К. Н. Гаврилин К. И. Горбатов. Каприйский период творчества

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

К. Н. Гаврилин

К. И. Горбатов. Каприйский период творчества

Море – смеялось.

Под легким дуновением знойного ветра оно вздрагивало и покрывалось мелкой рябью, ослепительно ярко отражавшей солнце, улыбаясь голубому небу тысячами серебряных улыбок. В глубоком пространстве между морем и небом носился веселый плеск волн, взбегавших одна за другою на пологий берег песчаной косы. Этот звук и блеск солнца, тысячекратно отраженного рябью моря, гармонично сливались в непрерывное движение, полное живой радости. Солнце было счастливо тем, что светило; море тем, что отражало его ликующий свет.

М. Горький, начало рассказа «Мальва»

В течение почти 20 лет жизнь русского художника Константина Ивановича Горбатова (1876–1945) была связана с Капри. Впервые появившись здесь в 1911 г. и безмерно полюбив солнечный остров, он годами живет на Капри или приезжает сюда довольно часто вплоть до конца 1930-х гг. Кажется, будто из всех красот Италии Горбатов выбирает для своих пейзажей только два острова – один из них на севере страны, это Венеция, другой на юге – это Капри. В представлении любого гиперборея эти острова и города в первую очередь олицетворяют прекрасную страну на юге Европы. Виды Капри и, в меньшей степени, амальфитанского побережья составляют значительную часть наследия этого художника-пейзажиста.

Имя живописца до недавнего времени было известно лишь узкому кругу специалистов, несмотря на то, что некоторые его произведения давно хранятся в крупнейших российских музеях – Третьяковской галерее в Москве, Русском музее и Музее Академии художеств в Санкт-Петербурге, историко-художественном музее «Новый Иерусалим», других собраниях. Картины Горбатова пользуются стабильным коммерческим успехом на художественном рынке Европы начиная с 1920-х гг. Они довольно часто появлялись на аукционах Великобритании и Германии в 1980-2000-х гг. Являясь объектом коллекционирования, картины этого известного художника-постимпрессиониста долгое время хранили молчание, они принадлежали автору без биографии, даты жизни и творческая судьба которого представляли загадку, тайну, отмеченную знаком вопроса в многочисленных каталогах аукционов и аннотациях музейных залов.

Вместе с тем архив художника – его документы, фотографии, письма, дневники, а также картины и рисунки – долгое время хранится в музее «Новый Иерусалим» (г. Истра)[360]. В 1964 г. все это было передано сюда из Берлина, где супруги Горбатовы жили с 1926 по 1945 г. Широкий интерес к творчеству Горбатова в России появился совсем недавно, после проведения первой посмертной персональной выставки, приуроченной к 125-летнему юбилею мастера[361]. В 2001 г. Историко-художественный музей города Истры впервые показал обширную экспозицию его работ в московской галерее Новый Эрмитаж. По странному стечению обстоятельств выставка картин Горбатова была размещена в старом московском доме, расположенном рядом со знаменитым особняком Рябушинского (ныне Музей-квартира A. M. Горького), где хранится каприйское наследие других русских художников, где долгое время жил близкий друг живописца Алексей Максимович Горький.

Константин Иванович Горбатов родился в 1876 г. в Ставрополе Самарской губернии. Жизнь протекала в живописных краях Поволжья, на берегах великой реки. О ранних годах его биографии почти ничего не известно[362]. Но, очевидно, именно волжские просторы, водная гладь которых отражает синь небес, пестрые паруса, белоснежные стены древних городов, золотые главы церквей оказали решительное воздействие на судьбу будущего художника, предпочитавшего именно такой тип пейзажа.

Начальное художественное образование Горбатов получил в столице средней Волги – Самаре у Ф. Бурова и А. Егорова. Двадцатилетним юношей, в 1896 году, он появляется на берегах Балтийского моря, в Риге, где учится на строительном отделении Политехнического института. Его привязанность к архитектуре зарождается именно в этот период. Одновременно он посещает студию Д. Кларка. В 1903 г. художник переезжает в Петербург, где продолжает образование в Центральном училище технического рисования барона Штиглица. Этот этап, конечно же, был необходим для освоения азов классического искусства и подготовки к поступлению в Академию художеств, куда Горбатов был зачислен в 1904 г. на архитектурное отделение.

