2.5. Мусульманское меньшинство и кризис национальной идентичности в странах Западной Европы

2.5. Мусульманское меньшинство и кризис национальной идентичности в странах Западной Европы

По мнению немецкого ученого-мусульманина, сирийца по происхождению, Бассама Тиби, автора термина «евроислам», интеграция мусульман в европейское общество будет успешной только в том случае, если они откажутся от прозелитизма, джихада и законов шариата и примут европейские ценностные ориентации и поведенческие установки. Смысловое ядро этой культуры составляют демократические правила и демократическая ориентация политической жизни, которых должны придерживаться все европейцы вне зависимости от их происхождения, веры, расовой и этнической принадлежности. Соответственно, и линия раскола проходит не между Западом и исламским миром, как утверждает С. Хантингтон, а между теми, кто принимает демократические ценности и идеалы, на которых строится современное европейское общество, и их решительными противниками. Как считает Б. Тиби, только светское общество в состоянии успешно противостоять давлению исламистов и обеспечивать мирное сосуществование в Европе различных этнических и конфессиональных групп.[249] Таким образом, Б. Тиби верит в возможность формирования особой единой идентичности всех мусульман Европы и существования секуляризованного европейского ислама, занимающего то же место и имеющего тот же статус, что и европейское христианство.

Однако в понятие «евроислам» зачастую вкладывается далеко не один и тот же смысл. Для его сторонников (А. Баят, Т. Модуд, Т. Рамадан, А. С. Роалд, Б. Тиби и др.) это форма приспособления и адаптации мусульман в западном обществе с принципиально иными ценностями и традициями, чем в мире ислама. Так, египтянин, внук основателя фундаменталистской организации «Братья-мусульмане», профессор философии и исламоведения в Женевском колледже и Университете Фрибурга (Швейцария) Тарик Рамадан пишет, что если мусульмане хотят жить в Европе и избавиться от комплекса гонимого меньшинства, то они должны приобрести способность отвечать определенным требованиям, предъявляемым им европейским обществом, в частности осознавать себя гражданами общества, заключив общественный и нравственный договор со страной, в которой они проживают, признавать и уважать существующие в ней законы. Кроме того, исламу нужны перемены. Так, «…старые определения “Дома войны” и “Дома мира”, – утверждает он, – которых нет в Коране и которые не являются частью откровений Пророка, устарели». Вместо этих определений Рамадан предлагает ввести новое – «Дом клятвы» (dar ash-shahada), так как оно может успешно содействовать укоренению мусульман в Европе. Это новое определение включает в себя как мусульманский символ веры, так и гражданскую обязанность подчинения общественным законам.[250] По мнению Рамадана, необходимо четко обрисовать специфическое выражение европейской исламской культуры, адекватное европейской среде и не вступающее в противоречие с основополагающими принципами исламского вероучения. При этом мусульманские объединения в Европе и их руководители, считает один из интеллектуальных лидеров евроислама, должны приложить активные усилия к тому, чтобы защитить свою независимость в политическом и финансовом отношении как от попыток установить контроль со стороны ряда исламских стран посредством финансирования строительства мечетей и создания фондов, так и со стороны некоторых европейских государств, стремящихся оказывать влияние на деятельность мусульман на континенте.[251]

Британский сторонник евроислама Тарик Модуд считает особенно важным создать у новых граждан – представителей этнокультурных общин чувство принадлежности к государству, в котором они живут и которое наделило их правами. Однако для этого необходимо широкое обсуждение того, что означает эта принадлежность. Невозможно просто предложить людям иной культуры перенять чуждую им идентичность, мотивируя это тем, что она является системообразующей для данного национального государства и существовала до появления иммигрантов на его территории. Иммигранты-мусульмане должны сами создать свою гражданскую идентичность, т. е. осознать, что значит для них быть британцем, французом и др.[252]

Научный директор Международного института исследований ислама в современном мире Асеф Баят говорит: «Я верю, что любой мусульманин в Европе должен научиться жить в обществах, которые не являются исламскими, которые не такие, как в Египте, в Иране. А европейцы <…> должны признать, что Европа стала многоэтническим и многорелигиозным обществом, и должны с этим смириться».[253]

