3.2. Нереальные онимы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3.2. Нереальные онимы

Библионимы и теонимы. Это группа имен собственных, зафиксированных в священных книгах некоторых религий (Библия, Коран) или античных мифах и выполняющих в культурах, основанных на христианских, мусульманских, иудейских и др. ценностях, функцию прецедентных номинаций. В нашем корпусе такими именами являются прежде всего имена Бог, Господь, Господь-Бог, Иисус, Христос, Христос-спаситель; Иуда; Савл, Павел; сатана, дьявол, антихрист (из библейских персонажей); Юпитер, Молох (из персонажей античных мифов), Магомет (основатель мусульманской религии).

Центральными в группе библионимов выступают Бог, Господь-Бог, Господь, Христос, более редкими – Иисус, Христос-спаситель. Их использование в русском ментально-культурном пространстве неравноценно и обусловлено различными смысловыми акцентами, наделяющими то или иное библейское имя. Так, слова Бог, Господь-Бог, Господь выступают в ассоциативно-смысловой связи с представлениями о (христианской, православной) вере и строгом, но справедливом судье:

Наши красные властители в своем безумии дошли до того, что объявили войну Господу-Богу. И Бог за это не дает России счастья, и вся сплошная мука-мученская [sic] нашей советской жизни показывает ясно, что гнев Божий лежит над нами, пока мы даем править над собою антихристовым слугам из Третьего Интернационала (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

…большевики, мысля создать на земле царство Божие без Бога, создали «советский рай», в котором мучают и терзают полуторастамиллионный народ (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).

В народном сердце горят и не гаснут Русский огонь и вера в Бога (Голос России. 1932. июль. № 12).

Имя Христос прочно ассоциировано с искупительной жертвой и воскресением (духовным обновлением). Этот ведущий смысловой стержень прецедентного имени обеспечивает его комбинацию с другим именем – Россия, страной, возрожденной в будущем:

Восстал Христос – восстанет и Россия – вот наше непреложное упование, которое обновляется каждый год при наступлении Пасхи (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).

…коммунизм умрет и восторжествует Россия Христа (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

Примечательно, что имя Иисус редко встречается на страницах эмигрантских газет, единственный в нашем корпусе пример – из анархической газеты (цитата уже приводилась в другой связи); это имя в первую очередь выступает как проявление повышенной духовной, психологической рефлексии индивида, поисков человеком самого себя:

Поворот мира. Все плотины снесены, все глубочайшие шлюзы открыты. Силы неба и силы ада вырвались на волю. Небо и ад в тебе! Небо и ад… Блудница, Иисус, Чингиз-хан, Бетховен и слепой Гомер – всё в тебе! Гибель мира и его возрождение – то и другое совершается в тебе! (Анархич. вестник. 1923. № 1)

Христу как символу спасения и защитнику людей противостоят сатана или антихрист[274] – представители мира зла (в синхроническом плане отождествляемого с коммунистическими идеями).

Не может быть мира между Христом и Антихристом [sic]! (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Кровавая река, кровь убитых и замученных наших братьев, протекла между вами и нами. Нет и не может быть мира между Россией и Интернационалом, между Христом и Сатаною [sic], между русским и коммунистом, между нами и вами (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).

Причем в ситуации религиозно-духовного выбора между русскими коммунистами и иностранцами, преимущество несомненно оказывается на стороне последних как принадлежащих к той же (как правило, христианской, мусульманской) вере. Напротив, проводниками антихристианских, богоборческих идей, «слугами» дьявола (сатаны, антихриста) и тем самым «лютыми врагами Христа» оказываются или «красные комиссары», или их сторонники:

Братья Русские! Встречая великий праздник Рождества Христова и Новый год под проклятым инородческим комиссарским игом, дайте в душе своей обет отдать все силы на то, чтобы гонимый красными слугами сатаны Христос, родившийся незримо в ваших сердцах, открыто воссиял на Святорусской Земле (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).

