Классическая система тоталитарного контроля и ее первые трещины

Классическая система тоталитарного контроля и ее первые трещины

Вся внутренняя политика тоталитарного режима осуществлялась в глубокой тайне. На поверхности оставались только некоторые персональные перемещения, в ходе которых некоторые фамилии исчезали надолго или навсегда, регулярные (1 апреля) снижения цен на 1–2 %, кампании подписки на государственные займы и громкие идеологические кампании, направленные против разных «грубых идейных ошибок». Под этой невыразительной поверхностью крылись новые и новые секретные замыслы гениального вождя, а также напряженные столкновения в подковерной борьбе разных групп и кланов.

Послевоенное время для СССР было временем самой полной реализации тех тоталитарных потенций, которые заложены в коммунистической однопартийной диктатуре. Это – пора более классического тоталитаризма, чем эпоха Великого перелома с коллективизацией или приснопамятным «тридцать седьмым годом».

Диктатура 1940–1950-х гг. осуществлялась ближе к ленинскому идеалу, – не столько путем ужасающего массового террора, сколько взмахами «дирижерской палочки», за которыми слышалась молчаливая угроза. Вонь от «зоны», «нижнего мира» ГУЛАГа и бесчисленных СИЗО слышна была даже в кремлевских палатах; но все, что происходило в подвалах МГБ и заброшенных в безвестность лагерях, было окутано глухой непроницаемой секретностью так же, как тайны наивысших властных кабинетов. Зато контроль над обществом был почти абсолютным, он охватывал всю науку и культуру, включая повседневное поведение; террор был минимально публичным и максимально эффективным. Экономика, отгороженная от мирового рынка, была в конечном итоге сбалансирована как никогда за годы коммунистической власти. Влияние коммунизма на мировые процессы, контроль над значительной частью территории планеты был наибольшим в его истории. Все это создало причины всплеска 1960–1970-х гг., но в то же время заключало в себе все противоречия «развитого социализма» и тенденции, которые привели к краху коммунизма.

Конечно, перед мировой демократией вставали вопросы о внутренних политических силах, которые могли бы стать опорой новой России. Имевшиеся на то время антикоммунистические вооруженные и политические структуры могли рассматриваться как замыслы высших штабов «подрывных элементов», способных лишь на «тайную организацию массовых волнений и вооруженных беспорядков». Насколько их можно было рассматривать как серьезную политическую оппозицию коммунистическому режиму – об этом военные и политические лидеры Запада не задумывались.

В упомянутой директиве РНБ от 18 августа 1948 г. говорилось: «В настоящее время есть ряд интересных российских эмигрантских группировок… Любое из них куда больше подходит, с нашей точки зрения, для руководства Россией, чем Советское правительство». Очевидно, среди таких эмигрантских группировок были не только коллаборационистский НТС («Национальный трудовой союз»), но и люди, близкие к Керенскому или Чернову. По крайней мере, если не признавать Советское правительство законным, то наилучшим кандидатом было бы Временное правительство 1917 г., глава которого был тогда еще жив, или руководство Учредительного собрания (Чернов был его председателем), законно избранного в 1917 г. Опасность переориентации союзников на Керенского или Чернова в случае поражения СССР в войне имели в виду советские руководители еще в 1941 г., как вспоминает Судоплатов. Со слухами о том, что главу созданного ОУН «Антибольшевистского блока народов» Ярослава Стецько должен заменить Керенский, связаны планы убийства премьер-министра Временного правительства России, вынашиваемые Сталиным в последние годы жизни. Так или иначе, готовность Запада поддержать кого угодно, только не коммунистов, ориентация на вооруженное противостояние с СССР, ставка на бывших коллаборационистов и на военное сопротивление праворадикальных националистических группировок были лишены шансов на понимание и широкую поддержку в советском обществе.

Лесопилка в Архангельске. 1950-е годы

Говоря о послевоенном сталинском тоталитаризме, можно выделить в нем два периода: до 1949–1950 гг., когда отстраивалось разрушенное войной хозяйство, и последние годы жизни Сталина, когда СССР стабилизировал экономическое и финансовое положение, утверждался в европейских «странах народной демократии», создал атомное оружие и вышел на новые азиатские плацдармы. Все это время действовали и те факторы, которые поддерживали стабильность режима, и те, которые составляли для него серьезную внутреннюю опасность.

Большой театр. Празднование 30-летия Великой Октябрьской социалистической революции

Стабильность режима предоставляла инерция войны и победы, которая поддерживала солидарность общества. Речь шла, в конечном итоге больше чем о традиции военного братства.

Вскоре после капитуляции Германии Эйзенхауэр в июне 1945 г. имел с маршалом Жуковым откровенные разговоры, о которых позже рассказывал сын генерала Милтон. «Обращаясь к Эйзенхауэру, Жуков спросил: «Генерал, объясните мне, в чем смысл американского мировоззрения». Главнокомандующий начал рассказывать об образовании США, о Декларации независимости и других событиях ранней американской истории. Жуков перебил собеседника: «“Я понимаю то, о чем вы говорите. Но мне неясно, почему вы верите во все это. В Америке каждый борется сам за себя, каждый стремится улучшить свое материальное положение. Какое же значение при подобных условиях имели все эти абстрактные истины о добре?”»[632]

Жукова, типичного советского человека, не устраивало общество, которое не определяло бы гражданам общих далеких целей, ограничиваясь нормами сожительства, и по-либеральному оставляло бы подобные проблемы каждому отдельному индивиду или политическим, религиозным и тому подобным группам. Нормы, заложенные в демократию, – «абстрактные истины о добре», – были неинтересными уже потому, что все это происходило в «ранней американской истории». В Америке не было того, что Мальро назвал «энтузиазмом освобождения». А в России война усилила и оживила ощущение жертвенного энтузиазма, которое уже угасало даже у пламенных коммунистов 1920–1930-х годов.