Однако, по мнению других исследователей, «евроислам близок к “универсальному исламу”, несущему в себе радикальный импульс».[254] Рассуждая о проблемах «шариата для меньшинства», приверженцы этого варианта «евроислама» выражают одновременно уверенность в том, что рано или поздно шариат станет правовой системой для европейского большинства. В связи с этим некоторые авторы делают самые радикальные выводы; в частности, бывший посол РФ в Султанате Оман Владимир Носенко утверждает: «В последнее время исламизм все глубже внедряется в Европу, прокладывая дорогу своему боевому отряду – “Аль-Каиде”, которая чувствует себя здесь вольготно благодаря «цивилизованности» европейского сопротивления исламским экстремистам».[255]

Несмотря на очевидное преувеличение опасности и явный алармизм такой позиции, ясно, что многие мусульмане – иммигранты во втором и третьем поколении уже не готовы довольствоваться декларациями идеи равенства вероисповеданий, они требуют реального признания статуса ислама в Европе. Примером таких требований может служить манифест Гентского центра, опубликованный в 1999 г. В документе утверждается, что «европейская идея в конце ХХ в. остается националистической идеологией века XIX», создающей образ Европы исключительно белой и светско-христианской. Сегодня в результате массовой иммиграции ислам вновь укрепил свои позиции в Европе, что делает социально необходимым «реинкорпорирование ислама в европейскую культуру».[256]

Западноевропейский опыт, как, впрочем, и американский, демонстрирует, что излишняя тематизация различия (права на различие) ведет к закреплению этнических установок и идентичностей, а так называемая интеркультурная педагогика, казалось бы, предназначенная для воспитания толерантности, на деле способствует постоянному воспроизводству дискурса различия. По-этому идея общеевропейской господствующей, или руководящей, культуры, укорененной в демократическом сообществе, члены которого связаны друг с другом не религиозной или этнической идентичностью, а коллективной идентичностью граждан этого сообщества, поддерживается многими европейскими интеллектуалами (вспомним, например, идею конституционного патриотизма Ю. Хабермаса, который видит гражданство единственной альтернативой этнической идентичности). Предполагается, что подобная гражданская идентичность должна быть превыше любой этнической и религиозной идентичности: конечно, при этом никто не выступает против религии как частного дела каждого индивида, однако на публичном уровне только демократическая гражданская идентичность должна иметь решающее значение. По мнению левых европейских интеллектуалов, только на такой основе возможно успешное решение задачи интеграции неевропейцев в европейское общество. Однако одновременно высказывается следующее опасение: «…под предлогом, что объединяющаяся Европа нуждается в общей истории, а значит, и в общей памяти, ведется речь об одной доминирующей интерпретации не только истории Европы, но и истории регионов и отдельных европейских стран».[257]

Впрочем, многие европейские интеллектуалы забывают, что само исламское мировоззрение чрезвычайно своеобразно. Прежде всего, нужно иметь в виду, что ислам – это не только мировая религия. «Основы, на которых строится внешняя и духовная жизнь каждого мусульманина, заключены не только в откровениях Корана, но также и в Сунне и хадисах, составляющих законодательные традиции», – пишет норвежский исследователь П. Н. Воге в книге «Ислам и современный мир».[258] В них определены правила и нормы, касающиеся устройства государства, общества, а также отношений между людьми, которые и называют шариатом. Многие из этих норм и принципов, как отмечает либеральный мусульманский исследователь Абдуллахи Ан-Наим, живущий в США, несовместимы с современными нормами международного права, в том числе в области прав человека. Хотя не существует единой стандартизированной версии шариата, исторически он, безусловно, предполагает неравенство мужчин и женщин, мусульман и немусульман, допускает рабство, применение силы с целью распространения ислама и др.[259]

Кроме того, «христианство и ислам имеют разное понимание мира сего и Царствия не от мира сего, духовного и мирского. Христианство различает родину духовную (Небесное царство) и мирскую (национальное государство – отечество). А для мусульманина существует только одна родина – умма, т. е. община всех верующих-мусульман, а разделение духовного и светского [для правоверного мусульманина. – В. С.] – это худшая несправедливость, означающая процесс деисламизации. Поэтому если христианский универсализм не ставит под сомнение национальную и государственную принадлежность, то исламский универсализм претендует на исключительность, и разделение по языковому, национальному, идеологическому, ценностному и страновому принципу для него лишено смысла. Ислам – это вера и культ, это родина и гражданство, которые аннулируют различия между правоверными. <…> Говорить о светском или умеренном исламе так же неверно, как невозможно отделить веру от шариата».[260]