Россия допустила захватить власть над собой лютым врагам Христа, красным Комиссарам… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Две гнусных цели имели в виду слуги Дьявола [sic], Комиссары, когда отравляли Святейшего [патриарха Тихона] (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Имя Иуда в европейской культуре является символом подлого лицемерия, низкого предательства; использование этого прецедентного имени в эмигрантской прессе мотивировалась потребностью, необходимостью распознания подлинных друзей и врагов России:

Преступной подлостью является споспешествовать иностранным изуверам навязать вредный ей [России. – А. З.] образ правления или просто грязными руками Иуды прекратив Ее существование, предав Ее, на произвол пиратствующих хищников (Рус. газета. 1937. № 1).

Итак, библионимы в эмигрантской прессе выступают как знаки, трактующие совершившиеся события не столько в социально-политической, материалистической плоскости (история «делается» людьми), сколько в теологическом: история – это промысел божий. Использование библейских прецедентных имен в эмигрантских текстах – это не просто дань прежней, дореволюционной традиции газетно-публицистического языка, широко применявшего данные феномены, это попытка перевести деятельность человека в область богословско-религиозной интерпретации. Именно с этим связаны эсхатологические и даже апокалиптические мотивы во многих эмигрантских газетах: революция – божье наказание России за ее грехи, за отступление, послабление в вере.

Теонимы (имена античных богов) намного реже употребляются в эмигрантской публицистике. С начала XX в. в русской литературе, публицистике активизировалось использование прецедентного имени Молох (у древних финикян: бог солнца, огня и войны, в жертву которому приносились человеческие жертвы, главным образом дети) в переносном значении «грубая, жестокая сила, требующая большого количества жертв». Социальным инициатором частого использования этого прецедентного имени послужила начавшаяся череда войн; ср., напр., название повести «Молох» А. И. Куприна. В эмигрантской прессе имя Молох выступает как символ милитаризованной эпохи с ее неисчислимыми человеческими жертвами:

Без всякого сопротивления пал оплот испанских республиканцев Барселоны – это давнишнее гнездо анархистов. Шестьдесят тысяч невинных людей принесены были там в жертву красному Молоху (Рус. голос. 1939. 5 февр. № 409).

Крест и Молох: капитализм, торговля, индустриализация… Золотой телец на торжище безумия. И – преступление. Нужда, гибель и смерть – таково искупление (Анархич. вестник. 1923. № 1).

Имя Магомет (основатель ислама, первый правитель мусульманского теократического государства) используется эмигрантами именно в европейском фонетическом обличье (в русской традиции чаще Мухаммед); в русском культурно-ментальном пространстве прецедентные аллюзии основаны на ассоциативных компонентах «авторитарность, безапелляционность, непогрешимость».

Сталин в своих ответах вещает как новый Магомет, носитель и выразитель абсолютной истины (Дни. 1925. 10 февр. № 687).

Прецедентное имя Юпитер (у древних римлян: верховное божество) используется эмигрантами для выражения идеи «предводитель, инициатор»:

На посту ректора [Тихонравов] вел неустанную борьбу с Катковым, этим Юпитером реакционной публицистики, находившимся в весьма двусмысленных отношениях к московскому [sic] университету (Огни. 1924. 28 янв. № 4).

Прецедентное имя Немезида (Немесида) (у древних греков: богиня мести) в эмигрантской газете приобретает аллегорический смысл – аналогичное возмездие рано или поздно настигнет совершившего/совершивших преступление:

Жданов… руководил на Урале расстрелами спецов, а в Нижнем Новгороде стоял во главе Чеки, причем заслужил там репутацию изувера. […] [О]н один из авторов сталинской «тактики», заключающейся в опозорении старых большевиков, в принуждении их, путем пыток, к самоошельмованию. Позорный конец они заслужили, но Немезиде было угодно, чтобы смерть они приняли от таких же палачей, таких же предателей своей родины, как и они сами (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).

Итак, теонимы в качестве прецедентных имен употребляются для характеризации только негативных сторон какого-либо понятия или реалии, в отличие от библейских имен собственных, располагающихся по шкале позитивности – негативности. Кроме того, теонимы не имеют той доказательно-аргументирующей силы, как библионимы, выполняющие функцию всеобщей, универсальной (в пределах христианского мировидения) морально-этической мерки.