Возвращаясь к психологии советских людей той бедной и голодной поры, когда они были абсолютно беззащитными перед системой тотальной власти от Кремля до председателя колхоза, удивляешься не столько мерзким проявлениям насилия, сколько этому искреннему энтузиазму. Бездумная преданность, которая не пережила девальвации ценностей даже в результате очевидной неспособности Сталина организовать защиту страны, читается и у тех, кто, в сущности, был чужеродным телом в коммунистической системе. Так, Константин Симонов, один из ближайших к кремлевским верхам политик-писатель, безусловно преданный партии и Сталину, принадлежал к семье «бывших»: и отец, и отчим его были русскими офицерами, причем отчим даже «сидел»; и мать – княжна Оболенская, и ее сестры-ленинградки – тетки писателя – очутились в ссылке после убийства Кирова. Симонов начинал с ремесленного образования, но эта псевдорабочая карьера не была для него просто мимикрией – поэт и журналист искренне отдал советской власти свой не очень большой, но настоящий талант. В чем же сила тех идей, которые воодушевляли людей, подобных Симонову? Перечитывая сегодня его размышления о прожитых годах, чувствуешь то, что было фоном всех его убеждений: это – чувство особенной исторической миссии Советского Союза, России.

Константин Симонов

Так все-таки – Советского Союза или России?

В годы войны сложилась идеология не только российского великодержавного патриотизма, но и русской этнической ксенофобии. Не говоря об отношении к немцу вообще, пренебрежительно именовавшегося «фрицем», не говоря о преследовании лиц немецкой национальности, в 1944 г. были осуществлены акты геноцида – этническая чистка на Кавказе и в Крыму. Возобновление Московского патриархата под пристальным присмотром Наркомата государственной безопасности (НКГБ) мыслилось как начало новой эры российской истории. Однако послевоенная реальность заставила Сталина и его идеологов кое-что изменить в направлении политической активности.

Сохранить патриотическое – российское или советское, одно и то же – чувство исторической миссии, подкрепленное реальными воспоминаниями людей, которые, не жалея жизни, исполняли ее на войне, было не просто. Ведь советские люди, которых убеждали, что они живут в социалистическом раю, пересекли с боями – без всяких таможен и контролей – границы своего государства и собственными глазами увидели, насколько бедна их жизнь в сравнении с жизнью немцев и даже небогатых непосредственных соседей. «Железный занавес» опустился, но уже было поздно. И в первую очередь беспокоила совесть человеческую та система бедности крепостных, которую называли колхозным строем.

Смутное недовольство коммунистической политикой, вызванное контактами с западными реалиями и колхозной действительностью, которую невозможно скрыть, приобретало кое-где формы зародышей политической оппозиции. Так, в 1947 г. в Воронеже была создана «Коммунистическая партия молодежи», антисталинское подполье с марксистско-ленинской платформой. Создали ее ученики 9 класса, насчитывала «партия» 53 человека, а во главе ее стоял сын второго секретаря обкома партии Борис Батуев. Группа решила бороться за «восстановление настоящего ленинизма»; она просуществовала 8 месяцев и была разгромлена Министерством государственной безопасности (МГБ) в 1949 г. В 1953–1954 гг. ее участники были амнистированы.

Были и совсем взрослые люди с более или менее радикальными протестными настроениями. Капитан Овечкин вернулся с фронта с собственным взглядом на мир и на советские проблемы. Он имел большой опыт – совсем молодым коммунистом в 1932 г. Валентин Овечкин был председателем колхоза, который находился в «черном списке» и был таким образом обречен на вымирание; Овечкин с риском для жизни подкармливал людей. Он воевал в Крыму и называл Мехлиса кровавой собакой. В Киеве после демобилизации он оставил повесть «С фронтовым приветом», которая заслужила разгромную рецензию: «Писанина т. Овечкина – явление, которое лежит вне пределов художественной литературы. Это насквозь вредная и враждебная писанина, независимо от намерений автора. Она подлежит запрещению и не может быть напечатана».[633] В 1952 г., в канун XIX съезда партии, Овечкин закончил серию очерков – знаменитые позже «Районные будни»; первый экземпляр он послал Сталину, второй перед отходом поезда отнес в редакцию «Нового мира» и отдал уборщице. Так началась история «колхозной тематики» в советской литературе, критических размышлений, которые вели уже в хрущевские времена к прямой «новомировской» оппозиции.

Валентин Овечкин

Был и еще один капитан-фронтовик: Александр Солженицын, который тоже хотел «обновленного ленинизма» и через наивную веру в тайну переписки отбыл из армии просто в каторжные лагеря.

А были и генералы.

В январе 1947 г. были арестованы командующий Приволжским военным округом генерал В. Н. Гордов с женой, его заместитель, бывший маршал Г. И. Кулик, и начальник штаба генерал Ф. Т. Рыбальченко. «Органы» сохранили звукозаписи подслушанных ими ночных разговоров супругов Гордовых, в ходе которых генерал, между прочим, сказал: «Значит, я должен дрожать, по-рабски дрожать, чтобы они дали мне должность командующего, чтобы хлеб дали мне и семье? Не могу я! Что меня сгубило – то, что меня избрали депутатом. Вот в чем моя погибель. Я поехал по районам и когда все увидел, все это страшное, – здесь я совсем переродился. Не мог я смотреть на это. Отсюда у меня пошли настроения, рассуждения, я стал их выражать тебе, еще кое-кому, и это пошло как платформа. Я в настоящий момент говорю: у меня такие убеждения, что, если сегодня распустят колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали его!»

