Свобода и фантазия

Свобода и фантазия

Стремление к свободе – главный враг человека и общества (я говорю о логике Хранителей). Отсюда – отношение к несвободе, как высшей нравственной ценности. Об этом пишет в самом начале своего дневника Строитель Интеграла: красота работы механизмов, красота танца состоит в том, что это движение, подчиненное определенному закону, плану, это движение, лишенное свободы. Эта та самая «идеальная несвобода», которая одна только и может принести человеку подлинное счастье.

Почему механизмы не улыбаются и не мечтают?

Потому, что у «механизмов нет фантазии». «А у вас – краснейте! – Хранители все чаще видят эти улыбки и вздохи». Смех и стыд («краснейте!») снова сходятся вместе, образуя единую смысловую пару. И смех, и стыд оказываются следствием «постыдного» влечения человека к свободе. А свобода в «Мы» есть порождение фантазии («Имя этой болезни: фантазия»), которая прежде всего и должна быть уничтожена. Путь к излечению – Великая Операция, то есть удаление из мозга особого «центра фантазии». Удалив этот центр, можно избавить человека от стремления к свободе.

Но если, как мы выяснили, внешними признаками фантазии (и свободы) в романе Замятина являются смех и стыд, то это означает, что после «Великой Операции» в первую очередь должны исчезнуть именно эти чувства. Так оно и происходит. В финальной сцене романа Строитель, который, как и многие другие «нумера», подвергся операции, действительно теряет способность к смеху и стыду. А это означает, что он перестает оценивать действительность с нравственной точки зрения. Он видит, как пытают его возлюбленную, но не испытывает при этом никаких отрицательных эмоций и более того, ничуть не стыдится свой бесчувственности. Что касается смеха, то он (после операции) трансформируется в «здоровую» пустую улыбку («улыбка – есть нормальное состояние здорового человека»). Иначе говоря, теперь человек-нумер может спокойно улыбаться, глядя на все что угодно.

В этом пункте своей «нумерологии» Замятин, возможно неосознанно, пародирует христианское отношение к смеху. В «Мы» есть любопытный пассаж, где идеология нумеров сопоставляется с идеологией христианского коллектива. Смиренное «мы» и гордое безбожное «я». Нумера улыбаются, бунтовщики смеются. Как известно, христианство порицало смех, но не имело ничего против улыбки радости, в которой выражается любовь человека к Богу. В «Мы» происходит своеобразная подмена оценок: улыбающиеся нумера мало похожи на настоящих христиан, в то время как смех Строителя или его возлюбленной, несмотря на ее инфернальное имя, не несет в себе ничего дъявольского.

Можно по-разному интерпретировать этот ход замятинской мысли, однако общей схемы, которую я пытался здесь представить, финальная улыбка людей-нумеров не нарушает. Такая улыбка есть извращение не только обыденной психологии, но и психологии религиозной. Она антигуманна и бесстыдна и в этом смысле заменяет собой и смех, и стыд. Попутно замечу, что в «Заратустре» Ницше идет речь о смене опознавательных знаков человека: он должен изжить, уничтожить свой стыд и поставить на его место смех. Однако если Сверх-человек – это человек лишившийся стыда, то о каком нравственном прогрессе здесь вообще можно говорить? Если грядущий Сверх-человевек, как пишет Ницше, будет смотреть на нас, нынешних людей, так же, как мы сегодня смотрим на обезьян (то есть на наше природное прошлое), то это будет означать, что человечество в своем развитии не только не продвинулось ни на шаг, но, напротив, отступило назад.

Исходный смысл романа «Мы» может быть представлен следующим образом: смех и стыд – сущностные черты человека. Без смеха и стыда человек перестает быть человеком. Перестав смеяться и стыдиться, человек теряет свою свободу, и прежде всего, свободу мыслить. Высшая форма мыслительной свободы – фантазия, без которой человек превращается в существо, лишенное онтологической перспективы. Смех и стыд, таким образом, выступают как гаранты, как внешние знаки глубинной человеческой сущности, нарушение которой неминуемым образом сказывается и на самих этих знаках. Их отсутствие означает, что человек перестал быть человеком, превратился из мыслящего и чувствующего существа в абстрактный «нумер». Само собой, предлагаемая формулировка не подменяет ни «идеи» романа (опасность тоталитаризма), ни его сюжета (любовная история плюс приключения), ни жанра (фантастическая антиутопия). Однако названный исходный смысл оказывается той нечитаемой или неочевидной структурой, тем импульсом, который проходит от первой страницы до последней, организуя и поддерживая повествование изнутри. Диалог смеха и стыда оказывается «вторым» или «невидимым сюжетом», который разворачивается и живет рядом с сюжетом очевидным, «официальным». Это тот символический импульс, который дает роману «Мы» возможность сбыться именно в том виде, в каком он и сбылся.

Москва – Женева