Глава четвертая Как жили в Харбине

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава четвертая

Как жили в Харбине

В первое время, пока шла постройка дороги, в поселке среди нескольких десятков тысяч китайских рабочих, нанятых для строительства железнодорожного пути, проживали в основном русские инженеры с семьями. С течением времени рядом с ними начали селиться те немногочисленные купцы всех мастей, что приехали сюда из России, дабы попытать счастья и заняться коммерцией в столь перспективном для торговли районе.

Впрочем, и прибывшие русские и проживающие здесь местные китайцы и маньчжуры с самых первых дней своего вынужденного сосуществования старались селиться раздельно. Были тому причиной различия быта, гастрономических пристрастий, кухни, а также множество привычек, свойственных каждому из этих народов, неизбежный в таких случаях языковой барьер и известная доля настороженности, возникающая первоначально у представителей двух культур, в точности еще не знающих, чего еще ждать от такого соседства. В той части поселения на Сунгари, где обосновались и жили русские, ими постепенно возводились православные храмы, строились дома в европейской архитектурной традиции, а названия улиц и вывески магазинов, рассчитанные на потребителей-единоплеменников, были написаны по-русски. Время шло, поселенцы создавали семьи, рождались дети, которым был необходим не только уход, но и с течением времени — полноценное образование. Учеба в России, в Хабаровске или Владивостоке было делом затратным и хлопотным, да и не всегда оказывалось по карману даже хорошо оплачиваемым служащим дороги, так как кроме учебы в другом городе приходилось оплачивать проживание и питание детей — словом, постоянно тратить нелишние деньги. Не в последнюю очередь и из этих соображений на территории уже разросшегося Харбина были учреждены первые русские учебные заведения. Это был период величайшего созидательного подъема на образовательной ниве в жизни города. Русские гимназические и университетские традиции в полной мере были перенесены на новую почву, где как с чистого листа начиналось все самое лучшее и передовое, что имела в ту пору российская средняя и высшая школа.

Нижние чины Заамурской железнодорожной бригады Отдельного корпуса пограничной стражи

Выбор учебного заведения в Харбине в те времена обуславливался многими факторами, и не в последнюю очередь — насущными потребностями дороги, требовавшей новых инженеров, технологов, проектировщиков и специалистов в самых разнообразных областях прикладных наук. Кроме того, от будущего специалиста ожидалось, что все полученные академические знания и опыт он направит на создание и развитие города, улучшение форм и способов коммунального хозяйствования, а также усовершенствование его архитектурного облика. Сам труд, как на строительстве дороги, так и на возведении объектов городской архитектуры в этих местах тяжело давался даже физически крепким людям, и прежде всего по причине сурового континентального климата. В Харбине его спокойно можно было отнести к муссонному, скорее даже — умеренно-континентальному. В ходе многолетних наблюдений харбинцами были отмечены особые свойства четырех времен года, отличавшиеся от таковых в России. Весна вступала в свои права лишь со второй декады апреля и длилась, переменчивая, прохладная и дождливая, до первой декады июня. Короткое жаркое лето, начинавшееся со второй декады июня, оказывалось на исходе уже ко второй декаде августа. Осень ощущалась примерно с середины августа и завершалась в первой декаде октября обильными снегопадами… Харбинские же зимы всегда отличались особо холодной погодой: порой ночная температура воздуха опускалась до -40°. Снег густо выпадал в октябре, а убыль морозов и первая оттепель случались лишь в апреле. Харбинский поэт Арсений Несмелов превосходно отразил эту апрельскую капель в одном из четверостиший характерно названного стихотворения «Перед весной».

«В ледяном решете капели —

Переклик воробьиных нот…

Скажет бабушка: «Как в апреле!»,

Перекрестится и вздохнет».

Из-за холодов урожайный период в Северо-Восточном Китае всегда оказывался коротким. Русским поселенцам харбинская зима казалась более долгой и даже значительно более холодной, чем в России, о чем можно найти упоминание в «энциклопедии харбинской жизни» — бытописательских стихах Несмелова, — да сами китайцы и по сей день именуют Харбин «ледяным городом».

