Глава 6 Вторая Мировая воина и русские в Австралии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 6

Вторая Мировая воина и русские в Австралии

Мы переживаем великие и трагические дни.

Так будем же стойкими и превратим каждый ярд австралийской земли в бастион.

Австралийский поэт В. Палмер. 1942

Экономический кризис, постигший в 1920-е гг. западный мир, не обошел стороной и Австралию. Не Первая и не Вторая мировые войны, а именно кризис оказался для целого поколения австралийцев наибольшей травмой. Обесценивались деньги, накопления, рушились мечты, и жителям богатой страны пришлось голодать. Экономическая депрессия привела к гибели многие успешные начинания. Страна стала зависимой от иностранных, главным образом британских инвестиций. Депрессия привела к жесточайшей безработице и падению уровня жизни. Квоты на прием эмигрантов были сокращены. Произошло ограничение и в финансовом обеспечении обороны страны, что привело к заключению «Имперского соглашения об обороне», по которому Великобритания взяла на себя защиту Австралии, а Австралия обязывалась помогать Британии своими военными силами.

В 1939 г., когда началась война между Германией и Великобританией, Австралия в соответствии с этим соглашением автоматически вступила в эту войну. Две дивизии были направлены в Египет и одна — в Малайю. Королевские австралийские военно-воздушные силы начали обучение австралийских летчиков-добровольцев для Королевских военно-воздушных сил Англии. Австралийские боевые корабли снова поступили в распоряжение Королевского флота Великобритании, но оставались самостоятельной боевой единицей. К счастью, и на сей раз, как и в Первую мировую, австралийские подразделения не были распылены по британским подразделениям в Египте. Они отличились при обороне Тобрука и в сражении при Эль-Аламейне. Вступление в войну Японии резко изменило арену боевых действий. Своих военных сил, которые можно было бы бросить на борьбу с Японией, у Австралии не осталось — все они были задействованы Великобританией. Американский военный флот оказался парализован японцами в Перл-Харборе, и без его поддержки Филиппины были обречены на захват японцами. Гибель слабой английской эскадры в Южно-Китайском море и проигранная англичанами битва за Малайю привели к скорому падению считавшейся неприступной крепости Сингапур, к гибели 8-й австралийской дивизии. 120 тыс. британских военнослужащих, включая австралийцев, попали к японцам в плен. Затем последовали разгром японцами союзной американо-голландско-австралийской эскадры в Явайском море, героическая гибель австралийского крейсера «Перт», захват японцами острова Явы и всех островов Индонезии, разгром британской Восточно-Индийской эскадры у берегов Цейлона, высадка японцев в Новой Гвинее и удар японских авианосцев по Северной Австралии и городу Дарвину. Предвиделась потеря всей северной части Австралии вплоть до столицы Квинсленда Брисбена. Австралия казалась беспомощной, в то время как Япония шагала от победы к победе. В сложившейся обстановке премьер-министр Австралии Джон Кертин (1941–1945) решил порвать традиционные связи с Великобританией, которая считала Австралию на тот момент необороноспособной, и обратился за поддержкой к США. По счастливому совпадению в это время герой Первой мировой войны генерал Макартур был отозван правительством США с Филиппин и направлен в сторону Австралии. Его большой заслугой явилось то, что он заставил США обратить внимание на австралийско-новозеландский военный регион и на необходимость защиты его от японцев. Вскоре последовали результаты. Японское наступление было остановлено в морском сражении в Коралловом море силами американской авианосной эскадры, поддержанной небольшой австралийской морской эскадрой, и затем упорными боями в горах, болотах и джунглях Новой Гвинеи. Началось совместное контрнаступление американо-австралийских войск по всей линии военных действий, где австралийцы и американцы сражались плечом к плечу.

Австралийские солдаты во время операции в Новой Гвинее. Фото 1943 г.

Вторая мировая война вызвала всплеск патриотизма у многих русских анзаков, особенно у тех, кто воевал в Первую мировую вместе с британскими и австралийскими частями. Став гражданами Австралии, русские люди не только выполнили свой прямой долг перед страной, но и проявили геройство, добровольно записавшись в действующую армию и храбро повоевав за честь своей новой Родины.