Отношение мусульман и мусульманских государств к международным стандартам в области прав человека всегда было и остается неоднозначным, поскольку «исламская концепция права рассматривает “права человека” не как права индивидуума, а как права “уммы” (сообщества соверующих) в целом», – отмечает российский исследователь Н. В. Жданов.[261] Особенно тяжело дается признание принципа свободы совести. «Ситуация крайне усложняется и тем, – дополняет П. Воге, – что большая часть иммигрировавших в Европу мусульман являются не только выходцами из бедных слоев населения, но и представителями общества, которое сегодня можно назвать предсовременным, сохранившим обычаи и традиции, которые в Европе либо давно исчезли, либо стали маргинальными. Большая часть обычаев и представлений о формах поведения, порождающих трения между мусульманами и немусульманами на Западе, относится не столько к исламу, сколько к культурному наследию стран, откуда приехали иммигранты <…> Тем не менее мусульмане-иммигранты, а часто также их дети и внуки, защищают этот жизненный уклад, ссылаясь при этом на религию. Для них их традиции и ислам слились настолько, что их трудно разделить. Еще одна причина, осложняющая положение, – это то, что мусульмане-иммигранты также подчинены общему закону эмиграции: чем более чуждой кажется им окружающая культура, тем сильнее укрепляют они свою собственную, сохраненную в поколениях и хорошо знакомую традицию <…> Негативная реакция представителей местной культуры замыкает порочный круг, чем консервативнее и “сакральнее” кажутся окружающим мусульманские традиции и религиозные убеждения, тем скорее взгляды и поведение мусульман становятся причиной конфликтов и трений с секулярным обществом. Таким образом, – заключает П. Воге, – мы должны быть готовы к возможным будущим конфронтациям на Западе между живущими в обособленных гетто мусульманами с патриархальным управлением и дискриминацией женщин и остальным населением, живущим в свое удовольствие, но в страхе перед тем, что зреет в мусульманских гетто, и перед угрозой ислама извне».[262] Норвежский исследователь предупреждает, что экономическая и социальная дискриминация мусульман-иммигрантов может привести не только к образованию новых мусульманских гетто, но и к «талибанизации» молодого поколения мусульман, испытывающих чувство обиды и горечи. Характерно, что предупреждение прозвучало до беспорядков в предместьях французских и других европейских городов осенью 2005 г. Таким образом, в Европе для части иммигрантов «чистый» ислам стал языком протеста против социально-экономического исключения, против дискриминации и доминирования, многие из них «вдруг вспомнили, что они мусульмане, и загорелись этим новым духом».[263]

Несколько иное толкование «ренессанса исламского фундаментализма» в Европе дает известный французский ученый-исламовед Оливье Руа в своих книгах «Глобализирующийся ислам: Поиски новой уммы» (2006) и «Секуляризм лицом к лицу с исламом» (2009).[264] По его мнению, религия может воздействовать на социально-политическую жизнь общества только посредством двух механизмов. Первый – духовная культура: и в этом случае у религии много общего с этничностью, с этническими обычаями и традициями. В результате религия в определенной степени превращается в часть этнической традиции. Это естественное состояние для стран, где большинство населения исповедует одну религию либо формально идентифицирует себя с ней.

Вторым механизмом является фундаментализм, суть которого в том, что религия отделяет себя от культуры как система однозначных законов и норм – религия «в чистом виде». В современной Европе в религиозной сфере это выражается в строгом следовании догме салафизма – чистого, истинного ислама, в политической форме – в идеологии исламизма. В результате, решая проблемы интеграции иммигрантов, следует разделять, с одной стороны, явления, свойственные практически всем массовым потокам иммигрантов, – стремление сохранить свою культуру, язык и традиции, которые подвергаются опасности исчезновения или трансформации; с другой стороны, специфические особенности интеграции европейских мусульман, в том числе второго и третьего поколения. Эти особенности состоят в том, что у второго и третьего поколения европейских мусульман фактически утрачены связи с этнической культурой страны происхождения их родителей, где ислам является важнейшим, но не единственным ее содержанием. Стремясь восстановить эту связь, они обращаются к исламу: европеизированные девушки из мусульманских семей борются за право носить хиджаб, юноши уточняют время намаза через Интернет, и значительная часть молодых мусульман начинает требовать организации жизни согласно нормам шариата и критиковать западные ценности и модели поведения. Такой сконструированный тип идентичности объединяет представителей нового поколения мусульман, считающих, что исламское государство будет естественным результатом реисламизации уммы по всему миру. В свою очередь, реисламизация зависит не только от силы веры адептов, но и от организации их жизни в Европе в соответствии с установлениями истинной религии, очищенной от всех наслоений. В результате вместо утраченной культурной идентичности предков для них становится доминирующей религиозная идентичность. Сталкиваясь с секулярным европейским обществом, эта идентичность вступает с ним в конфликт, требуя не только признания, но и приоритета.

