этого класса. Так же логично и то, что мелкая буржуазия по этому пути пойти не могла, да и в самом деле не пошла, потому что здесь условия жизни и классовые интересы носили прямо противоположный характер: здесь женщина была прежде всего матерью, хозяйкой и товарищем.

В эпоху империи эта разнузданная оргия во всех областях, а следовательно, и в области моды, проявлялась уже не так решительно. Однако самый принцип моды революционной эпохи уцелел. И это понятно. Базис общественного здания не изменился. По-прежнему буржуазия оставалась новым властителем мира. Несмотря на Наполеона, во всех странах настоящим императором была она. По-прежнему нуждалась она также в силе и в мускулах, чтобы продолжать свое завоевание мира. Все это должно было символизироваться в моде, как и прежде. Так как, с другой стороны, Наполеон был не кем иным, как представителем формы нового времени, то опять-таки не только во Франции, но и во всем мире люди охотно восприняли моду, внесшую в костюм элемент некоего величия как символ победы Наполеона во Франции.

Одна из главных задач буржуазной женской моды состояла в том, чтобы устранить характерную черту моды всего старого порядка, а именно разъединение женского тела на грудь, лоно и бедра, и снова вернуть ему также и в костюме гармоническое единство. Эта задача и была разрешена, как видно, модой революционной эпохи.

В конце ампира мода снова вернулась назад, к прежним своим тенденциям: она должна была отражать теперь то же, что и идеал физической красоты, а именно то, что женщина была свободным человеком только в идее. В качестве же предмета наслаждения, ценимая лишь в зависимости от ее эротических качеств, женщина всегда, во все времена, была лишь соединением груди, лона и бедер. Поэтому и была вновь провозглашена эта формула.

Если костюм эпохи революции позволял выставлять напоказ только грудь, что и делала эта мода в самых преувеличенных размерах, то подчеркивать при помощи костюма и другие части тела стало возможно только путем затягивания талии. Если в эпоху революции талия затягивалась под грудью, то теперь спустилась снова ниже, и в 1820 г. цель была достигнута.

При помощи корсета, процветание которого относится как раз к этой эпохе, можно было не только придать груди какую угодно форму, но и продемонстрировать взорам талию и бедра. Таким путем снова дошли до так называемой осиной талии, разделяющей фигуру на две половины. Затаенная похотливость эпохи бидермейер впервые праздновала настоящие оргии.

Наряду с корсетом той же цели должна была служить юбка. Приблизительно в это же время стали увеличивать число юбок, чтобы сделать талию еще более тонкой. Стремление как можно откровеннее воздействовать на чувственность становилось всеобщим. Так называемая осиная талия придавала фигуре стройность, которой она на самом деле не обладала. На этом пути пришлось, однако, остановиться раньше, чем хотели, так как число юбок нельзя увеличивать до бесконечности, иначе тяжесть костюма стала бы слишком ощутимой, да и фигура женщины производила в таком случае скорее неуклюжее, чем чувственное впечатление.

Необходимо было отыскать новое решение задачи, и его нашли, как и раньше, в фижмах, вошедших в 1840-х гг. в употребление, а в 1850-х гг. превратившихся в знаменитый кринолин.

При помощи кринолина можно было придавать бедрам уже какую угодно пышную форму. Как видно, кринолин вовсе не произвольная выдумка Второй империи во Франции, и еще менее он — изобретение императрицы Евгении, а итог всех тенденций моды, действовавших после исчезновения идей Великой революции.

И только поэтому кринолин и совершил свое триумфальное шествие по всем странам.

Как ни органичен и логичен кринолин как результат долголетней эволюции, ни одна мода XIX в. не отличалась такими смешными формами. И потому наряду с модами революционной эпохи он нашел наиболее яркий отголосок в литературе и в искусстве. Он вызвал не только огромное число газетных статей во всех странах, но и специальные исследования, всецело посвященные ему. Большинство этих статей и сочинений объявляли войну кринолину как вершине безвкусицы, как моде ординарной, как заблуждению и т. д. Для карикатуристов кринолин был, так сказать, «даровым кормом», на который они и набросились во всех странах с величайшей жадностью.