Генри Абрамович, который все еще ходил по дорогам Австралии со своим скарбом за плечами в поисках сезонной работы, в заявлении о приеме в армию писал: «Я принял присягу на верность Королю и Отечеству, когда они нуждались во мне, и моя присяга все еще остается в силе. Британцы защищают свою священную свободу. Я один из них. Я жил с ними 37 лет, и это мой народ». Луис Бродский, несмотря на то что во время Первой мировой дезертировал из армии, теперь, в июле 1940 г., писал: «Хотя мне 58 лет, я готов защищать страну в любом качестве». На примере Эдуарда Янчевского видно, насколько некоторые бывшие россияне интегрировались к тому времени в австралийское общество. Его служба во время Первой войны не задалась, большую часть времени он провел в самоволках и на «губе» и в конечном итоге был уволен из армии без наград. Он объяснял это тем, что, будучи русским, его «не жаловали в его взводе». После войны он женился и работал сапожником. Когда началась новая война, он тут же вступил в армию и служил в течение 4 лет в звании капрала. Единственный выговор во время службы он получил за «попойку с друзьями». Во время Первой мировой он был чужаком, теперь же он стал своим, и совместная выпивка с сослуживцами явилась символом его принадлежности к боевому братству австралийцев. Николай Коротков, работавший рубщиком тростника, тоже не был чужд подобному братству. «Три его лучших друга собирались вместе вступить в армию, но перед этим они пошли отметить это, и отец так напился, что не дошел с ними даже до вербовочного пункта. А они через несколько недель попали в плен в Чанги, в Сингапуре», — вспоминает его дочь. Н. Коротков в конце концов тоже вступил в армию и служил два года в Добровольном корпусе обороны на севере штата Квинсленд — в Кернсе, Иннисфейле и на плато Атертон. Все эти и многие другие факты собрала исследователь жизни русских анзаков Елена Говор. Практически завершив свой титанический труд, по крупицам собрав сведения о русских, воевавших за Австралию в Первую мировую войну, сейчас она поставила себе цель собрать также информацию и по Второй мировой.

Ответ российских анзаков на призыв защитить Австралию в новой войне был действительно массовым — более 70 из них снова вступили в армию, а это был значительный процент, принимая во внимание, что к тому времени некоторые из них уже покинули страну, некоторые скончались, другие были слишком стары, чтобы вступить в армию. Хотя возраст, как видится, не был серьезной помехой: многие анзаки просто «подправляли» год своего рождения, а власти смотрели на это сквозь пальцы. Михаил Анкудинов, например, согласно документам Первой мировой, родился в 1886 г., а при вступлении в армию спустя четверь века сначала указал, что он родился в 1896 г., а при последующих записях «помолодел» уже до 1901 г. Джеймс Кочура, кавалерист, служивший в предыдущей войне в Египте, теперь прослужил 6 лет в гарнизонном батальоне в Квинсленде. Джон Вагин и Джордж Платонов тоже служили в гарнизоне в Северном Квинсленде. Джон Панков обучал молодых солдат пользоваться автоматом «Викерс», с которым когда-то сам воевал на Западном фронте. Джон Иванов служил в гарнизонном батальоне, охранявшем итальянских и японских военнопленных в лагере Хэй в Новом Южном Уэльсе. Ян Розинг работал клерком в армейском штабе. Разумеется, возраст не позволил большинству анзаков попасть в подразделения, отправлявшиеся на поля сражений, но тем не менее русские фамилии встречаются среди участников всех главных сражений Второй мировой. Традицию ветеранов 1914–1916 гг. продолжили их дети и братья.

Смерть юного Уильяма Аверкова, павшего в Мессине, оказала огромное влияние на его младших братьев — все трое вступили в армию во время новой войны. Не будет преувеличением сказать, что почти все дети российских анзаков, родившиеся до середины 1920-х гг., пошли воевать в австралийскую армию, во флот или в военно-воздушные силы. Вот лишь несколько имен.