Идентичность европейского мусульманина экстерриториальна, поэтому, во-первых, к нему от имени ислама могут апеллировать и получать отклик и международные исламские организации, и представители правительств стран происхождения, и духовные лидеры ислама, и фундаменталистские исламские группировки; во-вторых, для него солидарность с членами уммы важнее интересов неисламского государства, гражданином которого он формально является.

Однако и это не все; еще одна проблема, возникающая в связи с трудностями интеграции иммигрантов из мусульманских стран, заключается в том, что ислам, несмотря на признание бытия «воображаемой» всемирной уммы, не существует как нечто единое, в нем нет единой, жесткой иерархической структуры, подобной иерархии католической или православной церкви. «Соответственно, в исламе невозможна характерная для католической и православной традиций “приватизация” сакральных текстов, где их толкование допустимо в достаточно жестко очерченных церковными институтами рамках».[265] Он всегда отличался религиозным и культурным многообразием, и потому сегодня в каждой европейской стране преобладает то или иное течение, то или иное толкование ислама в зависимости от того, откуда вышло большинство мигрантов-мусульман. Даже Б. Тиби, ратующий за «евроислам», вынужден признать: «Мы не можем сказать, что существует нечто под названием “немецкий ислам”. Это значило бы построить мусульманскую церковь, объединившую всех – суннитов, алавитов, шиитов, турок, арабов и боснийских мусульман. Это просто невозможно».[266] Среди мусульман, так же как среди христиан разных конфессий, нет единства в понимании того, что значит жить в соответствии со своей верой.

Некоторое время назад исследователи предполагали, что мусульманский вызов Европе, т. е. резкое увеличение доли нехристианского и неинтегрируемого населения, актуализирует европейскую идентичность, однако получилось все наоборот: данный фактор усилил националистические настроения и желание закрыть свою страну для того, чтобы «у нас не было столько арабов и африканцев, как у соседей». При этом складывается впечатление, что для коренного населения европейских стран ислам зачастую служит неким общим знаменателем, символом-маркером, с помощью которого всех выходцев из исламских стран объединяют в одну большую группу и проводят жесткую границу между нежелательными чужаками, внешне отличными от европейцев и замкнутыми в своей культуре, и собою, оправдывая негативную установку в отношении них изначальной агрессивностью ислама. Так, в 2005 г. около 87 % немцев считали ислам агрессивным. Близкие показатели дали социологические опросы во Франции и Италии. Характерно, что в то же время в Польше, где мусульман немного, ислам считали агрессивным только 38 % населения.[267]

Сегодня многие аналитики говорят о новой волне антисемитизма, охватившей Европу; по их мнению, ее масштаб сопоставим с волной антисемитизма времен Второй мировой войны. Так, согласно опубликованному в сентябре 2008 г. глобальному социологическому отчету Вашингтонского исследовательского центра, за последние два года в большинстве развитых стран ухудшилось отношение населения к евреям. Данные отчета свидетельствуют, что 46 % испанцев, 36 % поляков, 36 % шведов, 34 % россиян, 25 % немцев, 20 % французов в целом негативно относятся к евреям. Сравнение этих показателей с данными отчета за 2006 г. наглядно показывают рост антисемитизма. Лишь в Великобритании результаты последнего опроса оказались теми же, что и прежде: 9 % британцев недолюбливают евреев. При этом исследователи выделяют три разновидности современного европейского антисемитизма: классический, новый и мусульманский.

Классический антисемитизм связан с деятельностью правоэкстремистских и неонацистских организаций, активизировавшихся в последние годы в большинстве стран ЕС.