Саж. Парижская уличная сцена

Если для большинства критиков кринолина остались тайной как причина его распространенности, так и его конечные тенденции, то все же некоторые из них высказали немало ценных замечаний об этой моде. Так, Фр. Фишер метко замечает, что начавшаяся после 1848 г. политическая реакция, превратившая мужчин в баб, в особенности благоприятствовала господству кринолина.

Пельтан в своей книге о Второй империи «Современный Вавилон» пишет: «Неопровержимой исторической истиной является тот факт, что костюм становится тем объемистее, чем скуднее умственная жизнь эпохи. В наше время размеры его почти превзошли границы возможного, и требуется немало искусства, чтобы дама в таком колоссальном облачении не потеряла равновесия».

Однако самое злое замечание Фр. Фишера о кринолине — и в этом усматривает он исконную цель — следующие его слова: «Говорят, враги утверждают, будто столь прославленная прохладность этого костюма часто приводила к простудам, имевшим своим последствием преждевременный конец состояния, скрыть которое и стремился первоначально кринолин».

Выражаясь яснее: кринолин часто приводил к болезни нижней части живота, имевшей своим следствием желанный для большинства беременных дам выкидыш. Не говоря уже о том, что здесь может идти речь только об отдельных случаях, не в этом заключалось истинное назначение кринолина. Как мы показали, развитие моды следует совершенно иным законам. Модой становится лишь то, что обслуживает интересы всех. Гораздо правильнее поэтому предположить, что быстрота, с которой воцарялся кринолин, и продолжительность его господства объясняются в значительной степени теми преимуществами, которые он дает женскому кокетству, принуждая то и дело прибегать к нему даже порядочную даму. Оттопыривающийся кринолин заставлял постоянно делать retrousse. Садясь, гуляя, проходя в дверь, поднимаясь по лестнице, танцуя и т. д. — всегда приходилось придавливать кринолин. Вследствие этого он, естественно, вздувался в каком-нибудь другом месте, обнаруживая самые интимные части тела.

Кринолин был в своем роде последним этапом, так как идти дальше здесь было уже невозможно. Когда пробил его час, необходимо было задаться прямо противоположными задачами. Не следует при этом забывать, что кринолин решил только проблему выявления талии. Подчеркнуть при помощи кринолина бедра было просто невозможно, да и то, что в этом отношении было сделано предыдущей модой, кринолин свел на нет. При имеющей форму круга юбке задняя часть ничем не отличается от передней. А хотелось подчеркнуть и эту заднюю часть, которая как-никак есть и остается самой чувственной прелестью женщины. И хотели не только подчеркнуть, но и по возможности воспользоваться этой интимной частью тела, а в кринолине это было невозможно.

Ко всему этому необходимо прибавить, что все более торжествовавшее нравственное лицемерие буржуазии должно было стремиться создать другие, более приличные, чем кринолин, формы костюма.

Принципиальный поворот был в этой области, стало быть, вполне логичен. Новая цель, к которой теперь устремилась мода, заключалась в том, чтобы найти такой костюм, в котором женщина казалась бы раздетой.

Поворот осуществился, когда стала шататься социально-политическая система, то есть Вторая империя, если и не создававшая моду на кринолин, то во всяком случае обеспечившая ему довольно долгое существование.

Так как постепенный поворот от кринолина исходил из стремления снова и в большей степени, чем прежде, ввести в арсенал женских средств соблазна эротическое воздействие бедер, то последующие моды должны были привести к гротескному подчеркиванию красот Венеры Каллипиги. Женщины хотели теперь не только показать, но и возвестить всему миру, что они обладают именно этой прелестью. Для этой цели сначала изобрели украшение из лент, материи, пестрых бантов, розеток и т. д., прикрепляемое на соответствующем месте, а потом турнюр.