«Нынче ветер с востока на запад,

И по мерзлой маньчжурской земле

Начинает поземка царапать

И бежит, исчезая во мгле».

Маньчжурский пейзаж

Но неласковая погода Маньчжурии, мало, в сущности, влияла на темпы и объемы коммерции и торговли. Грузооборот на станции Харбин продолжал расти год от года. На момент открытия движения по железной дороге собственность Общества КВЖД в 1903 году оценивалась независимыми наблюдателями в 375 миллионов золотых рублей. Помимо самой дороги Общество владело двадцатью пароходами и пристанями на реке Сунгари, а также прочим речным имуществом, включая бакены, баржи, эллинги и дебаркадеры; его тихоокеанская флотилия оценивалась в 111/2 миллионов золотых рублей. Среди прочих объектов движимого и недвижимого имущества у КВЖД был свой телеграф, угольные и лесные концессии. Кроме того — школы, больницы, библиотеки и здания железнодорожных собраний, по существу являвшихся профессиональными клубами железнодорожников. Согласно данным местной статистической отчетности, в 1915 году Обществу КВЖД, принадлежало несколько сахарных и маслобойных заводов, а кроме того ряд золотых приисков. К этому можно было добавить 30 морских и речных пароходов, 15 мельниц, 26 пасек, И сельскохозяйственных имений, 13 лесопромышленных предприятий. Коммерческий успех дороги привел к тому, что обществом стали вкладываться немалые средства в харбинское муниципальное жилищное строительство, в розничную и оптовую торговлю и даже банковское дело. Рядовой счетовод харбинского банка, по воспоминаниям современников, получал 1200–1300 руб. в год, а ежегодные доходы конторщика какого-нибудь захудалого городского учреждения составляли от 700 до 1000 рублей. И все это при тогдашней розничной цене хлеба в 4–5 копеек за фунт, бутылки молока — 8–10 копеек за литр, и мяса — 10–15 копеек за фунт. Разумеется, не хлебом единым был жив рядовой харбинец, и, если доход позволял, то в его гардеробе мог появиться шевиотовый костюм, стоивший 18–20 рублей и даже драповое пальто на холодную харбинскую зиму по «безумной» цене в 25 рублей ассигнациями. Можно смело утверждать, что Общество КВЖД превосходным образом оправдало свое предназначение в глазах акционеров, состоящее в извлечении прибыли из эксплуатации железной дороги, и послуживший для последующих успешных вложений полученных от коммерции дивидендов.

Вновь приехавших из России людей в Харбине того времени поражало несоответствие городских цен — за пустую стеклянную бутылку из-под шустовского коньяка или духов Брокара китайские крестьяне были готовы отдать последнюю курицу, а вот побриться у китайского парикмахера в городской цирюльне обходилось в 2 рубля золотом.

Впрочем, справедливости ради, отметим, что первоначально такое относительное благополучие наблюдалось лишь у незначительной части русского населения Харбина, а подавляющее большинство китайцев и отдельные неработающие русские жители города еще долгое время испытывали финансовые затруднения. Постепенно высокий уровень жизни стал доступен и для основной части служащих железной дороги, что достигалось за счет значительных государственных вливаний как в развитие КВЖД, так и во все структуры жизнеобеспечения «полосы отчуждения» в Маньчжурии. В свою очередь, получив государственные субсидии, администрация дороги вкладывала значительные средства в постройку жилых зданий, школ, больниц, телеграфной и телефонных сетей, что и становилось краеугольным камнем последующего материального благополучия жителей Харбина, трудом своим связанных с железной дорогой.

