3. Семантически переориентированная лексика

3. Семантически переориентированная лексика

Семантическая переориентация некоторых слов и понятий проявляется в эмигрантской прессе двумя способами: а) сохранение старых понятий в новых условиях; б) узуальные сдвиги некоторых социальных терминов. Рассмотрим использование и структуру таких лексических обозначений.

1. В эмигрантской прессе активным является механизм семантического и лексического переноса старых значений и лексем с целью обозначения новых для эмигрантов реалий. Разумеется, «включение» такого лексико-семантического механизма обусловливалось экстралингвистическими причинами – стремлением назвать привычными лексическими средствами явления и реалии, схожие или даже идентичные с прежними российскими. Особенно это касается каких-либо официальных понятий, как, напр.: городской голова, товарищ – «помощник, заместитель», городская дума.

На этом митинге говорили Парсонс, Шпис и Фильден. На митинге присутствовал тогдашний городской голова г. Чикаго (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

На автомобиле нью-йоркского городского головы Ла Гвардиа устроено особое приспособление с автоматическим револьвером, позволяющее ему или шофферу [sic] простым нажатием кнопки обстреливать вход в машину (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Чрезвычайное заседание городской думы [Риги. – А. З.] [подзаголовок статьи] (Сегодня. 1930. 4 янв. № 4).

Пражский городской голова получил телеграмму от американских чехов, что они намерены поставить памятник Вильсону в Праге (Огни. 1924. 11 февр. № 6).

Примечательно, что наименование руководителя городской администрации используется эмигрантами для номинации не только европейских мэров (в частности, применение термина в рижском контексте не вызывало бы удивления, так как в Риге проживал значительный процент русских), но и городах США (ср. замену англицизма mayor («мэр») привычным русским обозначением). Традиционный русский термин в эмигрантском узусе сосуществовал практически на равных с иноязычным заимствованием мэр. Однако у эмигрантов уже могли возникать трудности, связанные с корректностью употребления грамматической формы. Они обусловлены грамматической аномалией в структуре составного термина: существительное голова (женского рода) должно сочетаться с прилагательным в мужском роде (городской), т. е. на основе полового (гендерного) признака, но не грамматического родового; согласование (с прилагательными, глаголами) данного двухкомпонентного термина также должно быть по мужскому роду. Приведенные выше примеры эту грамматическую закономерность соблюдают, однако в цитате ниже компоненты составного термина сочетаются друг с другом чисто грамматически, по опорному существительному – городская голова. Это можно квалифицировать как несомненную ошибку, но вместе с тем данный пример – интересное свидетельство начавшейся синтаксической коррозии словосочетаний в эмигрантском узусе: словосочетание формально-морфологически построено на аномалии, чтобы избежать этого, эмигрант-журналист модифицирует термин на основании аналогического морфологического выравнивания(городской голова ? городская голова):

Затем тов[арищ] городской головы [Риги. – А. З.] Садовский оглашает мнение городской управы по делу Карлсона и просит думу утвердить образ действий городской управы, а в частности городского головы (Сегодня. 1930. 4 янв. № 4).

В некоторых случаях эмигранты затруднялись найти соответствующую номинацию и поэтому использовали старые слова; так, вместо вышедшего из употребления в советское время слова пансионер[168] и пришедшего на его смену слов отдыхающий, курортник,[169] эмигранты сохраняют первое:

В Звенигороде Московской губ[ернии] («Русская Швейцария») в доме отдыха празднуется знаменательный день – пансионеры отмечают торжеством новую жалобную книгу (Возрождение. 1932. 1 янв. № 2404).

Сохранение и перенос старых обозначений на новые реалии особенно заметно проявлялись при ироническом именовании фактов, явлений, лиц нового, советского строя: кремлевские самозванцы, наместник (о Хрущеве), партийный генерал-губернатор, плантатор, самодержавие (Сталина):

[В России] не прекращается повстанчество против Комиссарской власти. Оно то затихает, то снова вспыхивает в разных концах России, доказывая, что Русский народ упорно не признает за свою и законную – власть Кремлевских самозванцев (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Большевики, практически, давно уже перешли от «рабочих Советов» к кровавому самодержавию Сталина (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).