В разговорах вспоминался с матерною бранью Сталин, что сыграло решающую роль в судьбе генерала. Вспоминался и Жуков. «Когда Жукова сняли, ты мне сразу сказал: все погибло», – напомнила Гордову жена. О надеждах, которые возлагали генералы на Жукова, свидетельствовали и разговоры Григория Кулика с генералами И. Е. Петровым и Г. Ф. Захаровым еще в 1945 г. Оба генерала в письменном виде покаялись в том, что не донесли своевременно на Кулика, который вел сомнительные разговоры по-соседски за рюмкой и поднимал тост за Жукова.

Между прочим, Кулик вместе с братом жены Сталина Павлом Аллилуевым и генералом Д. Г. Павловым в августе 1938 г. направили письма Сталину, где писали о губительности развернутого в армии Ежовым террора.

24 августа 1950 г. Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Гордова, Кулика и Рыбальченко к расстрелу. Пусть военные историки скажут, какими они были генералами. Но и без того можем отдать им почести как первым, кто начал подниматься с колен.

Масштабы и характер недовольства не были ясны коммунистическому руководству, но разные сигналы – от писем искренних и наивных коммунистов к материалам НКВД – НКГБ и СМЕРШу (военной контрразведке «Смерть шпионам») – поступали и на высший уровнень. И особенную опасность составляла, конечно, армия.

Армия после поражений или разваливается, или способна на переворот против несчастливого лидера. В ходе победной войны она еще никогда не осуществляла переворота, а после победы армию всегда трудно успокоить. «Потерянное поколение» является неминуемым спутником не только проигранной, но и победной войны.

Репрессии в вооруженных силах начались с летчиков. 14 декабря 1945 г. арестован командующий ВВС на Дальнем Востоке маршал авиации С. А. Худяков. Настоящее имя его – Арменак Ханферянц, он назвал себя Сергеем Александровичем Худяковим в 1919 г., когда настоящий С. А. Худяков, его командир и друг, погиб в бою. Худяков-Ханферянц был прекрасным командующим, он командовал 1-й Воздушной армией на Западном фронте; по предложению Жукова и командующего ВВС Новикова в мае 1942 г. его назначили начальником Главного штаба ВВС – заместителем командующего ВВС, он сопровождал Жукова на Курской дуге.

До сих пор непонятно, чем была вызвана ликвидация Худякова. Его 22 августа 1946 г. официально обвинили и 18 апреля 1950 г. расстреляли как английского шпиона и участника расстрела 26 бакинских комиссаров. Дело слепили Абакумов и палачи-следователи Герасимов и Лихачев. Конечно, инициатором был Сталин. Допускают, что это был материал на всякий случай против Берии и Микояна. Очень вероятно, что через летчиков Сталин планировал выйти на Жукова. Характерно, что на встречу с Рузвельтом и Черчиллем в Ялту Сталин взял с собой как военных экспертов генерала Антонова (сразу по возвращении в Москву назначенного начальником Генштаба), адмирала Кузнецова и маршала авиации Худякова – блестящих представителей военного поколения. Все они по-разному угодили в его немилость.

Маршал авиации С. А. Худяков (Арменак Ханферянц)

Основным обвинением против руководителей военно-воздушных сил и авиационной промышленности послужило то обстоятельство, что многочисленные аварии самолетов были следствием заводского брака, о котором авиационные начальники помалкивали. К жалобе на главкома ВВС А. А. Новикова и наркома авиапромышленности А. И. Шахурина был причастен сын Сталина Василий, которому главнокомандующий ВВС Новиков якобы отказался присваивать генеральское звание.

В июле 1946 г. начались массовые аресты командного состава авиации и руководства Наркомата авиапромышленности: в лагеря пошли командующий ВВС Главный маршал авиации А. А. Новиков, его заместители – первый заместитель маршал авиации Г. А. Ворожейкин, командующий авиацией дальнего действия Главный маршал авиации А. Е. Голованов; генерал-полковники О. В. Никитин, И. Л. Туркель, главный инженер ВВС инженер-генерал-полковник А. К. Репин, главный штурман ВВС, начальник Штурманской службы генерал-лейтенант Б. В. Стерлигов, начальник Военно-воздушной академии генерал-лейтенант П. П. Ионов и многие другие. Кого не арестовали, того отправили в отставку или понизили в должности. Начальника штаба ВВС маршала авиации Ф. Я. Фалалеева спас тяжелый сердечный приступ и реанимация. Не пропустили даже прославленных довоенных Героев Советского Союза М. М. Громова и А. Б. Юмашева. «Сели» нарком Шахурин и весь его руководящий аппарат. Пострадал от дела ВВС также Маленков, который отвечал за авиапромышленность.

Адмирал Н. Г. Кузнецов

В деле Шахурина был небольшой недавний подтекст. В 1943 г. неподалеку от Кремля, на Каменном мосту, его сын Володя застрелил одноклассницу Нину – дочь дипломата Уманского, назначенного послом в Мексику, и застрелился сам. Во время обыска была найдена тетрадь, где описан был будущий «переворот» и распределены роли в «правительстве» Володи. Двое сыновей Микояна оказались там «министрами». Арестовано было 26 мальчишек, которые ни сном ни духом не знали ничего; все оказались в недолгой, но настоящей ссылке. Среди осужденных были сыновья Микояна, сын начальника тыла Красной армии Хрулева, сын Хмельницкого (многолетнего адъютанта Ворошилова) – школа была для высокой номенклатуры. Конечно, дело детского «переворота» в душе Сталина зародило кое-какие подозрения.