Этот искусственный горб, которым отныне украшала себя каждая дама, который становился с каждым сезоном все огромнее, который составлял гордость всех женщин, был, разумеется, очень далек от красоты. Он был, быть может, грубее даже кринолина, и все-таки путь к цели, хотя в большинстве случаев бессознательно, был намечен. Эту возвышенную цель — казаться, несмотря на полный костюм, почти совершенно раздетой, — эту «непроизвольную наготу», как выразился Золя о Нана, женская мода осуществила в начале 90-х гг. XIX в. Начиная с этого момента все изменения в моде не имели долгое время иной задачи, как все более усовершенствовать и сделать все более пикантным впечатление наготы женского тела. «О Боже! Все, решительно все видно, и притом более чем отчетливо!» — таково было отныне высшее блаженство множества восторженных модниц. Самые порядочные дамы, с уст которых никогда не срывалось слово, способное хотя бы отдаленнейшим образом оскорбить чувство приличия, дамы, боящиеся на улице поднять юбку, предпочитающие их лучше волочить по грязи, позволяют, нисколько не смущаясь, портному выявлять с пикантной отчетливостью интимнейшие части их тела.

Здесь прежде всего идет речь о наготе груди и поясницы, но и ног и в особенности бедер. Чего не могли добиться благоразумные наставления гигиены, достигло кокетство. Из одного только желания воздействовать на мужчину пикантностью завуалированных и все же явственно видимых интимных прелестей сотни тысяч женщин отказывались в расцвете лет от корсета и довольствовались скудным суррогатом. В имущих классах увлекались, кроме того, всеми видами спорта, так как кокетливый спортивный костюм позволяет видеть каждому, у кого есть глаза, что «под ним никакого другого одеяния нет». Ловко сшитый спортивный костюм позволяет различать не только форму груди, но и все ее движения. В фешенебельных зимних курортах множество женщин, обладающих твердой, упругой грудью, носят плотно облегающий тело свитер. У этого костюма то преимущество, что он позволяет видеть даже цезуру, разделяющую обе груди, так как он облегает тело плотно, как кожа. А разве не шик, если таким образом бутоны грудей вырисовываются вызывающе, как два острия стрелы.

Так как красивая грудь, к сожалению, не самая долговечная из всех женских прелестей, то щеголять такими и подобными рафинированными трюками может, собственно, только молодость и невинность. Кокетство обратилось поэтому, кроме того, и еще в большей степени к выявлению тех прелестей, которые в противоположность груди наиболее прочны, пышность которых становится особенно эффектной как раз в зрелые годы, а именно к выявлению прелестей Венеры Каллипиги.

Филистерская мораль требовала, чтобы тело женщины было подобно крепости окружено целым валом юбок. Так женщина оказывалась не только защищенной от всякого нападения, но и герметически закупоренной книзу. Ибо даже самый сильный порыв ветра не позволял ни одному кусочку тела проглянуть сквозь этот ворох материй. Теперь надлежало эмансипироваться прежде всего от этой массы юбок, чтобы восстановить не только частично, но и всецело в своих правах тело. И эта эмансипация из-под власти юбок, мешавших эффектному выявлению достоинств, зашла так далеко, что в конце концов и совсем упразднили юбку.

Можно утверждать, что этим способом хотели до известной степени вознаградить себя за необходимость отказаться в будничном костюме от декольте, о котором нам еще придется говорить. Роль, которую раньше исполняла декольтированная грудь, должна была теперь исполнять задняя часть тела. Таков был выход, найденный нравственным лицемерием. И это нравственное лицемерие обнаруживало таким путем, естественно, больше бесстыдства, чем эпоха Ренессанса или эпоха рококо, позволявшие женщине открыто щеголять красотой бюста. Конечно, нет таких телесных прелестей, которые были бы сами по себе бесстыдны или достойны презрения. Женщина, отличающаяся красотой Венеры Каллипиги, понятно, не обязана вовсе стыдиться этого своего достоинства.