Из Москвы сообщают, что на прошлой неделе в Киеве было совершено покушение на Сталинского [sic] любимца, наместника на Украине Хрущева (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).

…у деревни отняты всякие стимулы для работы на полях «плантатора» – советской власти (Меч. 1937. 11 апр. № 14).

12-го ноября высший представитель партийной власти в крае – секретарь краевого комитета партии Шеколдаев на совещании партийного актива в Ростове произнес речь, в которой им дана общая характеристика положения в крае. Партийный «генерал-губернатор» начал с чрезвычайно ценных для нас признаний (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Такой перенос прежних наименований, имеющих в своей структуре негативно-характеризуемые коннотации, в эмигрантской публицистике являлся одним из излюбленных приемов «занижения» советских реалий и «вписывания» фактов в исторический контекст. При помощи данных семантических механизмов эмигранты развенчивали утверждения (раздававшихся порой и в эмигрантском лагере) об абсолютной новизне социально-политических, экономических денотатов, их коренного отличия от прежних, царских, дореволюционных или зарубежных.

Кроме того, этот семантико-прагматический механизм использовался и в случае употребления слов в несвойственных им значениях; как правило, такие публицистические окказионализмы имели реально-смысловую мотивировку в советской реальности. Так, слово безработный использовалось в русском языке обычно для именования рабочих, крестьян, прислуги, вообще людей физического труда, потерявших работу; слово гастролировать семантически связано с деятельностью артистов. Однако социальные трансформации, перетряхнувшие в советское время прежние общественные группы и слои, привели, в частности, к появлению большого числа священников, которые потеряли свои приходы, а также монахов/монахинь, вынужденных уйти из закрываемых монастырей. Это ситуация послужила реально-мотивирующей базой для следующего семантического переноса: священнослужитель (без прихода) ? безработный; переезжать с места на место (о священниках) ? гастролировать.

В Загорске много «безработных» монахов и священников, которые гастролируют по району. Гастролеров обычно приглашают в престольные и другие большие праздники (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

В пределах данного класса можно выделить немногочисленную группу лексики, имеющую такие значения, которые были неизвестны советскому речевому обиходу. Суть такой семантической новации заключалась в том, что в пределах одной фонетической оболочки сформировались значения, обусловленные несовпадающей мотивировкой. Назовем такие слова дискурсивными омонимами, подразумевая под этим понятием сосуществование в рамках семантической структуры обозначения реалий, относимых к разным дискурсивным практикам. Отметим два типа.

1. Это могут быть значения, имевшие в русском советском речевом и эмигрантском обиходах разное, отличное значение. Напр.: дериват советчик, «тот, кто дает совет» (исконное значение), в эмигрантском узусе дал новое, переносное значение – «представитель советского строя, режима; сторонник советской идеологии» (от новой мотивировки слова совет – «власть рабочих и крестьян»), лексема очаг («устройство для разведения огня»; перен. «место, откуда что-либо распространяется») приобрело в эмигрантском (преимущественно военном, политико-воспитательном) лексиконе значение «место сбора единомышленников; организационная ячейка, единица»:

…в Болгарии распоряжением правительства закрыта газета «Голос России». […] Русская национальная газета закрыта под чьим-то давлением. Под чьим? Конечно, под давлением советчиков в первую голову (Сигнал. 1938. 1 сент. № 38).

Теперь о наших горестях… Как вы знаете, директор нашей гимназии чех, и к тому же из «советофилов», да еще активных, поддерживающих постоянную связь с полпредом Александровским. […] Нашим детям запрещают читать национальные русские газеты. Стараются из наших детей сделать «советчиков» (Меч. 1937. 21 марта. № 11).

