ИЛЬИН Иван Александрович

ИЛЬИН Иван Александрович

16(28).3.1882 – 21.12.1954

Философ, публицист. Сочинения «Идеальное государство Платона в связи с его философским мировоззрением» (1903), «Учение Канта о „вещи в себе“ в теории познания» (1905), «О „Наукоучении“ Фихте Старшего издания 1794» (1906–1909), «Учение Шеллинга об Абсолютном» (1906–1909), «Идеи конкретного и абсолютного в теории познания Гегеля» (1906–1909), «Идея общей воли у Жан-Жака Руссо» (1906–1909), «Идея личности в учении Штирнера» (1911), «Шлейермахер и его „Речи о религии“» (1912), «О возрождении гегельянства» (1912), «Философия Фихте как религия совести» (1914), «Учение Гегеля о сущности спекулятивной мысли» (1914), «Учение Гегеля о свободе воли» (1917) и др. С 1922 – за границей.

«Молодой, одержимый, бледный, как скелет, Иван Александрович Ильин, гегельянец, впоследствии воинственный черносотенец, – возненавидел меня с первой встречи: ни за что ни про что; бывают такие инстинктивные антипатии; Ильина при виде меня передергивало; сардоническая улыбка змеилась на тонких и мертвых устах его; с нарочитою, исступленною сухостью, бегая глазками мимо меня, он мне кланялся; наше знакомство определялось отнюдь не словами, а тем, как молчали мы, исподлобья метая взгляды друг в друга.

По-моему, он страдал затаенной душевной болезнью задолго до явных вспышек ее; он старался все выглядеть сухо и зло оттого, что, быть может, в душе его протекали какие-нибудь бредовые процессы; этот талантливый философ казался клиническим типом; в эмиграции он мог стать Горгуловым; у него были острые увлеченья людьми; и ничем не мотивированные антипатии; ему место было в психиатрической клинике, а вовсе не за зеленым столом. Рассказывали: в многолюдном обществе он, почувствовав ненависть к Вячеславу Иванову, стал за спину его и передразнивал его жесты, что в державшемся подтянуто гегельянце уже выглядело бредом с укусом уха Николаем Ставрогиным.

Чем-то ставрогинским веяло на меня от И. А. Ильина; чем серьезней бывали его выступленья, тем более меня ужасал кривой дерг его губ и вздрог высокого, тонкого, стильного стана и бледного профиля с добела белокурой бородкою Мефистофеля» (Андрей Белый. Между двух революций).

«Одну дружбу-вражду не хочу обойти молчанием…В 1906 году наша двоюродная сестра вышла замуж за студента Ильина. Недавний революционер-эсдек (он был на памятном съезде в Финляндии в 1905 году), теперь неокантианец, но сохранивший тот же максимализм, он сразу порвал с родней жены, как раньше со своей, насквозь буржуазной, но почему-то исключением были мы с сестрой, и он потянулся к нам со всей присущей ему пылкостью…Молодая чета жила на гроши, зарабатываемые переводом: ни он, ни она не хотели жертвовать временем, которое целиком отдавали философии. Оковали себя железной аскезой – все было строго расчислено, вплоть до того, сколько двугривенных можно в месяц истратить на извозчика; концерты, театр под запретом, а Ильин страстно любил музыку и Художественный театр. Квартирка, две маленькие комнатки, блистала чистотой… Людей, друзей в обиходе не было. Ильин оставлен при университете на кафедре философии права, но теперь, влекомый к чистой философии, возненавидел и право, и профессора по кафедре – Новгородцева, и сотоварищей. Всегда вдвоем – и Кант. Позднее Гегель, процеженный сквозь Гуссерля. И так не год, не два…[Когда] Ильины стали встречать у нас Волошина, Бердяева, Вяч. Иванова, стало плоше: с неутомимым сыском Ильин ловил все слабости их, за всеми с торжеством вскрывал „сексуальные извращения“. И между нами и Ильиными прошла трещинка, вражда, сменявшаяся опять моментами старинной дружественности. Способность ненавидеть, презирать, оскорблять идейных противников была у Ильина исключительна, и с этой, только с этой стороны узнали его москвичи тех лет, таким отражен он и в воспоминаниях Белого. Ненависть, граничащая с психозом. Где, в чем источник ее? Может быть, отчасти и в жестоких лишениях его юных лет: ведь во имя построений отвлеченной мысли он запрещал себе поэзию, художественный досуг, все виды сладострастия, душевного и материального, все, до чего жадна была его душа. Знакомство с Фрейдом было для него откровением: он поехал в Вену, прошел курс лечения-бесед, и сперва казалось, что-то улегчилось, расширилось в нем. Но не отомкнуть и фрейдовскому ключу замкнутое на семь поворотов.

[Потом] Ильины уже не нуждались… Как нерусским был он в своей аскетической выдержке, так нынче не по-русски откровенно наслаждался комфортом, буржуазным благополучием. По матери – немецкой крови, светлоглазый, рыжеватой масти, высокий и тонкий, Иван Ильин – тип германца. И как бывает порой с русскими немцами, у него была ревнивая любовь к русской стихии – неразделенная любовь. Страстно любил Художественный театр, выискивая в игре его типично русские черты, любил Чехова, любил Римского-Корсакова так, как любят любовницу, ненавидя тех, кто тоже смеет любить; любил, не всегда различая некоторую безвкусицу, например, в сусально-русских былинах Алексея Толстого. Выйдет из кабинета на маленький заснеженный балкончик и влюбленно смотрит на „свою Москву“, говорит подчеркнуто по-московски, упивается пейзажем Нестерова. В послереволюционные годы он близко сошелся с самим художником, и тот написал его с книгой в руках идущим вдоль тусклого озера и скудных березок – этаким светловолосым мечтателем. И вправду, за злобными выпадами копошились в нем нежнейшие ростки – deutsches Gemut. В 15–16 годы уже не мы одни с сестрой объект его сентиментальной дружбы – он упоен сближением с композитором Николаем Метнером… дружит с одним умным и тонким евреем, толкователем Ницше, – и везде его дружба напарывается на шипы: здесь враждебный ему Ницше, а Метнер – приятель Белого, особенно ненавистного Ильину…Думается, что, если бы его писательский дар был ярче и ему удалось выбросить из себя злобу в желчных статьях, он в жизни был бы мягче. Но, упрямо насилуя себя, он годы и годы пишет все одну книгу о Гегеле. Мне так и не довелось прочесть ее. И не удержала в памяти его толкования Гегеля, и вообще – стержня лично его, ильинских, мыслей: долгими и бесплодными были отношения – совсем незачем, так, грех попутал» (Е. Герцык. Воспоминания).

«Вдохновенный оратор, он сочетал оригинальность и четкость мысли со страстностью ее выражения…Среди стремительного и блестящего потока слов, острых, емких, сам Ильин, подвижный, высокий, походил на белого Мефистофеля: светлые глаза горели голубым огнем, светлые волосы отливали рыжеватым блеском. Речь его зажигала слушателей» (В. Пришвина. Невидимый град).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.