Лев Баженов (1913–1990) пошел на фронт добровольцем в 1942 г. и служил в Новой Гвинее, был ранен. Евгений Григорьев (род. в 1923 г.) из патриотических чувств в 1941 г. вместе с братом Георгием и отцом, который был кадровым военным в России, также записался добровольцем в австралийскую армию. Он служил в 63-м инженерном батальоне и проходил военную подготовку в течение трех месяцев в районе Ричмонд, Новый Южный Уэльс. Участвовал в военных действиях в Новой Гвинее в чине сержанта. Был демобилизован в марте 1946 г. Самые яркие его впечатления — это патрульная служба, тропический климат и чувство товарищества. Его мать была награждена Георгиевским крестом как сестра милосердия в Первую мировую войну. Виктор Замятин пошел добровольцем в 1942 г. в Королевские воздушные силы Австралии. Проходил военную подготовку в Канаде с января 1943-по апрель 1944 г. Служил в Австралии, Канаде и Великобритании. Принимал участие более чем в 30 бомбардировках Германии и Франции. Демобилизовался в сентяре 1945 г. Владимир Павленко (1908–1985) также записался добровольцем в 1942 г. и служил солдатом в Таунсвилле (штат Квинсленд) и Уиуаке (Новая Гвинея). Был демобилизован 18 декабря 1945 г. Сын уже упоминавшегося Михаила Елекоева Джордж Эдвард, родившийся в Литгоу в 1925 г., по достижении им 18 лет пошел служить в военно-воздушные войска Австралии. На тот момент его профессия указана в анкете как «дорожный рабочий». В австралийских архивах сохранились его личное дело, фото и указание, что он был награжден медалью в 1946 г. Демобилизован И июля того же 1946 г.

Увы, не все юные анзаки вернулись домой. Джон Минеев, демобилизованный с Западного фронта после контузии, недолго прожил по окончании Первой войны, но успел обзавестись семьей. Когда началась новая война, два его сына и дочь вступили в армию. Сын Алексис служил в Англии, летая на «Ланкастерах» в качестве радиста. В июне 1944 г. его самолет не вернулся с задания. Месяцы спустя он был найден к северу от Амьена. Энтузиазм и патриотизм, с которым эти юноши и девушки — дети русских анзаков, родившиеся в Австралии и носившие такие странные фамилии, — ответили на призыв в армию, был одним из главных достижений их отцов-эмигрантов. Отцы, впрочем, хорошо помнили, что такое война, и часто не разделяли энтузиазма молодого поколения.

Австралийское и американское подразделения. 1944 г.

«Когда я хотел пойти на войну, — вспоминает Самуэль Ваксман, — отец назвал меня дураком и запретил мне вступать в армию. Я смог вступить в военно-воздушные силы только после его смерти». В подобной же ситуации оказался сын Тэда Селтина: «В 1942 г., в день своего 18-летия, я записался в военно-воздушный флот. Отец не возражал, но и не поддерживал меня. Я служил в Англии. Мне, в отличие от многих других, повезло. Я вернулся домой». Надо сказать, что имена россиян, служивших в составе австралийских подразделений во Второй мировой, не ограничивались лишь ветеранами и их детьми. В Австралии в то время жили не менее 5 тыс. уроженцев Российской империи, и многие из них, а также их дети, родившиеся в Китае или уже в Австралии, тоже пошли в армию. Таких военнослужащих было не меньше тысячи. Важную роль в этом сыграл их австралийский патриотизм, но для некоторых из них было важно и то, что впервые со времени русской революции Австралия и их родина, хоть и называющаяся теперь Советским Союзом, снова стали союзниками.

Война затронула почти всех российских анзаков, но ответили они на это по-разному. Норман Майер играл важную роль в переводе экономики страны на военные рельсы. Особую популярность принес ему клуб «Бункер» в Мельбурне, открытый для военнослужащих в увольнении. Некоторые анзаки хотели применить свои знания иностранных языков на пользу дела. Так, Николай Федорович в 1939 г. просил использовать его в качестве переводчика русского и польского языков и был готов работать даже бесплатно. Но подозрительное отношение к русским как к большевикам все еще сохранялось. В марте 1940 г. Сигизмунд Ромашкевич предложил свои услуги в качестве цензора (он знал польский, русский и литовский языки). Он написал письмо британскому премьер-министру Чемберлену, заявив, что является противником и Гитлера, и Сталина и поэтому хотел бы, чтобы западные страны освободили его родную Польшу. Несмотря на его явный патриотизм, семьей Ромашкевичей заинтересовались службы безопасности, которые заподозрили и Сигизмунда, и его сыновей в прокоммунистических симпатиях. Возможно, потому, что они работали докерами, а отец к тому же был президентом Польского общества в Квинсленде.