…советчики ведут усиленное политическое воспитание красноармейца… (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Союз Младороссов извещает о кончине сочлена младоросского 22-го Гренобльского очага С. М. [Союза Младороссов. – А. З.] Е. Н. Конькова… (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).

…для желающих разговляться в очаге союза [русских сестер милосердия] будет устроено в пасхальную ночь разговленье (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).

Его Императорскому Величеству Государю Императору благоугодно было пожаловать шефство Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича и Великого Князя Владимира Кирилловича 15-му, 28-му, 35-му и 36-му Парижским очагам Союза Младороссов (Младоросская искра. 1933. 5 янв. № 26).

2. Это могут быть обозначения, получившие в эмигрантском речевом обиходе значения, не совпадающие с советскими лексико-семантическими неологизмами.

(1) В Луганске неизвестными террористами убито 15 ударников (Голос России. 1931. 1 сент. № 2).

…замечается некоторая дифференциация и среди рабочих: выше ценят ударника, чем неударника… (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

(2) Ни Муссолини, ни Чиано на свадьбе не было и нигде не было видно фашистских форм – все итальянцы были либо в военной форме, либо во фраках. Один только принц Гессе, «чрезвычайный посол Хитлера» [sic], явился в форме нац[ионал]-соц[иалистических] ударников со свастикой на рукаве. (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

(1) Принудительный труд [в Советской России] оказался нецелесообразным. Нормальный размер денной работы для специалиста-грузчика 160–200 кубов. Обычно же в среднем в Нижнем Новгороде рабочий выполняет только 60 пудов. На субботниках 29–31 пуд. Трудармеец – 20 пудов (Воля России. 1920. 16 сент. № 4).

(2) В субботу, 7-го февраля, очередной цыганский субботник [реклама] (Дни. 1925. 7 февр. № 685).

В субботу 4-го января очередной субботник… при уч[астии] известн[ых] артистов [реклама] (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Такие газетно-публицистические неологизмы эмигрантской речи не были характерны для русского языка 1920–1930-х гг.

2. узуальные сдвиги некоторых социальных терминов. Так, в эмигрантском узусе заметно сократилось использование существительных мужик, баба, бывших нейтральными в дореволюционном языке. Главной причиной была, конечно, экстралингвистическая: прежние, «дореволюционные», мужики и бабы, представлявшие обычно сельских жителей, крестьян, оказавшись за рубежом, в подавляющем большинстве стали городскими жителями, сменили профессию (стали посудомойками, швейцарами, таксистами, домработницами); только небольшая часть осела в деревне (что было связано с гораздо бо?льшими трудностями получения работы, чем в городе). Изменение социального статуса бывших «мужиков и баб» вызвало узуальные сдвиги, слова сдвинулись на лексическую периферию. Они стали чаще использоваться для обобщенного называния советского крестьянства, т. е. приобрели стилистически маркированный статус, став скорее элементом публицистического стиля, чем живого употребления:

…защита Китая и колоний против европейского империализма сводится [у большевиков] к… эксплуатации русского мужика для красного интернационала и его империалистических целей (За свободу. 1925. 1 янв. № 1 (1405)).

Пассивное сопротивление и недовольство крестьян, подпольный саботаж, хищения коллективной собственности… нежелание мужиков отдавать хлеб государству, мелкособственническая психология, неприкосновенно сохранившаяся внутри колхозов, технические ошибки – вот главные трудности, с которыми пришлось столкнуться в деревне большевицкой [sic] политике… (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).