Весной 1946 г. Сталину пришла в голову идея разделить Балтийский флот на два флота, и министр ВМФ, адмирал Кузнецов, эту идею не поддержал. Начальник штаба ВМФ адмирал Исаков, с которым по поручению Сталина на эту тему говорил Молотов, узнав, кому принадлежит идея деления флота, поддержал ее. Возник конфликт, который был разрешен в интересах Кузнецова, но с тяжелыми для адмирала последствиями. Через два года, в 1948 г., по доносу чиновника возникло дело о выдаче англичанам тайны парашютной торпеды. Торпеда давно была рассекречена, но было решено провести расследование и «суд чести». Во главе суда был поставлен маршал Л. А. Говоров, и этот прекрасный военный покорно выполнил позорное поручение (сам он, бывший офицер Колчака, едва избежал расстрела в 1941 г.). Суд чести вынес решение передать дело в Военную коллегию Верховного суда, что могло означать и расстрел. Четыре адмирала были осуждены: двое на 10 лет лагерей, один, начальник штаба ВМФ Л. М. Галлер, – на четыре года (он умер в тюрьме в 1950 г.), Кузнецов осужден условно и отправлен на Тихий океан, в Хабаровск, заместителем Главнокомандующего по Дальнему Востоку маршала Р. Я. Малиновского. Адмирал Кузнецов оставался членом ЦК, и при встрече в Кремле Молотов сказал ему мимоходом: «Придется на некоторое время съездить туда». Летом 1951 г. Сталин вернул его в Москву и назначил опять министром ВМФ.

Однажды на ближней даче за обедом Сталин рассказал адмиралу Кузнецову, что Абакумов предлагал ему арестовать его, и тогда МГБ докажет, что тот – враг народа, но он, Сталин, отрицал: «Не верю, что Кузнецов враг народа». Абакумов на время разговора уже был арестован.

Основным фигурантом конфликта с армией был бывший член Ставки и заместитель Верховного главнокомандующего маршал Жуков, после войны – Главнокомандующий оккупационными войсками в Германии и Главнокомандующий военной администрацией. Жукова на Западе расценивали как «человека № 2» в Советском Союзе и возможного преемника Сталина, что не было секретом для вождя.

Жуков на белом коне принимал Парад Победы, которым командовал Рокоссовский. Сталин собирался принять парад сам, но горячий арабский скакун сбросил его в манеже во время тренировок.[634] Сталин больно ушибся, понял, что уже и в самом деле стареет и вообще не предназначен для героических поз. Во время Парада Победы Сталин на мавзолее в кругу избранных сказал, что ему пора уже на покой. Понятно, это была провокация. Все единодушно заговорили, что о таком и помыслить невозможно. На выставке в Колонном зале во время праздничного концерта, посвященного Победе, был показан портрет Жукова, написанный художником В. Яковлевым под впечатлением Парада Победы. Жуков был изображен на вздыбленном коне, который попирает немецкие знамена.[635] Это явно был уже не только Георгий Жуков, но и Георгий Победоносец.

Маршал Г. К. Жуков

На одном из многолюдных совещаний в Кремле в конце 1945 г. Сталин обвинил Жукова в том, что он приписывает себе все победы в войне. Чтобы разъяснить собранию свою роль в победе, Сталин обстоятельно рассказывал, как была организована работа Ставки по подготовке и проведению операций в годы войны. Жукова на совещании не было.

В августе 1945 г. начальник Главного управления СМЕРШа Группы советских оккупационных войск в Германии генерал А. А. Вадис направил рапорт о попытках Жукова и уполномоченного НКВД в Германии И. А. Серова подчинить себе партийно-политические органы Советской военной администрации.[636] Весной 1946 г. подчиненный непосредственно Сталину начальник СМЕРШа генерал-полковник В. С. Абакумов приехал в Германию для расследования поведения офицеров и генералов и провел несколько арестов без санкции маршала Жукова. Жуков рассказывал, что вызвал к себе Абакумова и сурово спросил его, почему он не представился по прибытии и на каком основании осуществляет аресты. Он в резкой форме затребовал немедленно отпустить арестованных и отбыть в Москву, а в противном случае арестованных освободит он, маршал, своей властью и отправит Абакумова в Москву под конвоем. Абакумов, который не молчал перед самим Берией, здесь пока еще стерпел и покорился. Позже Серов вступил в тяжелый конфликт с Абакумовым, и оба писали Сталину письма-доносы друг на друга.

Маршал Г. К. Жуков принимает капитуляцию Военных сил Германии. 9 мая 1945 года

В марте Сталин позвонил Жукову в Берлин и сказал: «Булганин представил мне проект послевоенного переустройства руководства нашими вооруженными силами. Вас нет в числе основных руководителей Вооруженных сил. Я считаю это неправильным. Какую бы вы хотели занять должность? Василевский выразил желание занять пост начальника Генерального штаба. Не хотите ли вы занять пост Главнокомандующего сухопутными силами, они у нас самые многочисленные».[637] Это было похоже на аналог немецкой ОКХ, и Жуков согласился.

Жуков приехал в Москву и начал работу на новой должности с подготовки проекта приказа Главнокомандующего сухопутными силами. Работа шла трудно; угадывая настроения Сталина, Булганин как-то сказал: «Жуков хочет под власть Главкома забрать даже все резервы Главного командования, а нас оставить с голыми руками». Жуков ответил, что это детский лепет. Василевский разъяснил ему один на один, что «Сталин хочет издать приказ наркома, а не Главкома». Жуков переделал свой приказ на приказ наркома, и Сталин со всем согласился. Характерно, что в материалах к выборам в Верховный Совет СССР Жуков официально характеризовался как «выдающийся полководец сталинской школы, воспитанник партии Ленина – Сталина», который всегда «настойчиво, блестяще и искусно выполнял замыслы Верховного главнокомандующего».[638]

1 июня 1946 г. Сталин собрал заседание Главного военного совета, на которое были приглашены члены политбюро, маршалы и военные руководители. На заседание Сталин пришел угрюмым и грозным, достал из кармана листки бумаги и отдал их секретарю ГВС генералу Штеменко. Штеменко прочитал показания арестованного Главного маршала авиации А. А. Новикова и бывшего адъютанта Жукова, подполковника Семочкина, в которых Жуков обвинялся в антисталинских разговорах и заговорщицкой организации группы преданных себе людей. На совещании выступили с резкой критикой в адрес Жукова члены политбюро, но реакция военных была неожиданной.