Служебный салон-вагон КВЖД

Говоря о городском градостроительстве и архитектуре, и сегодня нельзя не вспомнить с восхищением великолепные частные дома рабочих и служащих дороги. Администрация дороги придавала жилищному вопросу такое большое значение, что к началу промышленной эксплуатации дороги общая площадь жилья работников КВЖД составляла 280 тысяч квадратных метров. Начиная с 1901 года, ежегодно по всей дороге строились новые частные дома, общая совокупная площадь которых составляла до 22 750 квадратных метров. Часть этих жилых домов в Харбине строилась в районе Нового города, и это были, как правило, двухквартирные одноэтажные дома и двухэтажные здания, состоявшие из четырех-шести квартир. Для крупных чинов железнодорожных управленцев возводились целые особняки. Рабочим и мелким служащим Главных механических мастерских КВЖД также предлагались одно- и двухэтажные дома, построенные для них у воды, в районе Пристани. Эти жилища, как правило, менее затейливые по оформлению интерьеров и разнообразию используемых материалов, чем те, что возводились в Новом городе, были столь же надежными, крепкими, рассчитанными на долговременную комфортную эксплуатацию. Мало оплачиваемые служащие железной дороги, в отсутствие лишних средств на содержание садовников, коллективным трудом, с помощью своих семейств, добивались впечатляющих результатов по части озеленения прилегающих к их домам территорий. Всеобщим стремлением среди обитателей домов на Пристани было окружить новые дома густыми посадками, превратив их со временем в сады, сродни тем, что когда-то радовали глаз в родной Орловской или Саратовской губернии. Рабочие, получавшие хорошее жалованье, стремились при случае разбить перед окнами хотя бы один цветник или ухаживали за теми деревьями, что росли рядом с их домом, и соревновались, как вспоминали мемуаристы, в искусстве возделывания домашних цветов. Вне зависимости от ранга железнодорожника интерьеры квартир украшали фикусы и герань, являясь деталями повседневной обстановки, перекочевавшими в харбинские квартиры из прежних самарских, тульских или пензенских обывательских уголков вместе с их обитателями.

Во дворах нововозведенных домов для хозяйственных нужд в пару дней возникали сараи и летние кухни, обустраивались ледники для хранения рыбы, ягод и шампанского. Из лишних досок строились подсобные домики, где рачительный хозяин-путеец держал садовый инвентарь или поленницу заготовленных дров для печки, чтобы в долгие холодные осенние и зимние вечера с томиком сочинений изящной словесности уютно нежиться на софе в хорошо натопленной квартире. В большинстве квартир на первых этажах были пристроены веранды и помещения для прислуги. Комфортные условия труда и отдыха для служащих дороги являлись чем-то непреложным, и управляющий железной дорогой генерал-лейтенант Дмитрий Леонидович Хорват поставил за правило обеспечение каждого работника дороги казенной квартирой. Ведь помимо традиционно высокого жалованья, предлагаемого каждому инженеру, изъявившему желание приехать в Харбин, удобное и бесплатное жилье служило важным стимулом для удержания вновь прибывших специалистов на службе в климатически неприветливой Маньчжурии.

Эти случаи неслыханного благоденствия, даже по масштабам жизни в Российской империи тех лет, подтверждаются тем, что во многих произведениях харбинских писателей, посвященных русской жизни, можно встретить задушевные воспоминания и о казенной квартире в краснокирпичном доме, где было все для жизни, и о погребе-леднике во дворе. Нередко на страницах харбинской прозы можно повстречать и описание веранды, на которой при медлительных маньчжурских закатах можно было пить чай с вареньем из всех ягод, растущих рядом в тайге и палисадниках, густо заросших малиной и смородиновыми кустами.

Уют домашнего быта харбинцев обеспечивался и гарантировался целой армией разнообразных ремесленников, с готовностью предлагавших свои качественные изделия и почти что все мыслимые и немыслимые услуги по благоустройству домашнего очага. Немногочисленные архивные документы города, чудом уцелевшие от конфискации китайскими властями в 1960-е годы прошлого века, содержат упоминание о массовом притоке с 1903 года на КВЖД коммерчески активного населения из западных губерний России (особенно белорусских и украинских), представителей самых разных видов торговли.