В годы войны подозрительность по отношению к тем, кто хоть чем-то отличался от других, охватила широкие слои населения. Не избежали этих подозрений и многие русские, жившие в Австралии. Случай Болеслава Бориса, тяжело раненного в Позьере, не был исключением. После Первой мировой войны Б. Борис женился на русской, и вместе они открыли магазин подержанных вещей на Оксфорд-стрит в Сиднее. Когда началась война, в полицию поступил донос от соседей, что из помещения Бориса слышна морзянка, а заглянув в окно, бдительная соседка увидела «печатный станок, полностью оснащенный и готовый к работе». Полицейский, отправленный по адресу, обнаружил, что «печатный станок» оказался старым комодом, и отметил в рапорте, что информант просто «пошел на поводу у своего воображения». Петр Комиссаров был одним из немногих, кто смел говорить «нет» этому массовому психозу подозрительности. На собрании, проведенном в августе 1943 г. отделением Лиги ветеранов района Карлтон-Фицрой в Мельбурне, была выдвинута резолюция относительно лиц иностранного происхождения, принявших британское подданство, запрещающая продавать им какие-либо товары в данном районе. «Так называемые натурализованные иностранцы по существу ведь все еще являются иностранцами», — доказывал необходимость принятия резолюции президент лиги.

Активный член лиги соседнего района Петр Комиссаров, присутствовавший на этом собрании, задал тогда вопрос: «Ваше предложение включает меня?»

«Конечно, мы не хотели бы, чтобы эти ограничения касались вас», — был ответ.

«Меня не интересует, хотели бы вы или не хотели, — возразил Комиссаров. — Я — натурализованный британский подданный, родился в России, служил более четырех лет в австралийской армии во время Первой мировой войны, был ранен и остался инвалидом на всю жизнь. Ваша резолюция говорит, что вы не хотите, чтобы так называемые «натурализованные иностранцы» занимались здесь бизнесом. Это включает меня?»

«Это действительно включает вас, но вы знаете, правительство, возможно, и не утвердит нашу резолюцию».

Собравшиеся быстро проголосовали за резолюцию, после чего Комиссаров снова поднялся. «Речь идет не обо мне, речь идет о вас», — сказал он. Он прошел по проходу к столу президиума и, сорвав с пиджака значок Лиги ветеранов, бросил его на стол председателя. «Я отказываюсь принадлежать к организации, которой управляют фашисты, — заявил он, — и поэтому я выхожу из рядов Лиги ветеранов».

Австралийский Совет гражданских свобод, напечатав отчет об этом инциденте, предупреждал австралийцев, что «первые признаки фашизма обычно представляют собой попытку отменить те принципы правопорядка, на которых зиждется демократия».

Петр Комиссаров, рассказывает его дочь, «никогда больше не вернулся в Лигу, он отрезал навсегда». Для него не имело значения, что злополучная резолюция не была поддержана центральным отделением лиги и правительством. Тем не менее Комиссаров продолжал активно участвовать в общественной жизни, заслужив в итоге репутацию человека, способного отстоять свои идеи.