Характерной особенностью нового антисемитизма является то, что он усваивает антисионистскую лексику и выступает под маской объективно-критического отношения к политике Израиля; последнее особенно характерно для академической среды и масс-медиа. В докладе Конгресса США «Современный глобальный антисемитизм», обнародованном весной 2008 г., отмечается, что «отличительной чертой нового антисемитизма является критика сионизма и политики Израиля, которая, очерняя Израиль и израильтян, приписывая обычные человеческие недостатки израильтян их еврейскому характеру, преднамеренно или непреднамеренно наносит ущерб всем евреям». Новый антисемитизм особенно активно проявил себя в ходе осуществления Израилем операции «Расплавленный свинец» в секторе Газа.

Глобальный экономический кризис, охвативший мировую финансово-экономическую систему и приведший к падению производства и росту безработицы в развитых странах, еще более осложнил ситуацию. Как утверждают некоторые эксперты, «реальность сегодняшнего дня неопровержимо свидетельствует: Европа, весьма чувствительная к проблемам мусульман, остается индифферентной к массовому росту антисемитизма. Большинство европейских стран даже не отслеживают статистику преступлений антисемитского характера».[268]

Скорее всего, в ближайшие десятилетия все больше новых жителей Европы будут обретать политическое гражданство тех стран, в которых они проживают. Учитывая высокий уровень рождаемости в этой среде, а также упрощение процедуры натурализации иммигрантов в первом и особенно в последующих поколениях, можно прогнозировать появление в ближайшем будущем значительной массы новых субъектов социально-политической жизни. Так, во Франции и Великобритании более 40 % живущих здесь мусульман уже обладают правами гражданства этих стран. В Германии, благодаря недавним изменениям правил натурализации, до 2,4 млн мусульман могут в ближайшем будущем стать гражданами страны. Аналогичные изменения ожидаются в социально-политической жизни Италии, где пока менее 10 % проживающих здесь мусульман (1 млн) имеют итальянское гражданство. То же самое ожидает и Испанию, мусульманская часть населения которой также составляет 1 млн человек. В скандинавских странах, где для получения иммигрантами гражданства необходимо пятилетнее проживание на новом месте жительства, доля мусульман, обладающих правами гражданства, как ожидается, существенно возрастет в ближайшее время (с 15 до 30 %).[269]

Социологические исследования подтверждают неприятие многими представителями новых этнических меньшинств принципов либеральной демократии, господствующих в западном обществе. Для значительной части новых жителей Европы соблюдение правил поведения, принятых в их этнических общинах, и приверженность традиционным для их среды религиозным ценностям важнее подчинения законам принявших их стран. Даже вполне секуляризированные представители второго и третьего поколения выходцев из исламских стран выражают и рационализируют свое отличие от представителей принимающей стороны в идентификационных формулах, в которых исламу действительно принадлежит важное место, однако скорее как культурному явлению, средству идентификации, чем как религии. В свою очередь, 56 % европейцев считают несовместимыми ценности ислама и ценности демократии.[270]

В итоге растет взаимное отчуждение и нивелируются возможности для интеграции иммигрантов в европейское общество. В качестве следствия этого процесса некоторые российские исследователи указывают на то, что «мусульманские иммигранты интегрировались в западное общество ровно на ту глубину и восприняли западную модель ровно в такой степени, чтобы добиваться реализации собственных требований. Но при этом выдвигаемые их политическим авангардом цели радикально альтернативны фундаментальным принципам и основаниям западного общества: свободе слова (и свободе вообще), гражданскому равенству, лаицизму (принципу светского государства) и т. д. Вкратце вектор подобной активности можно определить как стремление “мусульман” адаптировать западное общество под себя, а не адаптироваться к нему».[271]

Эти тенденции в общественной жизни стран Запада вызывают все более болезненную массовую реакцию и создают в обществе атмосферу постоянных тревог и беспокойства относительно его будущего. Радикальный характер происходящих социально-психологических сдвигов в массовом сознании порождает новый феномен, названный французским исследователем Домиником Моизи культурой страха. Одним из ее доминирующих компонентов является «страх быть уничтоженными радикальными исламистами или же подвергнуться демографическому завоеванию ими по мере превращения континента в некую “Еврабию”».[272]

После террористических актов, совершенных в последние годы в западноевропейских странах, европейцы начали сознавать, что суровой реальностью их существования является превращение их стран не только в мишени для нападений террористов, но и в территории базирования последних. В результате местные сообщества, сомкнувшиеся перед лицом новой угрозы, начинают воспринимать миграцию исключительно в черно-белых тонах. Первыми стали навязывать обществу такое проблемы европейские правые. «Духовное безразличие европейцев к собственным религиозным истокам, нежелание рожать детей на фоне духовно активных и демографически здоровых мусульман становятся для первых катастрофическим фактором, способствующим полному исчезновению лица “белой Европы” уже к середине XXI века», – вещает лидер крайне правой партии «Фламандский интерес» Филипп Девинтер.[273]