Эти выходцы из западных губерний быстро богатели, занимаясь подрядами на строительстве дороги и организовывая работу лесорубов, не оставляя помимо всего прочего и свой основной род занятий — торговлю. Иногда вовремя организованные поставки того или иного востребованного товара обывателям или конторам Харбина помогали подрядчикам немыслимо быстро обогатиться. Порой же быстро пришедшие деньги, без последующего правильного вложения, проедались и проматывались, возвращая тем самым их владельца в исходное положение. Среди промотавшихся по большей части были азартные сибирские купцы и купчики из дальневосточных русских городов — Хабаровска, Благовещенска, Николаевска-на-Амуре. Реже подвержены были азарту рискнуть состоянием купцы-староверы, еще реже — представители разнообразных этнических групп, чьи религиозные убеждения не позволяли им просто так пускать нажитые средства «в распыл». В случае излишка, особо тяготившего карман иного коммерсанта, и в соответствии с его конфессиональной принадлежностью, в Харбине было принято вкладывать в строительство и благоукрашение храмов, молельных домов или синагог. Трогательное единство наблюдалось у коммерсантов в отношении к собственным религиозным праздникам, хотя в этом они лишь составляли часть общей картины начала XX века всеобщего трепетного и торжественного почитания древних духовных традиций. Один из православных харбинцев, выходец из малороссийского семейства, еще заставший в дни отрочества пору городского благоденствия, вспоминал: «В Харбине были изумительные Пасхальные ночи. С Великой Субботы на Воскресение громадный город погружался в темноту. И ровно в полночь, когда впервые перед запертыми дверями храма священники возглашали «Христос воскресе!», вдруг над всеми церквами зажигались кресты. Иллюминация, конечно, но было ощущение, что кресты плыли в воздухе, прорезая тьму. Это было потрясающе… Рождество и Пасху в Харбине невозможно описать. У нас дома в столовой стоял громадный стол, который во время празднования был весь заставлен разнообразными блюдами. На Рождество его покрывали соломой, а сверху стелили белоснежную скатерть — по украинской традиции. Накрывался стол уже вечером в Сочельник — обильный, вкусный, постный: стояли каши всевозможные, грибные блюда. А на следующий день разговлялись знаменитыми харбинскими окороками, колбасами, поросятами, икрой. Было очень много фруктов: бананов, ананасов, апельсинов. А на Пасху все разговлялись ночью, а с утра начинались… визиты. Был такой обычай. Так называемые визитеры садились на извозчиков и ездили по знакомым. Заходили, христосовались, выпивали рюмочку, кушали и уезжали. И вот, через несколько часов видишь такого визитера: китаец еле-еле везет его, сомлевшего, довольного. Все, навизитерился…»

Крепкая вера и незыблемость традиции выражалась ее последователями в храмостроительстве. Общеизвестно, что в десятилетие с 1932 по 1942 год для русской эмиграции в Харбине, включая представителей всех национальностей, исповедовавших православие, явилось временем расцвета церковно-общественной жизни. Если до 1917 года в Харбине действовал только один Свято-Николаевский собор и еще 5–6 небольших церквей, то к исходу русских из Маньчжурии в конце 1940-х годов в городе насчитывалось целых 22 действовавших православных храма. Кроме них в городе сообществами соответствующих конфессий было возведено и действовало 2 костела, лютеранская кирха, 3 мечети, 2 синагоги и молельня, украинская Покровская церковь, армянский молитвенный дом, 3 старообрядческих церкви, молитвенный дом молокан и проч.

Частью общественной жизни Харбина являлись театры и кинематографы. В будни по вечерам горожане любили посещать городские театры оперы и драмы. В городе был открыт и действовал даже украинский национальный театр, а еще общедоступный цирк местного антрепренера Боровского. Со временем по всему городу открылось несколько кинематографов и сеть кафешантанов, в которых вкусно кормили, а на небольших эстрадах с переменным успехом выступали местные певицы.

На линии железной дороги за пределами города, в отличие от бурной городской жизни Харбина, протекала величественная жизнь дикой природы. К востоку от города к самым шпалам подходил царственный манчжурский лес, а с запада простирались необъятные монгольские степи. Эта синергия города и «линии» была блестяще описана в трудах поздних исследователей харбинской жизни: «…Все это было полно зверьем, дичью, рыбой. На «линии» закупалось мясо не фунтами, а пудами или тушами. Погреба железнодорожников ломились от диких коз, фазанов, гусей, уток, всевозможных солений и печений. Гостеприимству, хлебосольству не было предела. Затяжные праздники, дни рождений, именин, свадьба, крестины, похороны шли своим чередом в изобилии и пресыщении…»[1] Так протекала жизнь города неполные двадцать лет со дня его основания, хотя и эта идиллия постоянно омрачалось наличием в городе столь опасного социального явления, как бытовой бандитизм. Главными фигурантами громких дел помимо отдельных русских преступников, вроде легендарного харбинского вора-домушника Ивана Корнилова, приговоренного китайским судом к казни через медленное удушение, были и оставались хунхузы.