В 1942 г., в разгар тяжелых боев Советского Союза с гитлеровской Германией, Австралия и СССР установили дипломатические отношения. В Москву из Австралии была отправлена дипломатическая миссия. Два года спустя на пороге Дипмиссии Австралии в Москве появилась необычная посетительница. Питер Хейдон, секретарь, сообщал австралийским властям: «26 июня 1944 г. госпожа Прасковья Волкова посетила дипломатическую миссию, пройдя пешком большую часть пути от своего места жительства в Красном Селе (Горьковская область) до Москвы, что составляет 300–400 километров». Прасковья Волкова была вдовой Михаила Волкова, одного из погибших на Западном фронте в самом начале войны анзаков. Хейдон продолжал: «Ее крайняя нищета не вызывала никакого сомнения, она в достаточной мере идентифицировала себя посредством паспорта и справки из сельсовета. Она рассказала о том, как тяжело ей живется и как жестоко обращается с ней и с ее односельчанами председатель колхоза, который является там полновластным диктатором. Особенно плохо ей пришлось, когда ее сына забрали в Красную армию. В 1937–1938 гг. она была заключена в тюрьму. По ее словам, причина была в том, что она получала иностранную пенсию. Но теперь ее положение так тяжело, что она решила рискнуть и попросить нас о возобновлении выплаты ей пенсии. В частности, поскольку она не трудоспособна, ей не разрешают покупать хлеб по государственным ценам. Если бы ей предоставляли это право, то на нашу пенсию она смогла бы прожить. Надеясь ей помочь, наша миссия выдала ей свидетельство о том, что она получает пенсию австралийского правительства как вдова, чей муж погиб в Великой войне. Мы также включили в свидетельство просьбу о том, чтобы ей, если возможно, было предоставлено право покупать хлеб по государственным ценам. Мы достали для нее билет на поезд, на котором она сможет вернуться в свою деревню». До ареста Прасковья Волкова получала пенсию через британского консула в Москве, но в 1937 г. контакт с ней прервался. Теперь австралийцы узнали причину этого. За прошедшее время невыплаченная ей пенсия составила несколько сот фунтов. Хейдон, принявший финансовые дела от британского консула, понимал, что другого случая выплатить причитавшиеся ей деньги прямо в руки больше не будет. Не дожидаясь формальной резолюции из Лондона иди Австралии, он принял решение незамедлительно выплатить ей всю пенсию из средств посольства, переведя ее в рубли. Единственным свидетельством этой выплаты, которое он мог предъявить своему начальству, был крестик, который «госпожа Волкова» поставила на платежной ведомости вместо подписи — она была неграмотна. В течение последующих трех лет, до 1947 г., австралийская дипломатическая миссия высылала ей пенсию в деревню почтовым переводом, но, поскольку вестей о себе она не подавала, австралийцы засомневались, получает ли Волкова переводимые ей деньги, и выплата пенсии была приостановлена. В 1947 г. Прасковья Волкова снова отправилась в дальний путь и еще раз побывала в гостях у австралийцев. На этот раз ее делом занимался Джон Р. Роуленд, недавно назначенный секретарем, который договорился с Прасковьей, что, получая деньги на почте, она будет ставить на квитанции три крестика — это будет служить условным знаком, что она действительно получила пенсию. Так Австралия не оставляла своих детей, даже приемных.

Позднее австралийская дипломатическая миссия задалась целью разыскать и других анзаков, пенсии которым были приостановлены в 1937 г. В списке значились три человека: Николай Силантьев, земляк М. Волкова из деревни Красное Село, который, получив на войне тяжелые ранения в обе ноги и помаявшись в Австралии, вернулся в Россию; осетин Томас Хабаев, работавший рубщиком сахарного тростника и тоже вернувшийся на родину; Макар Марков, симпатизировавший большевикам. Его отец дошел до самого Черчилля, пытаясь разыскать сына после войны и вернуть его домой. Результаты поиска, предпринятого миссией, были печальны. Силантьев был обнаружен в Казахстане в ссылке. Хабаев умер в 1939 г. Марков не был найден. Чиновник в министерстве финансов Австралии был вынужден отправить их досье в архив.