В штабе Западного фронта. Слева направо: Н. А. Булганин, Г. К. Жуков, В. Д. Соколовский, И. С. Хохлов

Никто Жукова не защищал, однако только заместитель министра генерал Голиков полностью поддержал членов политбюро. Даже Конев, который особенно завидовал Жукову и больше всех лебезил перед Сталиным, отметив грубость и высокомерие маршала, выразил убеждение в его честности. Тот же Конев через десяток лет поддержал все бессмысленные обвинения против Жукова, выдвинутые Хрущевым. А тогда, сразу после войны, Конев проявил генеральскую солидарность. Особенно резко выступил маршал бронетанковых войск Рыбалко: он сказал, что пора перестать доверять «показаниям, вытянутым насилием в тюрьмах». Сам Конев позже рассказывал: «После всех выступал Сталин. Он опять говорил резко, но уже кое-что по-другому. Видно, у него сначала был план ареста Жукова после этого Военного совета. Но, почувствовав наше внутреннее, да и не только внутреннее, сопротивление, солидарность военных касательно Жукова и оценки его деятельности, он, видно, сориентировался и отступил от начального намерения. Так мне показалось».[639]

9 июня министр вооруженных сил Сталин подписал подготовленный Булганиным и Василевским и отредактированный им приказ о снятии Жукова, в котором, в частности, отмечалось, что маршал «потерял всякую скромность и, будучи охваченным чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены».[640] Жукова сняли с руководящих должностей в Министерстве вооруженных сил и отправили в Одесский округ. На посту командующего сухопутными силами его сменил Конев, который занимал эту должность до 1951 года.

Но дело Жукова только начиналось.

Маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко

Еще в августе 1946 г. Булганин докладывал Сталину, что в таможне близ Ковеля задержано 7 вагонов с немецкой мебелью, предназначенной для Жукова. «Трофейное дело» разворачивалось и охватывало широкие генеральские круги (в том числе коснулось и Абакумова, и Серова, – а может, и началось с них). Что касается Жукова, оно приобрело новые стимулы позже.

В 1947 г. был арестован бывший командующий кавалерийской дивизией и корпусом, потом – конно-механизированной группой Герой Советского Союза генерал-лейтенант В. В. Крюков, который еще до войны в дивизии Жукова командовал полком. Наиболее сенсационным был даже не арест Крюкова, а арест его жены, знаменитой актрисы Лидии Руслановой. Чрезвычайно популярная певица, исполнительница русских песен в неповторимом народном стиле, которая постоянно давала фронтовые концерты и приобрела на свои средства боевую технику для минометной батареи, была награждена орденом Красной Звезды приказом маршала Жукова как командующего 1-м Белорусским фронтом. Их обвинили в шпионаже, антисоветских разговорах и настроениях. Кроме того, в квартире генерала и актрисы были найдены драгоценности и 132 полотна российских художников, большинство из которых было приобретено в голодном блокадном Ленинграде при посредничестве академика Игоря Грабаря. В конечном итоге, Грабарь помогал в аналогичном деле Неждановой, Утесову, Любови Орловой, Дунаевскому… Награждение орденом по приказу Жукова и решением Военного совета фронта было оценено как грубое нарушение полномочий, хотя при фронтовых условиях ордена раздавали фактически и намного низшие командиры. Арестованные супруги получили по 20 лет заключения каждый и провели последние сталинские годы в кошмарных колымских лагерях.

В июне 1947 г. начальник Главного управления кадров Министерства вооруженных сил Ф. И. Голиков вызвал бывшего члена Военного совета Западного, потом 1-го Белорусского фронта К. Ф. Телегина и объявил ему, что он отчислен из армии за ошибку – награждение орденом Лидии Руслановой. 22 июня они были вызваны в ЦК уже вдвоем с Жуковым, и Жукову объявили выговор с занесением в личное дело, а Телегина исключили из партии. 24 января 1948 г. Телегин был арестован и перевезен во внутреннюю тюрьму МГБ. Сам Абакумов начал с ним «следственную работу», а затем пошли страшные истязания, в ходе которых от Телегина требовали данных о заговоре Жукова, Телегина и генерала И. А. Серова. Последний в то время был заместителем министра внутренних дел – начальником ГУЛАГа и слал Сталину письма о недостойном поведении Абакумова во время и после войны. 26 февраля Телегина перевели в Лефортовскую тюрьму, где пытки были неописуемо тяжелыми. Генерал Телегин, длительное время – партийный комиссар у Жукова, оказался в руках у одного из самых страшных следователей-палачей МГБ садиста Соколова. Он в конечном итоге стал почти безумным и подписывал все, но потом начал отказываться от показаний. Телегин сидел в лагерях вплоть до смерти Сталина.

Генерал Ф. И. Голиков

Жуков был выведен из состава ЦК ВКП(б), при этом Жданов сказал: «Жуков еще молодой и не созрел до ЦК». Позже он был переведен в Уральский округ.

5 января 1948 г. МГБ провел тайный обыск на московской квартире Жукова. Грустно и гадко читать о результатах обыска: было найдено 4000 метров шерстяных тканей, 323 шкуры дорогих мехов, 35 шевровых кож, 8 аккордеонов, 2 ящика серебряных столовых гарнитуров и чайных приборов и так далее – всего 51 ларь и чемодан, «а также лежит навалом»…

Сталин в конечном итоге решил Жукова не трогать. В случае чего он был скомпрометирован как мародер. Подслушивание показало, что Жуков обижается, но неспособен на оппозиционные разговоры.