Нападение хунхузов на сторожевой пост

Деятельность хунхузов в окрестностях Харбина особенно усилилась после большого наводнения Сунгари в 1932 году. Редко проходил день, когда кто-нибудь из горожан не бывал ими похищен. Особенно страдали богатые китайские дельцы, русские эмигранты и евреи. За одну только весну в Харбине были похищены десятки богатых китайских банкиров, коммерсантов и промышленников. Миллионер Ван Ю-Цзин за выкуп сына заплатил 250 000 китайских долларов, а затем за собственное освобождение — уже целых полмиллиона долларов. Владелец известного в Харбине универсального магазина Дун Фа-Лун по имени Mo Вэ-Тан был похищен дважды, каждый раз внося выкуп по 200 000 долларов за освобождение. Богатый харбинский коммерсант Чан Цин-Хо за три похищения уплатил в совокупности 500 000 долларов. Другой коммерсант, Лу Тай, заплатил за похищение сына 100 000 долларов и за себя — 50 000 долларов. Жители Харбина боялись купаться на Сунгари, так как за рекой, вблизи города, бродили банды хунхузов. В одном из хунхузских лагерей, в пяти милях от Харбина, в то лето находилось семеро русских, из которых один умер под пытками. Даже популярный харбинский доктор Казем-Бек, пользовавшийся всеобщей любовью горожан за свою широкую благотворительность, был похищен хунхузами дважды и каждый раз должен был вносить крупный выкуп. Из других русских были похищены купец Тарасенко, мальчик Валентин Танаев, сирота, содержавшийся при католической общине, которого приняли по ошибке за сына местного харбинского богатея, коммерсанты Тисминитский, Ескин и другие. Богатого харбинского еврея по имени Шерель де Флоренс похитили целые шесть человек-китайцев при выходе из харбинской синагоги на глазах двухсот с лишним разноплеменных свидетелей. После трехмесячного плена у хунхузов соплеменники выкупили его за 25 000 долларов. Порой на улицах Харбина разыгрывались и вовсе драматические сюжеты. На улице Харбина трое хунхузов напали на жену и детей британского служащего Британско-Американской табачной компании (ВАТ. — Прим. автора), г-на Вудруфа. Хунхузы остановили их автомобиль на одной из центральных улиц Старого города, разоружили шофера и приказали ему ехать за город. Тот умышленно стал вести автомобиль так, чтобы привлечь внимание полиции, а когда представился случай, ударил одного из хунхузов. Двое других в ответ ранили его. Пользуясь замешательством, жена Вудруфа вытолкнула из автомобиля детей, но была убита при попытке выскочить. Убийцы бросились бежать от собравшейся толпы. Один из них был пойман прохожим русским и убит на месте подоспевшей китайской полицией.

Кроме похищений людей с целью выкупа хунхузы нападали на пассажирские поезда, устраивали крушения, грабили пассажиров и убивали тех, кто оказывал им сопротивление. Тема хунхузов нашла свое отражение и у некоторых харбинских авторов. В частности, Арсений Несмелов в одном из сборников так живописал характерный «путь хунхуза»:

«О жене и матери забыл,

Маузер прикладистый добыл

И тугие плечи оголя,

Вышел за околицу в поля.

Те же джунгли этот гаолян,

Только без озер и без полян.

Здесь на свист хунхуза — за версту

Свистом отзывается хунхуз…»

Так, в сентябре 1932 года хунхузы, разобрав путь на КВЖД, устроили крушение поезда, ограбили пассажиров и увели в сопки оставшихся в живых. Весной того же года хунхузы взорвали поезд с японским отрядом на пути в Харбин, убили 14 солдат и ранили 37. Похищения людей не всегда были делом рук только хунхузов. Нередко в дни японской оккупации они устраивались русскими служащими японской полиции и жандармерии, и если не всегда с участием японских чинов этих учреждений, то по обыкновению с их поощрения. Похищения сваливались на хунхузов, а расследование умышленно запутывалось. Одним из таких нераскрытых дел было знаменитое похищение Тарасенко, владельца большого винно-гастрономического магазина, торговавшего советскими товарами.