Благодаря интеграции российских анзаков в австралийское общество их дети росли уже настоящими австралийцами, и русскому прошлому их отцов не было, казалось, места в этой новой жизни. Но все же прошлое раньше или позже звало их, и именно им, детям, предстояло проложить мост между двумя мирами — повседневным австралийским и таинственным русским, откуда когда-то пришли их отцы. Лили, старшая дочь Александра Егорова, рассказывает, что у них дома, в Пламптоне, «отец хранил письма, написанные на русском языке, и много фотографий в большом кожаном портфеле. Когда отец работал, мы с сестрами забирались туда и рассматривали их. Мы думали, что нам это делать не разрешается, и кто-нибудь из нас стоял на страже, чтобы отец нас не застал за этим занятием. О том, что хранилось в портфеле, он с нами никогда не говорил». После его смерти портфель со всем содержимым исчез, но в памяти детей А. Егорова все еще живут эти фотографии и образы «русских женщин, одетых в черные платья с длинными рукавами, которые навещали их семью, когда их мать оказывалась надолго прикованной к больничной койке». И вот теперь семья Егоровых открывает это чувство принадлежности к «своим». После смерти Александра Егорова, оставившего после себя 10 детей, его старший сын собрал всех братьев и сестер, разбросанных по приютам, в своем доме. «Портфель с бумагами» безвозвратно пропал, и все, что осталось у него от их русской истории, было только его имя — Александр, как и у отца, хотя отец часто называл его Иваном: в память о своем младшем брате, оставшемся в России, которого ему так и не суждено было больше увидеть. Они пытались разыскать родных из неведомой деревни Бестужево через Красный Крест, но безрезультатно. Тем временем Барбара и Джой, внучки Александра, рылись в архивах, собирали все крупицы информации, которую могли сообщить об Александре и его жизни в России его дети. Лишь случай помог им восстановить прошлое их семьи. Годы спустя русские Егоровы из Рязанской области приехали в Австралию, чтобы познакомиться со своими австралийскими родными, которых насчитывалось уже около 150 человек. Они устроили сбор всех ветвей семьи в роскошном поместье в Голубых горах близ Сиднея, в доме одной из внучек Александра.

Эти вестники прошлого, врывающиеся в австралийское детство детей анзаков из другого мира, все еще живут в их памяти и сейчас, десятилетия спустя. Да и в тех редких случаях, когда отцы рассказывали им о своем русском прошлом, детская память сохранила образы сказочной, былинной страны. Адольф Мишкинис покинул родную Литву, когда ему было 13 лет. Сын вспоминает рассказы отца о том, что «религиозным воспитанием детей занималась их бабушка, которая дожила до 110 лет. Еще мой отец с удовольствием рассказывал, как они выращивали клубнику, высаженную в бочонки, и ягоды вызревали величиной с яблоко. Люди почти никогда не болели… Отец умел скакать на лошади без седла и мог на полном скаку, босоногий, стать во весь рост на спине лошади».

Лес Аверков, племянник юного анзака Уильяма Аверкова, вырос в окружении родственников, которые говорили по-русски и «все еще гордились своим русским наследием», но он не стал частью этого мира. «Теперь это уже потеряно навсегда. Я до сих пор об этом жалею», — говорит он. Об этом разрыве с прошлым вспоминают многие дети и внуки анзаков. «Адольф Драгер, — рассказывает его дочь, — не говорил о своей родине и не говорил о войне. Мы просто принимали это как должное и не задавали вопросов». Фавст Леошкевич, как вспоминает его сын, тоже молчал. «Я знаю, что он происходил из состоятельной семьи, и когда я расспрашивал его, он говорил: «Это все в прошлом». И я ничего больше не мог из него вытянуть». Дочь Петра Стерлецкого объясняет: «К сожалению, мать советовала нам не задавать отцу никаких вопросов о его происхождении. Она говорила, что это его только расстроит». Памела Варрендер, дочь Нормана Майера, узнала о том, что ее отец родился в России, только когда ей исполнилось 20 лет и пришла пора получать паспорт. Почему отцы не рассказывали им о своем прошлом? Конечно, к этому не располагало время, когда слово «русский» вызывало подозрения и ассоциировалось со словом «большевик». «Часто отцы не хотели, чтобы дети повторяли их опыт, оказавшись между двумя мирами», — как об этом говорит Барбара Гловацкая. Ее семья была редким исключением — дома говорили по-русски и по-польски, Барбара даже ходила в русскую школу в послевоенном Сиднее и все еще хранит с тех времен свой русский букварь. «Но потом, — вспоминает она, — когда в австралийской школе я упомянула, что дома мы говорим по-польски, отношение ко мне резко изменилось. Это был урок на всю жизнь». Тед Селтин принял сознательное решение, чтобы этого не произошло с его сыном. Сын, тоже Тед, объясняет: «Отец не научил меня ни одному слову по-латышски. Он не хотел, чтобы я рос полу-латышом, полу-австралийцем. Он хотел, чтобы я был австралийским мальчиком, и я думаю, что это было очень хорошо, потому что в школе, если ты был не таким, как все, особенно в то время, к тебе начинали цепляться, и жизнь становилась совсем не простой… Так что для всех в шкоде я был обычным австралийским мальчиком, может быть, они даже думали, что я был из семьи с английскими корнями. Я никому не хвастался, что мой отец латыш, и не потому, что я не гордился этим, совсем нет, просто говорить об этом значило создавать себе проблемы, да и вообще все это не имело для меня значения».