В период учебы в Академии Константин Иванович меняет свой выбор: оставив архитектуру, он всецело отдается пейзажу и начинает заниматься на живописном отделении под руководством В. Е. Дубовского и А. А. Киселева. Дубовской хорошо известен как ученик и последователь А. И. Куинджи. Пожалуй, именно эти мастера в преддверии XX в. преобразили пейзажный жанр в русском искусстве, освоив двухмерную декоративность, световые и цветовые эффекты, контрасты, выразив тот особый дух, что будет свойственно символистическому панно. В 1911 г. Горбатов блестяще завершает свое обучение у знаменитых наставников. За картину «Приплыли» он получает звание художника, право на заграничную поездку и золотую международную медаль на выставке в Мюнхене. Его первый визит в Италию, и на Капри в частности, состоялся именно в 1911 г.

И. И. Бродский, товарищ и соученик Горбатова по Академии художеств, знакомит его с Горьким именно в период первого визита Константина Ивановича на остров[363]. К 1912 г. относится второй визит Горбатова в Италию, когда он в качестве пенсионера Петербургской Академии приезжает в Рим и по приглашению Бродского и Горького вновь отправляется на Капри[364].

В 1910-е гг. художник активно работает в России. Длительное увлечение архитектурой дает свои плоды: архитектурный мотив постоянно присутствует в его полотнах, нередко занимая центральное место. Он много путешествует по древним русским городам и пишет архитектурные пейзажи[365]. Художественная среда, в которую входил Горбатов, связана с художниками-реалистами. Он выставлялся вместе с передвижниками, представлявшими традиции русской школы второй половины XIX в., был членом «Общества Куинджи», посещал «среды» И. Е. Репина (связь с Репиным сохранялась до 1920-х гг.), тесно сблизился и с мастерами московского постимпрессионизма, входившими в группу «Союз русских художников». Его живописные искания близки москвичам, среди которых К. Юон, П. Петровичев, Л. Туржанский, С. Жуковский. Так же как и они, он обращается к теме русского национального пейзажа. Участники «Союза» целенаправленно противопоставляют свое творчество графическому стилизму петербуржцев, они находят свой путь в бурной, красочной стихии. Многие из «союзников» так же, как и Горбатов, были одновременно передвижниками. С последними художников «Союза» объединяло главным образом отстаивание прав национальной тематики в искусстве (в противовес программному космополитизму петербуржцев из «Мира искусства»). Именно в недрах «Союза» сформировался русский вариант живописного импрессионизма, с его пристрастием к лирическим мотивам зимнего и весеннего пейзажа, внесенным А. К. Саврасовым и И. И. Левитаном. Традиция сочиненно-декоративного пейзажа Куинджи стала другой, хотя и менее важной, основой для пейзажистов этого направления.

Жизнь художника, однако, не ограничивалась рамками чистого искусства. Любопытно, что политические пристрастия Константина Ивановича были связаны с «левыми». В период революции 1905–1906 гг. художник публиковал сатирические рисунки в оппозиционных журналах. Вместе со своими близкими друзьями, среди которых был И. Бродский, он активно участвовал в частных вечерах помощи революционерам[366]. Думается, что сближение с Горьким на Капри также имело идейный оттенок, хотя, как известно, Алексей Максимович был равно открыт людям разных убеждений (в самые тяжкие минуты он с одинаковым постоянством защищал молодых футуристов, критикуемых имперской прессой, и аристократов, членов великокняжеской семьи, преследуемых после Октябрьской революции, резко полемизировал с Каменевым и Зиновьевым)[367].

В 1922 г., в тяжелый период разрухи, наступившей после окончания гражданской войны, Горбатов, как и многие его коллеги-художники, выезжает из России, как предполагалось, временно. Командировка Академии художеств, видимо, должна была способствовать выживанию художника, как и многих других его коллег, переживавших не лучшие времена. Оставаясь советскими гражданами, чета Горбатовых жила в Италии (на Капри), Финляндии и Берлине вплоть до 1945 г. Горбатовы встретили окончание войны в Берлине, так и не вернувшись на родину. В мае 1945 г. Константин Иванович умер, его супруга Ольга Александровна вскоре покончила жизнь самоубийством[368].

Таким образом, творческую судьбу Константина Ивановича можно разделить на три периода. Первый из них связан с ученичеством и жизнью в России (1904–1922 гг.). Второй – непосредственно работа на Капри в 1922–1939 гг. Здесь, на острове, Горбатов постоянно живет до 1926 г., затем перебирается в Берлин, но на Капри бывает гораздо чаще, чем в столице Германии, почти не участвуя в жизни русской художественной колонии Берлина. С 1940 по 1945 г. Горбатовы, будучи советскими гражданами, официально ограничены в передвижениях и безвыездно живут в Берлине, еженедельно отмечаясь в полиции[369].