Так или иначе, фигурантами громких дел, о которых писала харбинская уголовная хроника, были не только хунхузы, но и русские, главным образом в силу того, что даже с развитием и ростом города, становившегося почти полумиллионным, не изменялась его этническая доминанта и по-прежнему большую часть населения составляли выходцы из России.

Эмиграционные волны в начале 1920-х годов всколыхнули жизнь Харбина — забурлили политические страсти, стали создаваться различные партии, организации. Возникло много кружков и объединений — литературных, научных, художественных. Стоит отметить, что в городе возник и существовал музей Общества изучения Маньчжурского края, долгие годы возглавляемый А. С. Лукашиным. При музее работала талантливая плеяда русских зоологов — Павлов, Фирцев и сам Лукашин. Среди культурных начинаний стоит отметить Харбинское общество врачей и Национальную организацию русских исследователей им. Н. М. Пржевальского, воссозданную харбинцами-востоковедами в начале 1930-х годов под руководством археолога Владимира Васильевича Поносова. До 1945 года он опубликовал в харбинской периодике более 30 работ на русском и английском языках. Статьи являлись археологическим отчетом по проведенным экспедициям в Маньчжурии и даже в Восточной Монголии. Первые годы район исследований экспедиций под руководством Поносова, в состав которых входили будущие этнографы, историки и археологи, ограничивался сравнительно небольшим радиусом исследований. Вместе с Поносовым в составе экспедиции были и его ученики. Среди них — Василий Николаевич Алин, выступавший в качестве фотолетописца раскопок. Лев Михайлович Яковлев, уже в молодые годы написавший несколько работ по археологии солонов, ороченов и дауров. Анатолий Гаврилович Малявкин, впоследствии знаменитый переводчик истории Чжурджений, с которой так и не смог совладать пушкинский современник и собеседник о. Иакинф Бичурин. Их учитель, Владимир Васильевич Поносов, стал учредителем и членом президиума Клуба естествознания и географии. С 1929 по 1945 год он руководил Национальной организацией исследователей-пржевальцев, с 1932 года являясь работником музея, где заведовал отделом этнологии. За время музейной работы Поносов составил карточный каталог памятников археологии и истории Северной Маньчжурии с планами и кратким описанием, привел в порядок коллекцию предметов ламаистского культа, пополнял коллекции музея своими собственными археологическими находками. Под его руководством велись раскопки древних поселений в Байчэне и Дунцзичэне, и одновременно с этим был открыт целый ряд памятников эпохи неолита и палеометалла на озере Цзиньбоху.

В середине 1930-х Поносовым были проведены исследования в районе ст. Сунгари и в районе Барги. В первой половине 1940-х он первым из исследователей археологии Маньчжурии обнаружил памятники культуры эпохи бронзы. В наши дни эти памятники объединены общим названием «культуры байцзинь-бао». Со временем и получением необходимых археологических и культурных навыков участниками раскопок поиски были перенесены из Северо-Восточного Китая в Монголию, выйдя затем на центральноазиатский простор и переместившись в Синьцзян. За долгие годы своей работы Владимир Васильевич собрал довольно большой материал по этнографии солонов и даур — народностей, проживавших в верховьях Амура и в долинах рек Аргунь и Зея. Так как к настоящему времени эти материалы еще не опубликованы, то исследователи не имеют возможности с ними работать.

После 1949 года Владимир Васильевич Поносов остался в Харбине, и в 1957 году китайские власти пригласили его во вновь созданный Музей провинции Хэйлунцзян для приведения коллекций в порядок и последующей передачи опыта и наработок китайским сотрудникам. Примерно в этот период совместно с китайцами Поносовым было проведено несколько полевых исследований, во время которых он консультировал начинающих китайских археологов по ведению археологических разведок и раскопок. Тогда же он и написал труд по истории археологического изучения Северной Маньчжурии, где обобщил опыт русских исследований, сделанных к середине XX века. Относительно недавно эта работа ученого была опубликована в Харбине на китайском языке. Когда условия жизни работы для русского ученого стали совершенно непереносимы из-за постоянной угрозы убийства хунвейбинами, Поносов покинул Китай в 1961 году и переехал в Австралию, где и скончался в 1975 году.