И однако кто будет спорить, что впечатление, производимое грудью, все же гораздо целомудреннее. Грудь не только производит эротическое впечатление, она служит вместе с тем символом женственности вообще. Красота же поясницы имеет специфический и исключительно эротический характер. Она, как уже упомянуто, наиболее провоцирующая из всех прелестей женского тела. Нет другого более прямого и более ясного указания на половой акт. Стремясь декольтировать заднюю часть женского тела путем упразднения нижней юбки и при помощи — связанной с этим упразднением — узкой верхней юбки, мода ставила себе задачей воздействовать самым чудовищным образом на эротическую возбудимость мужчины.

Необходимо отдать себе ясный отчет в том фанатизме, который здесь царит, иначе мы правильно не представим себе последствий этой моды. В продолжение целых десятилетий снова и снова возрождается тенденция подчеркивать не только эти прелести, но прежде всего именно эти интимные половые признаки и тем самым насильно привлекать к ним и останавливать на них взоры мужчин. Сотни тысяч на современную моду портных и портних заняты исключительно решением одной задачи: найти все новые упрощения, достигнуть все новых неслыханных эффектов. Платью придается такой покрой, чтобы оно как можно отчетливее отражало сокровеннейшие изгибы и линии и, следовательно, как можно более подчеркивало их эротический характер. Не только упраздняется нижняя юбка, для верхней выбирается плотно облегающая тело материя.

И делается это совершенно сознательно. Было бы нелепо предположить, будто портные так наивны, что ровно ни о чем не думают, или видеть здесь случайное явление либо произвольное толкование. Также нелепо предполагать, будто женщины — невинные жертвы покушений портных, будто они тоже не подозревают, какие изощренные цели преследует подобная мода. Женщины прекрасно знают, в чем дело. Знают они не хуже и то, что должно произойти в мужчине под влиянием подобных трюков моды. Ведь они же главные вдохновительницы портных. Они же, кроме того, ловкие в большинстве случаев исполнительницы этих замыслов, делая во время ходьбы или стоя на месте соответствующие движения. Они умеют так носить платье, чтобы оно облегало тело плотно, как кожа. Различными способами оживляют они эти выступающие части тела, на которых, как они знают, покоится взор мужчин. Они точно придают этому назад обращенному лицу свою особую мимику. Чего не достигло искусство портного, то достигается ими. Множество женщин исполняют таким образом свою роль на всех улицах города. Осанка, походка, жесты женщины — все единое, демонстративно обращенное к мужскому полу предложение: оцени эти совершенства и насладись в воображении этим пиршеством. Смотри, какая упругость, смотри, как элегантно! как индивидуально! И каждая спрашивает всех: «Ты знаешь теперь все, надеюсь?»

Фрелих М. Карикатура на современную моду «в платье, но обнаженная»

Последнюю попытку решить вопрос о том, как одеваться так, чтобы казаться раздетой, попытку, оставшуюся на улице лишь смелым опытом, в бальной же зале нашедшую немало подражательниц, представляет кажущийся возврат к модам эпохи революции. Корреспондент газеты «Berliner Tageblatt» сообщал в свое время следующее: «Возрождается прошлое. Современная фантазия отличается больше стремлением к декоративности, чем творческими способностями. Вот почему неудивительно, что красивые женщины вспомнили те времена, когда они имели возможность показывать как можно больше свою красоту. Для греческой наготы наш климат не подходит. И вот дамы прибегли к помощи сбоку разрезанного платья эпохи Директории. Во время последних скачек в Лоншане появились четыре дамы. Одна была одета в белое, другая в голубое, третья в светло-коричневое платье, а четвертая — впрочем, ради эффекта четвертую мы прибережем к концу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.