В творчестве Горбатова, несмотря на чисто пейзажный мотив, отразилась его судьба. Художник был неразрывно связан с Россией, ему близка поэзия древнерусских городов, и в то же время он всецело захвачен Италией, ее удивительной природой и архитектурой. Переливчатое великолепие снегов, отражающих солнце и тени, свет луны, утреннюю зарю и блеск дня, сменяется ярким небом юга, гладью морских вод. С приездом в Италию в 1922 г. живописный стиль Горбатова постепенно меняется, колорит высветляется, становится ярче. Во многом, как нам кажется, этим переменам способствует особая художественная среда, сложившаяся в каприйский период жизни Горького (1906–1913)[370].

Именно в этот период жизнь русской художественной колонии на берегах Неаполитанского залива приобретает небывалую интенсивность. С побережья материка она перемещается на остров – во многом благодаря личности Горького. Здесь формируется уникальное сообщество русских писателей, философов, революционеров и художников. Здесь создают свои лучшие произведения тех лет Горький и Бунин. Атмосфера художественного плюрализма, напряженность творческой жизни, поэтическая созерцательность влекут сюда культурную богему. Хотя, впрочем, Капри с его античным прошлым и своеобразной «южной» средиземноморской архитектурой стал притягательным для русских еще в начале XIX в. Тогда эти гроты и берега писал С. Ф. Щедрин, тогда же К. Н. Батюшков упоминал «мавританскую» архитектуру и дуновения африканского ветра в своих письмах[371]. Известный русский путешественник Н. С. Всеволжский, побывавший в 1836–1837 гг. в странах ближнего Востока и Северной Африке, завершает свой вояж посещением Мальты, Италии и Южной Франции. Многое повидавший в своих странствиях Всеволжский точно фиксирует «ориентальный» облик Капри, отмечает его отличия от других достопримечательных мест Италии, как будто остров, лежащий в Неаполитанском заливе, какая-то иная, ни на что не похожая страна: «…Мы отдыхали на террасе и смотрели на город, ничем не сходствующий с другими городами Италии. Это не Венеция, не древний Рим и не укрепленная Флоренция. Здесь кровли куполами, а куполы покрыты свинцом; это что-то восточное, похожее на мечеть. Вид странный, но оригинальный…»[372] Такое восприятие острова, лежащего на перекрестке путей и разных культур, кажется, сохранилось вплоть до XX в. «Ну вот мы и в Европе, – писала супруга Горького М. Ф. Андреева в 1906 г., – хотя Капри, куда мы сейчас попали, это что-то совсем не умещающееся ни в какие понятия [о Европе]. Это просто «Капри», изумительно красивое место на земном шаре»[373].

Даже тогдашние итальянские путеводители для туристов характеризуют эти берега особенным образом, отмечая, что архитектуре городов позитанского побережья более всего свойственно восточное влияние. Особенно это касается Анакапри с его ярко выраженным арабским типом домов – белых кубиков с гладкими стенами и плоскими куполами, выглядящими и по сей день достаточно экзотично[374]. Самобытность и красота Капри вызывают туристический бум на побережье, остров представляется особой страной. Кажется, что Капри для русских – это страна мечты, своеобразная утопическая «страна Солнца и счастья», лежащая вне географических и политических границ. Та страна, о которой мечтали многие русские символисты – Л. Андреев, А. Белый, К. Бальмонт, воскликнувший: «Будем как Солнце!», и многие другие.

Опыт создания мифологемы такой особой страны уже имелся в русской культуре. Здесь достаточно упомянуть крымский Коктебель – волошинскую «Киммерию», перечислить «граждан» этой страны, затерявшейся на берегах Черного моря, вдали от Москвы, Петербурга и европейских столиц. Даже природа Капри и Крыма будто бы неслучайно сопоставлялась русскими путешественниками. Оба «острова» казались им близки по разным причинам. Побывавший на берегах Неаполитанского залива в 1907 г. Василий Алексеевич Ватагин, известный скульптор-анималист, писал в своих воспоминаниях: «Капри, конечно, очаровал нас прелестью берегов, скал, гротов и морем. Но должен сознаться, что Капри пленил меня своим сходством с Крымом, к которому я так любовно относился»[375].

