Архитектурный текст Петербурга первой половины XIX века

Архитектурный текст Петербурга первой половины XIX века

Петербургский ампир был, как мы знаем, последним великим «наднациональным» стилем. Поэтому поиск немецких влияний в данном случае должен быть признан заведомо некорректным. Разумеется, мы не можем забыть о том факте, что Росси был наполовину немец (скорее всего, баварец) по матери, уроженке Мюнхена Гертруде Росси; что он получил солидное образование на немецком языке в петербургской Петершуле; что ранние впечатления от осмотра построенных в классическом стиле зданий Берлина – в особенности, Бранденбургских ворот – произвели свое действие на его складывавшийся вкус; что до Петербурга без промедления доходили сведения о постройках «в эллинском вкусе», возводившихся по всей Германии под руководством или влиянием гениального К.Ф.Шинкеля, и многие другие сведения в том же роде. Все сказанное не отменяет того факта, что петербургский классицизм был ответвлением общеевропейского стиля, пусть даже и достигшим на нашей почве высокого, в некоторых отношениях – непревзойденного совершенства.

В дальнейшем развитии, наши зодчие также следовали в фарватере европейских вкусов, внося в них своеобразные, иной раз на удивление удачные инновации. Как и в предшествовавшем столетии, романтические идеалы нашли себе наиболее полное воплощение в «стилизаторской неоготике». Удельный вес строений в неоготическом вкусе остался в самом Петербурге весьма незначительным. Он отражался скорее в мелких архитектурных формах, таких, как перила, кронштейны, навесы. Какие-нибудь готические стрельчатые арочки встречаются до сих пор в «чугунном убранстве» города довольно часто, не бросаясь в глаза, но и не диссонируя с обликом города. Зато в пригородах можно найти очень достойные образцы применения неоготики, классическими примерами которого остались здания вокзала или дворцовых конюшен в Петергофе, а также, конечно, александрийский Коттедж.

Можно бы было ожидать, что, в соответствии с принципом «умного выбора», приобретавшего фундаментальное значение в ремесле зодчего, неоготический стиль нашел бы себе широкое применение в архитектуре иноверческих храмов, в особенности протестантских. Однако этого не произошло. Ставя на Невском проспекте в 1833–1838 годах новое здание главной лютеранской кирхи России – церкви святых апостолов Петра и Павла – А.П.Брюллов обратился не к формам немецкой готики (что выглядело бы куда как уместным в контексте широко отмечавшегося незадолго перед тем в Петербурге трехсотлетнего юбилея «Аугсбургского вероисповедания»), но к образцам французского романского стиля. Причина такого решения состояла в том, что, согласно представлениям того времени, готический стиль «неизбежно влечет за собой различные орнаменты» (слова архитектора того времени Г.А.Боссе) – в то время, как более раннему романскому стилю присущи суровость и простота, приличные «духу протестантизма». Нельзя не отметить и того факта, что Брюллову легче было вписать здание сдержанного романского стиля в облик центра Петербурга, определявшийся тогда канонами классицизма.

Как это ни удивительно, но образцы применения готического стиля в православной храмовой архитектуре относятся к тому же периоду. Мы говорим прежде всего о знаменитой церкви апостолов Петра и Павла, построенной в Шуваловском парке по проекту А.П. Брюллова, а также о церкви-капелле св. благоверного князя Александра Невского, сооруженной в Александрии по проекту великого К.Ф.Шинкеля. Николай I, уделявший большое внимание обустройству парка Александрия, обратился к великому архитектору с просьбой о составлении проекта лично, в период своего пребывания в Берлине в 1832 году. Церковь была на удивление удачно вписана в пейзаж петербургскими зодчими Менеласом и Шарлеманем. Любитель архитектуры, неспешно идущий от Коттеджа к Петергофу, не может и в наши дни удержаться от возгласа восхищения, когда перед ним возникает стройный силуэт церкви-капеллы, стены которой были украшены установленными на специальных кронштейнах, небольшими изображениями сорока трех святых и прорезаны кружевом стрельчатых арок, а кровля увенчана целым лесом миниатюрных готических шпилей. Расположенный тут же спуск вниз позволяет рассмотреть небольшой, но величественный храм с разных углов зрения. Вот редкий пример творческого сотрудничества прусского гения с российскими!

Можно заметить, что к концу рассматриваемого периода в архитектуре православных и протестантских храмов Санкт-Петербурга наметились явные признаки схождения. Достаточно сопоставить облик церкви св. Мирония, возведенной К.А.Тоном в 1849–1854 годах на набережной Обводного канала с видом Реформатской немецкой кирхи, поставленной в следующем десятилетии Г.А.Боссе и Д.И.Гриммом на набережной Мойки (для этого приходится обращаться к старым фотографиям, поскольку первая была уничтожена, а последняя – капитально перестроена). Удлиненные очертания православной церкви, увенчанные ярусной шатровой колокольней, на удивление схожи с вытянутым, доминирующим над окружающей местностью основным объемом немецкой кирхи, также ярусной и также завершенной шпилем «шатрового» типа. Поражает и сходство второстепенных черт – таких, как сухое, жесткое членение плоскостей фасада, равно как и педантичное повторение отдельных деталей его убранства. По нашему мнению, общим источником сходства была не определенная национальная традиция, но выработанный к концу николаевского царствования казенный архитектурный язык, на новом уровне вернувшийся к петровскому принципу регулярности. Точно так же, в официальной духовности николаевской эпохи прослеживаются признаки нового поворота к протестантскому мироощущению – конечно, в его охранительном варианте.

Завершая наш разговор о следах «немецкого акцента» в облике города, нельзя не вспомнить и о заимствованиях, настолько удачно включенных в него, что об их иноземном происхождении все как-то забыли. Мы говорим прежде всего о перилах Аничкова моста с их русалками, дельфинами и морскими коньками, неизменно радующими нашу детвору. Рядом находится Дворец творчества юных, куда во второй половине дня топают на занятия маленькие петербуржцы и петербурженки. По близости дворца и моста, кажется, что сказочные морские обитатели нашли себе приют на перилах последнего отнюдь не случайно. Лишь заглянув в пособия по истории города, мы узнаем, что перила были установлены на мосту в николаевское время, когда об общедоступном дворце для детей и подростков никто и не думал. Что же касалось их рисунка, то он повторил очертания ограждений, выполненных за полтора десятилетия до того великим Шинкелем для Дворцового моста в самом центре Берлина.

Другим примером могут служить две бронзовых статуи Победы, установленных на высоких колоннах на Сенатской площади, при самом начале Конногвардейского бульвара. Статуи были выполнены немецким скульптором Х.Раухом и присланы Николаю I в подарок от прусского короля Фридриха Вильгельма IV. Соседство с творениями Фальконе, Кваренги и Росси могло бы подавить любой монумент – однакоже статуи древней богини были выполнены с таким тактом и сдержанностью, что они безусловно нашли свое место в ансамбле сакрального центра левобережного Петербурга. Интересно, что прусский король прислал свой подарок в качестве благодарности за две группы «Укротителей коней» работы барона Петра Карловича Клодта фон Юргенсбург, полученные в дар от царя Николая и поставленные перед зданием старого королевского дворца в Берлине. Таким образом, колонны Конногвардейского бульвара исторически связаны с тем же Аничковым мостом, украшенным четырьмя скульптурными группами работы барона Клодта.