Можно точно определить время фактического закрытия «дела Жукова». В начале 1951 г. дела генералов Телегина, Крюкова, Терентьева и Минюка были наконец рассмотрены Военной коллегией Верховного суда СССР, и на заседании коллегии обвинения в возглавляемом Жуковым заговоре не фигурировали. Генералы пошли в лагеря. Значит, они были уже не нужны как возможные свидетели для дела Жукова. А в конце 1952 г. Сталин предложил включить Жукова в состав кандидатов в члены ЦК КПСС.

Сам опальный маршал рассказывал об этих эпизодах во фрагментах воспоминаний, которые не вошли в его опубликованные мемуары: «В 1947 г. была арестована большая группа генералов и офицеров и главным образом те, кто когда-то работал со мной… Всех их физически вынуждали сознаться в подготовке «военного заговора» против сталинского руководства, организованного маршалом Жуковым. Этим «делом» руководили Абакумов и Берия. Их усилия сводились к тому, чтобы арестовать меня. Но Сталин не верил, что я будто пытаюсь организовать военный заговор, и не давал согласие на мой арест. Как потом мне рассказывал Хрущев, Сталин будто говорил Берии: «Не верю никому, чтобы Жуков мог пойти на это дело. Я его хорошо знаю. Он прямолинеен, резок и может кому-либо сказать в глаза неприятность, но против ЦК он не пойдет». И Сталин не дал арестовать меня. А когда арестовали самого Абакумова, то выяснилось, что он преднамеренно затеял всю эту историю так же, как он творил их в мрачные 1937–1939 годы. Абакумова расстреляли, а меня опять на XIX съезде партии Сталин лично рекомендовал ввести в состав ЦК КПСС. За все это неблагоприятное время Сталин нигде не сказал обо мне ни одного плохого слова. И я был, конечно, благодарен ему за такую объективность».[641]

Как говорят, no comments.

Версия о кровавых интригах Абакумова пущена после его ареста в 1951 г. Сталиным, после расстрела Берии она переросла в версию о кровавых интригах Берии и Абакумова, потом дополнена рассуждениями о болезненной реакции Сталина на чужую славу. Впоследствии историки открыли кабинетную войну между Ждановым и Маленковым,[642] и картина преступлений «банды Берии» была дополнена интригами, которые охватили уже почти все политбюро. Как всегда, личными чертами («недостатками») Сталина и пакостями его клевретов объяснялись все его действия, а во времена демократии и антикоммунизма детали истории утонули во мраке.

Какие были глубинные мотивы сталинских интриг, важнейшими орудиями которых всегда были «органы»?

В. С. Абакумов

В годы войны военная контрразведка (СМЕРШ) была поставлена под непосредственное руководство Сталина, и начальником ее по предложению Берии был назначен Виктор Семенович Абакумов. Абакумов был энкаведистским палачом ежовского призыва, чрезвычайно вульгарным, жестоким и грубым, но не примитивным – он имел твердый нрав, природный крестьянский ум и большое честолюбие. С 1943 г. началась конкуренция между ним и Берией, и позиции Абакумова были достаточно крепкими, поскольку как заместитель наркома, то есть Сталина, он не был подчинен Берии. Важнейшие радиоигры велись под руководством Берии, Меркулова и Кобулова, поскольку агентура была завербована через секретно-политический отдел НКВД, и Абакумов безуспешно добивался перевода всех операций под контроль армейской контрразведки. Виктор Семенович начал и аресты сотрудников НКГБ без санкций Берии или Меркулова, что было началом открытой войны против них. Но Абакумов твердо усвоил важнейшее правило кремлевского царедворца: не проявлять инициативы в делах, которые выходят за пределы его компетенции.

Сталин был психически нездоровым человеком, и параноидальные черты его психики заострялись с возрастом. Но в истории с Жуковым и другими генералами, как и в подобных историях последних лет его жизни, поражает больше не его болезненная подозрительность, а его феноменальная выдержка и хищное умение выжидать. Собственно говоря, маниакальные подозрения Сталина были не шизофреническим бредом, а циничным прогнозированием полностью нормальной и при других условиях, в другой системе, у других людей ожидаемой реакции его подчиненных.

Борьба между кликами – или, как говорят в наше время, «холдингами» – Жданова и Маленкова разворачивалась на фоне этой послевоенной реальности. Предметом борьбы стали не только личные судьбы, но и принципы организации тоталитаризма, принципы и механизмы партийного и государственного руководства. Последствия ее трудно переоценить.

В ленинской модели «диктатуры пролетариата», как неоднократно говорилось выше, роль партийного Gemeinschaft принадлежала партии как целому и проявлялась в дискуссиях, борьбе платформ, утверждению догматики и агитационной деятельности. Роль структурированного общества, Gesellschaft, выполнял коммунистический аппарат – государственный и партийный. И всегда существовала проблема их взаимоотношений.

Плакат послевоенных лет

Мы знаем, как решил эту проблему Сталин к концу 1920-х гг. Он все постепенно перетянул в партию, руководство которой стало теневым диктатором страны. Идеология стала полностью догматизированной. Партийный аппарат, который обеспечивал деятельность партийной вегетативной нервной системы, теперь по совместительству стал выполнять функции головного мозга.

Проблема приобрела специфическую организационную форму взаимозависимости территориальных, то есть горизонтальных, и ведомственных, вертикальных, структур. Теократическая структура всегда ориентирована на территориальный принцип, потому что она стремится контролировать жизнь каждого индивида с рождения до смерти. Но построить партию сверху вниз по территориальному принципу – значит потерять контроль над решающим локусом жизни современного человека, над его производственным или управленческим коллективом.