Отцы не рассказывали им о своем прошлом, не рассказывали и о войне, вследствие чего новое послевоенное поколение росло не просто ассимилированным, но и отрезанным от истории отцов. Часто это начинается с таких мелочей, как искажение фамилии, но в конечном итоге распространяется на отношение к прошлому. Один из сыновей анзаков сказал: «Моя сестра ничего не хочет знать об этом. У нее своя жизнь, трое сыновей… Если я заговорю об истории, она тут же говорит: «Ты живешь прошлым». Я ей всегда отвечаю: «По крайней мере, прошлое для меня не пустой звук».

Отправляясь на поиски своей истории, детям и внукам анзаков часто приходится начинать почти с нуля. Когда Кэрол, внучке Ричарда (Ерофея) Григоренко, было лет семь, она как-то спросила, почему у нее такая странная фамилия, и тогда ее отец Джордж сказал ей: «У тебя русская фамилия, и ты ею должна гордиться». Годы спустя, когда она была уже Кэрол Макензи, русское прошлое властно позвало ее. Она отправилась в Каллайд-Вэллей, где ее отец и дед-анзак жили перед Второй мировой войной, и обнаружила старожилов, которые все еще помнили ее семью. Лес Аверков узнал об истории своей семьи от своей бабушки Анны и тети Ольги. Тед Селтин записал воспоминания отца на магнитофон буквально за несколько дней до его смерти, уже в госпитале. Денис Туликов раскопал эпизоды из истории жизни своего деда Николая, роясь в квинслендских архивах и в местных газетах — на это у него ушли годы. Он все еще ждет, что найдутся их родственники из Самары — Туликовы и Мюллеры, а созданная им студия мультипликационных фильмов так и называется «Самара-фильм».

Прошлое стучится к ним по-разному, иногда в самый неожиданный момент. Для Вики Костин, внучки Джона Костина, эта встреча произошла на похоронах ее отца Виктора, который воевал в Новой Гвинее. Заинтересовавшись семейной историей, Вики разыскала сведения и о своем деде — русском анзаке Джоне Костине. А ее брат, Джон Лестер Костин, ответил на голос прошлого по-своему: прослужив 23 года в австралийской армии, в том числе приняв участие в войне во Вьетнаме.

Почти ни у кого из семей анзаков, подобно Егоровым, не сохранился «портфель с бумагами». Имеющиеся документы образовались благодаря деятельности австралийских чиновников и блестяще налаженной системе хранения документов в австралийских архивах. Наиболее ценная информация содержится в служебных досье, которые помогают восстановить историю жизни российских эмигрантов в Австралии. Узнать же об их русском прошлом гораздо труднее. И все же некоторым удается и это, и часто оно становится путешествием не только в поисках фактов, но и в поисках своей души. Как, например, случилось в семье Майеров. Когда историк Елена Говор познакомилась с Памелой Варрендер, дочерью Нормана, посетив ее в фешенебельном районе Мельбурна Тураке, один из первых ее вопросов был: «Объясните мне, что такое русская душа? В молодости один журналист сказал мне, что у меня русская душа, и я все время думаю об этом». — «А разве вы не чувствуете себя австралийкой?» — «Нет, да и мои дети все еще ищут себя».