Литературные антропонимы – это имена литературных персонажей, прошедшие стадию культурно-языкового обобщения, символизации и ставшие прецедентными наименованиями. Такие имена нечастотны в нашем корпусе. Примечательно, что основным «поставщиком» прецедентных имен, имеющих характеризующе-модальную функцию, служили тексты Достоевского; далее следуют Салтыков-Щедрин, Гоголь. Используются следующие номинации: смердяков как выразитель идеи «все дозволено» (по имени героя из романа Достоевского «Братья Карамазовы») и производное с обобщенно-символическим смыслом смердяковщина («моральная вседозволенность»), Лебядкин в обобщенном значении «бездарный, пошлый графоман; паяц» (персонаж романа Достоевского «Бесы»), угрюм-бурчеевский (< Угрюм-Бурчеев, персонаж романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города»), помпадур (очерк М. Е. Салтыкова-Щедрина «Помпадуры и помпадурши»), держиморда («тупой исполнитель грубой власти» – по имени полицейского в комедии Гоголя «Ревизор»), хлестаковский (< Хлестаков; из той же пьесы Гоголя).

Южные газеты Врангелевского [sic] толка за июль месяц, когда положение Врангеля было сравнительно хорошо и когда признание его Францией и объединение с Махно наполняли приютившую в Крыму реакцию радостными надеждами, дают тем не менее безотрадную картину бесшабашного хозяйничанья Пильцев, Кривошеиных, Глинок, Гербелей, жандармских ротмистров и помпадуров всех чинов и званий (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).

…гитлеровская угроза заставляет кремлевских держиморд идти на уступки народу… (Рус. газета. 1937. № 1).

…льстивые выверты и фокусы вот уже семнадцать лет спасающие от расправы бренную толстовскую [имеется в виду А. Толстой. – А. З.] шкуру, обходятся писателю недешево. Поневоле научился он в совершенстве говорить и писать на рабьем эзоповском языке пьяного прощалыги [sic] Лебядкина (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).

Смердяковы-сталины показались народу людьми в пустыне нашего безлюдия. Им на Россию – наплевать. Были бы они живы, их «партия» и их «идеология» (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Л. Г. Корнилов стал известен всей России телеграммой правительству: «требую прекращения преступного правления». Кто станет известен теперь наступлением на мировую смердяковщину? (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).

Если даже предположить самое худшее, поверить, что Сталину удастся его безумный угрюм-бурчеевский план ввести под видом совхозов и колхозов в России всеобщее крепостное право, все же русский народ не выдержит этого рабства, взорвет византийско-коммунистическое царство и поделит землю на… участки. Тогда он потребует на них «крепостей» (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).

Гораздо реже используются имена литературных персонажей западных писателей: Робинзон (герой романа Д. Дефо «Жизнь и необыкновенные приключения Робинзона Крузо»; символ человека, попавшего в экстремальные условия, но несгибаемого, мужественного, ищущего выход из самых затруднительных ситуаций), Тартарен (герой романа А. Доде «Необычайные приключения Тартарена из Тараскона»; имя стало нарицательным, характеризуя болтунов, лжецов и хвастунов):

[Много русских] в Юж[ной] Америке, разбросанных по всем уголкам этого нового материка. Многие их этих русских Робинзонов переживают самое отчаянное положение… (Рус. газета. 1937. № 3).

Дальнейшее повествование о себе варшавского Тартарена-ренегата имеет тот же хлестаковский характер [оценка интервью Б. Савинкова, данного им в Варшаве. – А. З.]. […] Политическая сторона его интервью, выражающая чаяния не только Тартарена-ренегата, но и некоторых «патриотических» кругов, заслуживают особого суждения (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).

Литературные антропонимы немногочисленны на страницах эмигрантской прессы, но заметна тенденция использования литературных имен в качестве прецедентных фактов из текстов Достоевского, Салтыкова-Щедрина и Гоголя, что объясняется, в первую очередь, актуальностью для эмигрантского культурно-интеллектульного обихода имен тех литературных персонажей, которые послужили предсказывающими, прогнозирующими, пророческими для социально-политических процессов в России конца XIX – начала XX в.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.