Тоталитарный подход комбинировал оба принципа. Силовые структуры и крупная промышленность не были поставлены под руководство территориальных партийных структур, но в известной степени от них все же зависели. Чем ниже был уровень иерархии, тем большей была роль территориальных партийных структур.

За годы войны резко изменилось соотношение вертикальных и горизонтальных (территориальных) структур во властной партийно-государственной системе. Военная ориентация государственной партийной системы требовала исключительно вертикальной организации общества, и партия оказывалась лишней или чем-то при государственно-военной власти. До войны на высшем уровне преобладали вертикальные структуры, но руководители Ленинграда и Украины, то есть Жданов и Хрущев, входили в политбюро. Война оттеснила и их на скромные роли членов военных советов фронтов. Лишь после 1944 г. ситуация меняется: Хрущев остается на освобожденной Украине, а Жданова Сталин забирает в Москву.

Послевоенный период начинается с реорганизации партийного и государственного аппарата. Сталин не осмелился проводить партийный съезд: отчитываться пришлось бы и о победе, и о поражениях, да и сама идея отчета перед партией о руководстве военными операциями выглядела бы бессмысленно. В войне руководила не партия, руководили Ставка и ГКО. Партии хватало «коммунисты, вперед!».

Однако какой-то эквивалент партийного съезда все же был. Это были «выборы» в Верховный Совет СССР в феврале 1946 г., в ходе которых 12 февраля Сталин выступил с речью перед избирателями, заменившего по своим функциям отчет перед съездом, а также пленум ЦК, 19 марта этого же года сформировавший новое партийное руководство, и первая сессия нового Верховного Совета, избравшая руководство государства. Собственно, на выборах в Верховный Совет депутатские мандаты получили те номенклатурные деятели, в том числе первые секретари обкомов, которые должны были по должности быть членами ЦК, и соответственно не получили те, которые хотя и были избраны в ЦК на довоенных XVIII партийном съезде и XVIII партийной конференции, но потом были сняты с высоких должностей. Теперь люди в рангах, являясь членами ЦК, были фактически назначены Сталиным, но предварительно отобраны в депутаты аппаратом ЦК.

Сталинская демократия

Руководил этим отбором скромный партийный чиновник ЦК в ранге секретаря Центральной избирательной комиссии. Им был на выборах в 1946 г. Н. Н. Шаталин, заместитель начальника Управления кадров ЦК Маленкова, дядя будущего перестроечного экономиста-реформатора.

В политбюро теперь вошли, кроме довоенных членов – Андреева, Ворошилова, Жданова, Кагановича, Микояна, Молотова и Хрущева, – переведенные из кандидатов в члены Берия и Маленков; в кандидатах остался Шверник (занявший должность умершего Калинина) и Вознесенский (переведенный в члены политбюро в следующем году), в кандидаты были введены также Булганин и Косыгин. Почти все члены и кандидаты в члены политбюро, за исключением Маленкова, Жданова, Хрущева и Шверника, вошли в Президиум Совета Министров СССР как заместители Председателя Совета Министров.

Это было чрезвычайно важным обстоятельством. Учитывая, что каждый заместитель Сталина вел в Совете Министров какие-то министерства, можно считать всех их Большими министрами, а Президиум Совета Министров – Узким или Большим Советом Министров. Следовательно, политбюро совпадало теперь с правительством Государства. За исключением двух членов политбюро – секретарей ЦК, которые, собственно, и были реальными первыми лицами при Хозяине: Маленкова и Жданова, и «территориального» Хрущева.

Сталин посадил основной состав партийного правительства – политбюро на правительственную, государственную вертикаль.

Булганин, Сталин и Маленков на трибуне Мавзолея

Особенное значение теперь приобретало Оргбюро ЦК ВКП(б), которое рассматривало текущие дела, не имевшие особенного политического значения, в том числе и – преимущественно – «кадровые вопросы», утверждая большинство должностных лиц. Вот состав Оргбюро, утвержденного пленумом ЦК, в том порядке, в котором фамилии наводились в сообщении о пленуме:

Сталин И. В. – Генеральный секретарь ЦК и Председатель Совета Министров СССР;

Маленков Г. М. – секретарь ЦК;

Жданов А. О. – секретарь ЦК;

Кузнецов А. А. – секретарь ЦК;

Попов Г. М. – секретарь ЦК и Московского комитета;

Булганин Н. О. – заместитель министра вооруженных сил;

Михайлов Н. А. – секретарь ЦК ВЛКСМ;

Мехлис Л. З. – министр Госконтроля;

Патоличев Н. С. – с мая 1946-го секретарь ЦК;

Андрианов В. М. – секретарь Свердловского ОК;

Александров Г. Ф. – нач. Управления пропаганды и агитации ЦК;

Шаталин Н. Н. – зам. начальника Управления кадров ЦК;

Кузнецов В. В. – председатель ВЦСПС;

Родионов М. И. – председатель Совета Министров РСФСР;

Суслов М. А. – зав. Иностранным отделом ЦК, со следующего года – секретарь ЦК.

Приведенный список членов Оргбюро – это состав высшего аппаратного партийного органа и высшего кадрового резерва партии. Среди членов Оргбюро к лицам, которые явно или неявно принадлежали к сфере влияния Маленкова, можно отнести лишь его заместителя Шаталина, возможно, также секретаря Свердловского обкома Андрианова, в будущем (именно тогда, когда Маленкова понизили до уровня руководителя сельским хозяйством) главу комиссии по делам колхозов и первого секретаря МК и ОК Ленинграда во время «Ленинградского дела»…

Маленков зарубежными советологами оценивается как партийный технократ, поскольку еще перед войной реализовал кадровую политику, направленную на подбор руководителей из инженеров-партийцев. К его выдвиженцам можно отнести Сабурова, Первухина, Малышева и других деятелей индустрии и особенно военно-промышленного комплекса, причисленных, естественно, к управленческой вертикали. Среди перспективных молодых деятелей, намеченных пунктирно в 1946 г., ее представителей не было, и это отображало новые ориентации Сталина на партийно-территориальную элиту.