Хочется отметить, что каприйский период важен не только для истории русской литературы, он важен и для истории русского изобразительного искусства, хотя, к сожалению, недооценен историками искусства.

Русские художники шутили, что если собрать все написанное ими на Капри, то поверхность острова будет покрыта слоем в метр толщиной. Другие иронично утверждали, что на каждые 8 художников здесь имеется 16 содержателей отелей[376]. Только в личном собрании Горького находится около 30 произведений русских художников разных направлений, так или иначе связанных с Капри[377]. Трудно перечислить всех побывавших на острове.

Каприйское сообщество в миниатюре отражало все стороны русской художественной жизни, более того – оно не только отражало, но и преобразовывало некоторые из них. Все сказанное особенно относится к началу 1910-х гг., когда вслед за представителями старой школы – И. Е. Репиным и М. В. Нестеровым – на Капри хлынула русская артистическая молодежь: студенты и пенсионеры Петербургской Академии, среди которых К. И. Горбатов, И. И. Бродский, С. Н. Колесников, супруги В. Д. и Е. Н. Фалилеевы, Е. И. Чепцов, Н. Н. Шлейн, С. Н. Зенков, А. И. Кравченко и выпускники Московского училища живописи, ваяния и зодчества, уже утвердившиеся мастера и представители новейших направлений в искусстве. Среди них «голуборозовцы» С. Ю. Судейкин и Н. П. Ульянов, кубофутуристы Н. С. Гончарова, Д. Д. Бурлюк и Маревна (М. В. Воробьева-Стебельская) и многие, многие другие. Это было время подготовки к Всемирной художественной выставке, открывшейся весной 1911 г. в Риме, где был представлен внушительный русский раздел.

Роль Горького в поддержке русской артистической молодежи трудно переоценить. Ореол политического эмигранта привлекает к нему внимание молодых. Один из выпускников Академии, К. А. Вещилов, приехавший на остров в 1912 г. вместе с Горбатовым, дает интервью петербургской прессе: «Горький любит, буквально лелеет художников <…>. Он подбадривает одних к работе, а других заставляет отдохнуть, набраться сил. Почти каждый день Горький посещает мастерские всех художников. И если кто-нибудь не пригласит его – не дай Бог, – обидится <…>. Как только стемнеет – все к Горькому. Художники, писатели, поэты – все они гости Горького.

Он говорит обо всем. Он следит за искусством, прислушивается ко всем новым исканиям в живописи <…>. Он интересуется работами даже самых крайних художников-кубистов и футуристов»[378].

Как выдающийся мастер литературного пейзажа Горький внимателен и крайне чувствителен к пейзажному жанру в живописи и графике. Он целенаправленно коллекционирует каприйские и соррентийские пейзажи, представленные в его собрании известными именами. В живописи он ищет образ Капри, адекватный его собственному видению и творчеству. Если для художников, посещавших Капри, важно было изобразить самого Горького, представить его портрет, то для писателя особую ценность и значимость приобретает именно каприйский пейзаж. По воспоминаниям А. А. Золотарева, «Алексей Максимович прекрасно знал всех этих усыновленных островом художников, любовался их работой и в особенности тем, как они изображали Капри… и был неудовлетворен». Он «любил следить за тем, как движется у них работа, и нередко сам «напрашивался» на посещение мастерских в самый разгар, до окончания какой-нибудь интересной работы <…>.

Но все же, как ни часто загорался Алексей Максимович восторгами от работ русских художников, полного разрешения трудной задачи – дать Капри в красках – он не находил: – Что-то все не то <…>»[379].

Капри все больше и больше очаровывает Горького; в письме З. А. Пешкову он пишет: «Здесь удивительно красиво, какая-то сказка бесконечно-разнообразная развертывается перед тобой. Красиво море, остров, его скалы, и люди не портят этого впечатления беспечной, веселой, пестрой красоты»[380]. Кажется, Горький находит здесь тот пейзаж, который живет в его душе и который преобразит многие его произведения, созданные на Капри. На почтовых открытках с видами острова он приписывает: «Здесь очень хочется рисовать»[381]. И Горький «рисует». «Рисует» Капри, возвращаясь к великолепной стилистике и образности своей ранней прозы, «рисует» страну солнца, страну света и морской стихии, наполняя ассоциативно связанный, сочиненный пейзаж символистической программой.