Однако и представители европейского истеблишмента также оказались подвержены этим паническим настроениям. В подтверждение можно привести выдержки из доклада адмирала Криса Пари, главы «мозгового центра» Министерства обороны Великобритании, на конференции, посвященной влиянию массовой иммиграции на состояние национальной безопасности. Главная угроза Европе заключается в изначальной нелояльности мигрантов к новой стране проживания. В доказательство он приводит пример жизнедеятельности 70 замкнутых диаспор в Соединенном Королевстве, которые поддерживают постоянную связь с исторической родиной посредством Интернета, телефонной связи и дешевых авиарейсов. Глобализация, отмечает Пари, реализуется в Европе как процесс возвратной колонизации, в ходе которой огромные иммигрантские сообщества оказываются вполне самодостаточными, перемещаясь между родной и принимающей странами. В будущем, считает адмирал, они могут превратиться в крупные антизападные нестабильные анклавы внутри европейских стран, что приведет к «римскому сценарию» падения Европы.[274]

По мнению известного британского исследователя Джона Грея, «толерантность – это добродетель, свойственная людям, осознающим свое несовершенство. Такие люди не станут требовать, чтобы их предпочтения были закреплены особыми правами и привилегиями, или ожидать, что их образ жизни примут все. Они будут удовлетворены, если их оставят в покое. Вместо того чтобы стремиться к обманчивой утопии, когда любой образ жизни одинаково (и, возможно, незаслуженно) признан, эти люди довольствуются тем, что могут ужиться друг с другом <…> Самый надежный путь к обретению долгожданной свободы – это умерить свои требования друг к другу и научиться терпеливо сносить наши различия».[275] Степень толерантности определяется и уровнем межличностного и межгруппового доверия, которое, в свою очередь, обеспечивается информационной открытостью субъектов взаимоотношений. Однако в настоящее время не только большинство иммигрантских общин Европы, но и многие европейцы не готовы принять подобную модель общежития, и коренное население стран ЕС, и иммигрантские общности не испытывают доверия друг к другу.

Отметим специально, что исследователи выделяют три уровня доверия:

• межличностное доверие, которое складывается внутри группы людей, имеющих более или менее длительный опыт взаимодействия;

• обобщенное доверие, основанное на вере в то, что другие разделяют твои ценности ответственного поведения, будут вести себя так, как ты ожидаешь;

• институциональное доверие, предполагающее веру в справедливость, честность, прозрачность функционирования ключевых политических институтов; оно формируется на основе первых двух видов доверия и одновременно порождает их.[276]

Таким образом, толерантное поведение определяется наличием межличностного доверия; доверие предполагает предсказуемость, а предсказуемость требует урегулированных и институционализированных форм взаимодействия, т. е. институционализации доверия. Их отсутствие ведет к сохранению и воспроизводству клановости, групповщины, классовости и ксенофобии.

Пока политические лидеры государств ЕС по-прежнему, исходя из национальных интересов, с большим трудом договаривались по поводу проекта Европейской конституции (2004), а затем Лиссабонского договора (2009) миллионы граждан из утратившего уверенность среднего класса, не интересующиеся спорами европейских политиков и интеллектуалов, уже ищут и будут искать спасения не столько в антиглобалистской борьбе и европейском универсализме, сколько в традиционных ксенофобии, национализме, расизме или изоляционизме. Косвенным подтверждением этого является провал референдума по принятию Европейской конституции во Франции и Нидерландах весной 2005 г.

«Если основным источником национализма служит повышение степени национальной интеграции, то также верно, что сепаратистские национализмы часто возникают вследствие провала проектов более широкой интеграции», – утверждает известный американский политолог Крейг Калхун.[277] Поэтому сегодня в ЕС нет недостатка в периферийных националистических движениях и требованиях региональной автономии. Новейшая история не раз свидетельствовала, что самым простым способом объединения, позволяющим людям избежать чувства разобщенности, слабости и беззащитности перед лицом более мощных исторических сил, бушевавших вокруг, стали объединения по этническому признаку и противостояния «врагу».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.