Такое смещение социолого-семантической «оптики» привычных понятий отразилось на использовании и слова народ в эмигрантском речевом обиходе. В эмигрантских газетах отчетливо выделяются следующие семантико-прагматические типы – народ предстает как:

1. территориально-государственный монолит, разделяющий монархическую идеологию и объединенный вокруг царского престола. Такое официозное понимание свойственно монархическим, народно-патриотическим издания и обычно проецируется ими в идеализированное дореволюционное прошлое:

…прочный сговор с Германией, реальное удовлетворение ее жизненных интересов невозможны без общего сговора держав с честной национальной Россией, возвращенной к нормальной жизни. Слишком часто забывают державы, что нет теперь в России правительства, поставленного народом, признанного народом, заботящегося о народе. Есть инородное и чужеродное тело – бродячий революционный спрут, насевший на живую Россию. Без России, вернувшейся в мир, России целостной, державной, свободной нельзя восстановить нужного хозяйственного и политического «кровообращения» мира (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

2. реальный и единственный творец истории. Это толкование народа типично для анархических газет, включающего в содержательные признаки понятия именно (и только!) трудовые (трудящиеся) массы. Схожее понимание народа было свойственно термину и в большевистской доктрине.

Народ является естественным порождением общественной организации – объединением людей, обусловленным средством происхождения, общностью форм и особенностей культуры, общностью языка, привычек, обычаев и т. д. Этот общий дух живет и действует в каждом отдельном члене народного союза и образует существенную часть индивидуального и коллективного существования. […] Нация же всегда является искусственным продуктом известной правительственной системы, да и национализм, в сущности, представляет собой не что иное, как государственную религию. Принадлежность к нации никогда не определяется естественными внутренними причинами, но всегда лишь чисто внешними обстоятельствами, отношениями, основаниями и государственными соображениями, за которыми, понятно, всегда скрываются частные интересы определенных классов (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).

Все кругом мечтают лишь о собственной «народной власти», то есть о перемене властителей, но не о свободе. Народ забыл свободу и должен заново пройти курс обучения ей, подобно парализованному, который, выздоровев, снова учится ходить (Анархич. вестник. 1923. № 2).

3. угнетаемые, эксплуатируемые Советами массы (крестьянство, рабочий класс, советская интеллигенция). Смысловым оппозитом народа в этом случае являются коммунистическая партия, большевики, вообще – власть; тот, кто входит во властные советские структуры, уже не народ:

Тяжко живется крестьянству. Немногим лучше живется и рабочему классу, – тому, от чьего имени установлена красная «диктатура пролетариата». Зарплату задерживают долгими месяцами, снижают ее бесчисленными мнимо «добровольными» вычетами на всякие красные затеи. Людей изнуряют проводимым под палкой «социалистическим соревнованием». […] Заставляют людей жить в грязи на такой тесной собачьей «жилплощади», что это даже не похоже вообще на человеческое житье. Вот каковы те условия, в каких нашему трудовому народу приходится выполнять хваленое советское «строительство» разных ненужных ему «гигантов» и «строев». Он строит и скрипит от злобы зубами (Голос России. 1932. июль. № 12).

…диктатура Политбюро РКП хладнокровно и зверски-спокойно-обдуманным способом систематически истребляет в России свежие и лучшие побеги русского народа, ее молодежь – истребляет всех, кого считает своим противником (Дни. 1925. 8 февр. № 686).

Пока власть и народ в СССР стоят друг против друга как два враждебных лагеря, ни один эмигрант не может легально возвратиться «на родину». Возможен только переход в лагерь угнетателей народа и родины – и это путь, на который, как это ни прискорбно, стал Куприн (Меч. 1937. 6 июня. № 21).

4. группа единоверцев, в первую очередь православных. Такое понимание народа встречается в церковно-монархических изданиях:

Церковный народ России под советским ярмом умеет отстаивать и охранять свои религиозные установления… (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Там, в СССР-ии, в пятнадцатилетней изуверской пытке четвертования души и тела, русский народ безусловно приносит искупительную жертву за тяжкий грех временного ослабления в Христовой вере и братской любви, и, перерождаясь, постепенно пробуждается к возрождению национального единства (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Интересно, что применительно к беженству, русской эмиграции вообще, публицистика не использует данного обозначения, относя его только к людям, проживающим на исконной (российской) территории. Кроме того, несомненна также повышенная риторичность, идеологизация понятия народ в эмигрантских печатных органах, однако прагматические истоки и мотивы такой смысловой политизации были иными, чем в советском официозе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.