Его краски интенсивны и романтически приподняты, он стремится передать силу цвета и света. Горький подобен древнему солнцепоклоннику: встречает и провожает солнце на вершине каприйской Монте Соларо, приводит туда своих многочисленных друзей, среди которых Горбатов[382]. Особенно он любит изображать переход от сна к пробуждению и буйство красок заката, ранние вечерние сумерки, когда в последних лучах «мреет даль; там в тумане тихо плывет – или, раскален солнцем, тает – лиловый остров, одинокая скала среди моря, ласковый самоцветный камень в кольце Неаполитанского залива» (М. Горький. «Сказки об Италии», X).

Горьковские «Сказки об Италии», рожденные на Капри, – общепризнанный гимн солнцу и морю: «В небе, море и душе – тишина, хочется слышать, как все живое безмолвно поет молитву богу-Солнцу», ибо оно – источник «жизни и счастья»[383]. Солнечный пейзаж в литературных зарисовках Горького неисчерпаем. Кажется, писатель ищет эквивалент своего миропонимания в пластическом пейзажном образе, общаясь с художниками. Где же эти яркие, пестрые города, это утопическое царство солнечного света и счастья?

Видимо, поэтому Горький внимательно присматривается к художникам-пейзажистам, и долгое время он не обнаруживает «увиденного» им мира. В письме Бродскому он пишет (сентябрь 1912 г.): «Вообще я много испытал глубоких радостей, глядя на работы этих людей, и очень полюбил их самих: Хороший народ! Так верится, что они внесут в жизнь хмурой России много солнца, света, много высокой красоты искусства!»[384] Однако сдержанный, холодный, сумрачный колорит произведений русских пейзажистов по-прежнему не удовлетворяет его. Картины Чумакова, Зенкова, Вашкова, Бобровского и Кравченко кажутся ему тусклыми, работы Прахова – радикально «футуристическими». Личность Горбатова вызывает пристальный интерес писателя: «Он написал чудесные полотна, мне они страшно нравятся!» – пишет Горький Бродскому. Только Фалилеев и Горбатов заслужили особой похвалы Горького[385]. Высокая оценка личности и творчества Константина Ивановича содержится и в других письмах Горького разным адресатам. Писатель отмечает его славный характер, ум, прирожденную элегантность и даже дендизм[386]. Он особо отмечает его пейзажи в Piccola Marina (1911)[387]. Впоследствии Горбатов и Горький все больше сближаются: Константин Иванович – постоянный спутник писателя. Вместе они посещают мастерские художников[388]. Солнечный, красочный мир, мир пестрых городов и синего моря в живописи Горбатова сродни восприятию Горького. Находясь на Капри, русский художник высветляет свой колорит, который становится насыщеннее, ярче. Константин Иванович часто ищет эффектный угол зрения, смело «кадрируя» извилистые улицы Анакапри и очертания скал побережья. Постоянно работая на пленэре, живописец тем не менее часто следует традициям своих академических наставников-куинджистов, создавая большие декоративные панно в мастерской. Подтверждение этого метода, символистического по сути, мы находим в «Записках» мастера: «Искусство живописи – это не зеркало жизни, а это живая, движущаяся поверхность воды, отражающая самыми причудливыми и неожиданными образами жизнь». Художник будто бы осознанно отказывается от прямого взгляда на натуру: «Отрекись совершенно от реальности и тогда будешь живописцем», «каждое облако – озеро, дерево, дом, человек – все, что изображаешь, должно быть символом твоих желаний. Сгорать от желаний, значит творить»[389]. Перед отъездом с Капри в 1912 г. Горбатов подарил писателю пейзаж «Улица на Капри» с дарственной надписью: «Дорогому Алексею Максимовичу. Капри. Сентябрь. К. Горбатов. 1912». Этот пейзаж висел в кабинете писателя на Капри. Ответный дар – знаменитая фотография: Горький в плетеном кресле, сопровождалась дарственной надписью писателя[390]. Их контакты продолжились в 1924–1933 гг., когда Горький жил в Сорренто, а Горбатов на Капри[391].