Стараниями харбинских естествоиспытателей Воейкова, Скворцова и Яшкина в городе появился знаменитый питомник-рассадник культурных растений. Яшкин первым ввел в Маньчжурии культуру помидора, ставшую потом одной из главных статей доходов харбинских огородников. Признанный мэтр русской ботаники в Харбине Борис Васильевич Скворцов за несколько лет своей научной деятельности успел опубликовать в специализированных научных журналах более 500 работ, описав столь богатую флору Северо-Восточного Китая и великолепные рододендроны Шлиппенбаха в частности. Помимо этого ученым была составлена сопоставительная работа по изучению свойств дикой и культурной сои, как заменителя животных белков. Формирование научных исследований требовало теоретического подкрепления и сопоставления с прежним опытом, накопленным человечеством за все время его существования. Привозимые и выписываемые из России книги использовались читателями в работе и учебе и первоначально пополнили разрозненные русские библиотеки, став затем основой библиотечного фонда всего города. Со временем появилась даже целая сеть русских библиотек — общественных и частных — с десятками тысяч томов книг и журналов на разных языках. Самым большим книгохранилищем города считалась Центральная библиотека КВЖД, директором которой долгие годы был известный политический деятель «сменовеховец» Николай Васильевич Устрялов. И в этом харбинская общественность не изменила старой российской традиции, избрав на этот пост одного из самых образованных и известных людей города. Увы, если судить по журналистским заметкам и путевым очеркам туристов, в наши дни от прежних сказочных богатств тех библиотек не осталось даже воспоминаний. Теперь в фондах превосходно заметна печальная действительность современности, выразившаяся в пренебрежительном отношении к иноплеменному прошлому. Картина упадка в бывшей русской библиотеке вызывает сожаление не только у библиофилов, но даже у журналистов, интуитивно понимающих, какие важные свидетельства в буквальном смысле пропадают на чужбине. Ценнейшие русские издания хранятся в сыром помещении, книги расставлены на полках бессистемно, а часть их просто свалена кучей на пол. Если судить по толстому слою сажи и пыли, плотно осевшему на обложках, русские книги в Харбине XXI века мало кого интересуют, а ведь до 1945 года помимо множества издаваемых на русском языке книг в городе выходило 24 русских журналов и газет.

Н. В. Устрялов

Стоит признать, что когда-то культурный уровень населения Харбина, не без помощи русской диаспоры, был чрезвычайно высок. В городе насчитывались десятки школ, гимназий, реальных училищ, где, случалось, преподавали даже профессора. Харбинская молодежь стремилась учиться, и среди нее почти не было тех юношей и девушек, которые не имели бы среднего образования. Каждый учащийся, проходивший курс наук, постигал помимо физики, химии и математики такие дисциплины, как гигиена и космография. А всего предметов в школьной программе насчитывалось тогда около тридцати. Среди них особое внимание уделялось русской литературе, отечественной истории и русскому языку. Выпускники харбинских гимназий, как когда-то царскосельские лицеисты, обязаны были знать и теорию стихосложения… По воспоминаниям современников, в 1920-е годы в Харбине «существовало много школ, материально зависящих от субсидий КВЖД, но после Мукденского соглашения 1926 года они перешли в ведение советской администрации дороги, и сразу же в них была принята атеистическая марксистская программа, что было неприемлемо для православных русских людей. В противовес этому русская общественность сумела создать ряд православных национальных учебных заведений. По далеко не полному списку их значилось до 30: реальные училища, гимназии, вышеначальные школы».[2]

Из крупных русских медицинских учреждений стоят упоминания Мариинская община сестер милосердия и Российское общество Красного Креста. Оба учреждения, а также Харбинские фармацевтические курсы и I-й и II-й Харбинские зубоврачебные школы воспитали в своих стенах многочисленные кадры младшего медицинского персонала для больниц и лечебных учреждений города фельдшеров и фельдшериц.