Особенно заметный удар по государственнической вертикали нанесен перемещениями в силовых структурах. Выдвиженец Жданова ленинградец А. А. Кузнецов, назначенный в марте 1946 г. секретарем ЦК, стал куратором силовых структур. 15 января 1946 г. Берия, которому было присвоено звание маршала, был освобожден от должности наркома внутренних дел «в связи с перегруженностью его другой центральной работой».[643] Наркомом, впоследствии министром внутренних дел, стал С. Н. Круглов – человек из партийного аппарата Маленкова. Министром вооруженных сил был назначен вскоре Булганин, то есть гражданский человек, политический генерал, а вскоре даже и маршал. Сталин перестал непосредственно возглавлять военное министерство, и в июне 1946 г. контрразведка была возвращена военным ведомством к МГБ, а Абакумов был назначен первым заместителем министра (Меркулова).

В. Н. Меркулов

А. А. Кузнецов

Неожиданно Сталин сменил руководство МГБ. На заседании политбюро, где был решен вопрос о контрразведке, Сталин вдруг подверг работу Меркулова сокрушительной критике (немедленно с ходу поддержанной Берией) и предложил заменить Меркулова провинциальным гэбистом Огольцовым, незадолго до этого переведенным из Куйбышева на пост первого заместителя министра. Перепуганный Огольцов заявил, что не имеет опыта и знаний, и здесь же Сталин предложил на эту должность Абакумова. Берия и Молотов промолчали, а Жданов горячо поддержал предложение. По-видимому, кандидатура Огольцова была предложена Сталину Ждановым и Кузнецовым, секретарем ЦК, который ведал «органами». Берия здесь же сдал Меркулова, рассчитывая спасти его от худшей судьбы. Когда не прошла операция Жданова – Кузнецова с Огольцовым, Сталин выдвинул своего любимца Абакумова, и Жданову пришлось сделать хорошую мину при плохой игре. В конечном итоге, Абакумов в первые годы войны работал у Жданова в Ленинграде, а отношения его с Берией и Жуковым были очень напряженными.

Таким образом Берию оттеснили от руководства «органами», хотя там оставались его люди; после этого Берия, вопреки распространенному мнению, уже никогда не имел монопольного влияния на силовые структуры. В Совете Министров Берия остался руководителем работ над атомным проектом. Деятельность МГБ начала проверять комиссия во главе с секретарем ЦК А. А. Кузнецовым. А в Грузии верный человек Берии Рапава был переведен из МГБ на второстепенную должность и заменен Рухадзе, старым врагом Берии. Внешняя разведка перешла в конце 1947 г. в ведение Молотова как министра иностранных дел и председателя Комитета информации, которому были подчинены Первое управление МГБ и Главное разведывательное управление (ГРУ) Министерства вооруженных сил. Этот шаг вызывал молчаливое недовольство профессионалов-силовиков.[644]

В начале 1946 г. опытным кремлевским политиканам уже, очевидно, стало ясно, что позиции Маленкова и Берии ослабевают под натиском молодых энергичных сотрудников Жданова.

Жданов еще до войны привез с собой из Ленинграда Н. А. Вознесенского, «пересевшего» из Ленинградского облплана на Госплан СССР, ряд хозяйственников, в том числе Косыгина и Устинова, а из идеологов – своего родственника А. С. Щербакова, который еще до войны стал секретарем Московского комитета и кандидатом в члены политбюро (умер в 1945 г.), и философа Г. Ф. Александрова, ставшего его заместителем в Управлении агитации и пропаганды ЦК. Как бывший секретарь Нижегородского ОК партии Жданов оставался покровителем Горьковской области; оттуда появились некоторые его выдвиженцы, в том числе Родионов, глава правительства Российской Федерации. К тому же Жданов имел особенное отношение к РСФСР как председатель Верховного Совета Российской Федерации, что имело также и особое политическое значение.

Н. А. Вознесенский

Об Алексее Александровиче Кузнецове, замеченного в свое время еще Кировым комсомольского работника, выросшего под внимательным присмотром Жданова в руководители Ленинградской парторганизации и посаженного им на самую болевую точку в партии – партийного куратора силовых структур, сказано в свое время много хороших слов. Очевидно, это был преданный партиец, который искренне добивался осуществления недостижимых целей – партийной справедливости, победы над коррупцией, торжества, как стали говорить позже, «ленинских норм и принципов партийной жизни». Сам Жданов менее всего подходил на роль борца за справедливость; этот толстяк никогда ни в чем себе не отказывал и в самые тяжелые дни блокады лакомился изысканными кушаньями. Но чистка верхов «вертикали» проводилась под лозунгами скромности и партийности в поведении. Под этим предлогом в ходе «трофейного дела» были устранены слишком самостоятельные генералы, осторожно было подвинуто даже чекистское руководство. Маленков подсовывал Сталину материалы о непорядке в ленинградской писательской среде – и Жданов сосредоточил свой удар на ленинградцах Анне Ахматовой и Зощенко. Маленков компрометировал выдвиженца Жданова философа Г. Ф. Александрова – и Жданов громил его в «философской дискуссии», заменив на должности зав. Отделом агитации и пропаганды секретарем ЦК Сусловым.

Анна Ахматова

Михаил Зощенко

Дмитрий Шостакович

Данный текст является ознакомительным фрагментом.