В этот период зрелое творчество Константина Ивановича пользуется большим успехом. Его персональные выставки состоялись в Берлине, Гамбурге, Мюнхене, Кёльне, Дрездене, Вене, Копенгагене, Гааге и Лондоне[392]. Итальянская критика ценит колоризм Горбатова и его мощный талант. Внимание итальянского королевского двора и заказы мэрии Капри, крупная персональная выставка в Риме открывают путь к коммерческому успеху[393]. В 1920-е гг. художник повторяет каприйские мотивы, найденные им ранее: это виды городов Капри и Анакапри, это многочисленные марины, вид Марины Пиккола, где жил художник, и Марины Гранде с барками у берега. Это смена времен года и зимние пейзажи, рябь на воде – дуновение сирокко и дворики домов, и перголы. Многочисленный цикл небольших произведений завершает одно из лучших и с жанровой точки зрения уникальных творений Горбатова – картина «Итальянский садовник», написанная незадолго до отъезда в Берлин в 1926 г.[394]. Прощание с Капри перед отъездом на север. Достойный эпилог каприйского периода жизни Константина Ивановича. Горбатов, писавший всю жизнь исключительно пейзажи, вдруг, совершенно неожиданно, обращается к образу человека. Формат холста, выбранный художником, говорит о значительности этой работы, ее программном характере. Идиллический мотив, представленный здесь, заставляет вспомнить итальянский жанр в русской живописи XIX в., прежде всего «Итальянское утро» и «Итальянский полдень» К. Брюллова. Сбор плодов в саду, идеальный национальный типаж героя (в представлении гиперборея), слияние человека и природы – и в том, и в другом случае. Фигура юноши на картине Горбатова словно персонифицирует пейзажный образ, сам остров, его genius loci. Эта фигура напоминает горельеф, рельефно выступая на фоне обобщенного плоскостного пейзажного фона. Ритмические эффекты подчеркивают элегантный силуэт. Богатая живописная фактура характеризует стиль, выработанный Горбатовым на Капри полтора десятка лет назад.

Очертания фигуры, склоненная голова, опущенный взгляд, положение рук и ног, общее настроение элегической грусти, присущее этому образу, невольно заставляют вспомнить близкую пластическую модель – бронзовый горельеф-надгробие Сильвестра Щедрина в Сорренто (С. И. Гальберг и П. П. Клодт, 1832 г.), которое, безусловно, видел Горбатов (обращение к скульптурной модели весьма характерно для творчества многих европейских и русских художников, прошедших академическую выучку, привыкших использовать трехмерный образ для новых интерпретаций на плоскости холста). Состояние абсолютного покоя, дремы, легкого сна так же свойственно бронзовому гению, как и обобщенный пейзажный фон – маринистическая фреска, почти полностью утраченная. В зеркальном отражении обе фигуры будто повторяют друг друга, олицетворяя две стихии местного пейзажа – солнечную твердь и морскую зыбь. Символизм, аллегоризм этих образов заставляет вернуться к античным иконографическим прообразам, разбросанным по земле Италии. В этом смысле Константин Иванович продолжает тему, весьма распространенную в русской живописи начала XX века. Вспомним «ноктюрны» Врубеля, образы его Дриад, Сирен, Панов или аллегорические персонификации, созданные в живописи ближайшего друга и соученика Горбатова И. Бродского – например его картину «Фонтан в Риме» (1913), где будто бы оживает статуя речного божества.

После отъезда художника в Германию картины Горбатова получают еще больший коммерческий успех. Об этом свидетельствуют документы некоторых немецких галерей, счета с высокой стоимостью картин, иллюстрированные каталоги и открытки, изданные в Мюнхене[395]. Художник по-прежнему ежегодно возвращается на Капри, много путешествует по Европе и Ближнему Востоку. Однако его творчество почти не развивается. Откликаясь на многочисленные заказы, он начинает тиражировать уже найденные когда-то пейзажные мотивы. В 1929–1944 гг. он пишет их по этюдам, по памяти, десятки раз повторяя виды Венеции, Капри и Амальфи. Большим спросом пользовалась русская тема. Снова и снова воссоздает художник облик древнерусских городов, иной раз даже путая их названия. (Гневную отповедь по этому поводу получил Горбатов в одном из писем И. Э. Грабаря (Кёльн, 17.5.1929)[396].)

Кажется, будто высокая поэзия, присущая ранним картинам мастера, исчезает, но остается художественное качество, ремесленная отделка этих работ. Поэтому до сих пор Горбатов – фаворит известных европейских аукционов.

Константин Иванович умер в Берлине сразу после окончания войны 24 мая 1945 г. В своем завещании[397] (оно было странным образом нарушено) он просил передать все принадлежавшие ему картины и архив в Петербургскую Академию художеств, которая и направила живописца в 1922 году для дальнейшей работы в Европу.

Анализируя обширное художественное наследие Горбатова, позволим себе отметить, что именно каприйский период в его творчестве стал самым ярким и плодотворным.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.