В 1920-х годах, ввиду большого притока русских беженцев из городов и весей Сибири и Дальнего Востока, в Харбине невольно скапливались лучшие артистические силы России, и при их деятельном участии была создана городская балетная школа. Репертуару харбинской оперы мог позавидовать любой петербургский театр, так как в разные годы на ее сцене пели Ф. И. Шаляпин, С. М. Лемешев, И. С. Козловский. Самым первым музыкальным коллективом Харбина был городской симфонический оркестр, который появился там чуть ли не с момента закладки города и просуществовал в своем неизменном составе до 1946 года.

Незадолго до Второй мировой войны, в год столетия смерти Пушкина, вокруг его имени ненадолго объединилась вся зарубежная Россия, несмотря остроту идейных разногласий. Дабы преодолеть угрозу утраты национальной идентичности (у мировых либералов тогда в ходу был термин «денационализация»), было решено ежегодно широко отмечать во всем Зарубежье «День русской культуры», приурочив его ко дню рождения Пушкина. В 1925 году это событие праздновалось уже в 113 странах, где проживали русские эмигранты, и с этого времени стало ежегодным.

С особым размахом русская эмиграция отметила 100-летие со дня смерти Пушкина. В 1937 году в эмиграции насчитывалось 16 Пушкинских комитетов на пяти континентах. Всему миру было явлено единство российской исторической памяти. По-настоящему пушкинский голос на Дальнем Востоке зазвучал позже. Вот как отмечалось в Харбине 100-летие со дня кончины поэта, согласно воспоминаниям участников. Местное духовенство отслужило торжественную панихиду по Пушкину. В Железнодорожном клубе КВЖД открылась выставка, посвященная поэту, и были прочитаны лекции на разнообразные темы пушкинской жизни и творчества. В театрах проходили премьеры спектаклей, поставленных по мотивам пушкинских произведений.

В феврале 1937 года была открыта Пушкинская выставка, организованная по предложению члена юбилейного комитета П. Савостьянова. На ней были представлены не только прижизненные издания поэта, но и предметы русского быта того времени и картины, любезно предоставленные для этой цели харбинскими обывателями. В те дни у энтузиастов популяризации имени Пушкина возникла превосходная мысль издать все «пушкинские материалы» в одном альбоме. Авторский коллектив возглавил профессор К. О. Зайцев, который не только взял на себя роль, выражаясь современным языком, координатора проекта, но написал порядочное количество статей для сборника «Пушкин и его время» и безвозмездно отредактировал работы других авторов. Всего же было отпечатано 1160 экземпляров альбома, из них 16 именных и 44 нумерованных — на бумаге лучшего качества и в увеличенном формате.

Персонал русского госпиталя в Харбине. 1930-е гг.

1 марта 1937 года на торжественном собрании на юридическом факультете Харбинского университета при большом скоплении студентов и вольных слушателей профессор Г. К. Гине прочел затаившей дыхание молодой аудитории доклад «А. С. Пушкин — русская национальная гордость». Тогда впервые для себя многие слушатели открыли для себя тонкую связь времен и народов, узнав, например, что Пушкин никогда не был на Дальнем Востоке, однако, судя по рассказу докладчика, интересовался Китаем и не раз обсуждал эту тему с отцом Иакинфом Бичуриным. Этот священник был крупнейшим в ту пору русским ученым-синологом, который в свое время на протяжении 14 лет был главой Духовной миссии в Пекине. А в 1835–1837 годах он жил в Кяхте, где организовал первое в России училище с преподаванием китайского языка. Современные пушкинисты утверждают, что отец Иакинф даже читал поэту произведения его китайских собратьев по перу, а само общение с клириком-синологом не прошло для Пушкина бесследно, ибо в черновиках «Евгения Онегина» можно обнаружить запись о чтении одним из героев Конфуция.

В контексте доклада Г. К. Гине напомнил аудитории, что первым переведенным на китайский язык произведением Пушкина стала «Капитанская дочка», а произошло это в 1903 году, в ту пору, когда в атмосфере особой торжественности была введена в строй КВЖД. Это стало первым эпизодом в истории пушкинских публикаций на Дальнем Востоке