«РОК — ЯВЛЕНИЕ ПЕРИОДА ЗАСТОЯ…»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«РОК — ЯВЛЕНИЕ ПЕРИОДА ЗАСТОЯ…»

Рок — и период, который получил у нас название периода застоя… Не правда ли, странное на первый взгляд сочетание? Но такое ли уж странное? Ведь рок приобрел особую популярность в нашей стране именно в конце шестидесятых годов, не терял ее в семидесятые и начале восьмидесятых. Почему так произошло? Есть ли тут какая-то закономерность? Это вопросы, представляющие интерес как для социологов, так и для психологов и психиатров. И чуть ниже мы об этом поговорим. Но вначале нам хотелось бы привести письмо, опубликованное в марте 1986-го в газете «Правда». Его автор — двадцатисемилетний московский рабочий Г. Кокунько. Бывший поклонник рока, особенно тяжелого рока. Человек, испытавший на себе влияние этой музыки. Поэтому мы и хотим представить его мнение в главе о том, с чего да почему прижился рок у нас в стране. Письмо даем с некоторыми сокращениями.

«Частый аргумент защитников рока — его, мол, «социальная направленность», «активность жизненной позиции» и т. п. Мол, это и есть ритмы перестройки, это и есть наглядное свидетельство гласности и демократии. Категорически возражаю! Рок — явление культуры периода застоя, средство отвлечения от конкретной работы по совершенствованию общества. Он «врубался» раньше нами на полную мощь, чтобы заглушить лившиеся из теле- и радиоприемников надоевшие ложь и полуправду, демагогические призывы и лозунги.

Сегодня — совсем иное время, но рок по-прежнему заглушает, отключает. Теперь — от деятельного личного участия в жизни, он по-прежнему стремится увести в сферу чистой абстрактной развлекательности. Когда нет подлинной обеспокоенности судьбой своей страны — только и остается уходить в личные развлечения.

Говорят, «хороший» рок «зовет» к миру, например. Увы, это очередное опасное заблуждение, всего лишь мимикрия рока, подстраивающегося под требования различных общественных групп и слоев. Спасти мир, человечество от катастрофы может только высокое искусство, красота, — а к ней искусство сегодняшнего дня должно человека поднимать, тянуть вверх. Любое же псевдоискусство, обращающееся к животным инстинктам человека, опускающееся до низменного уровня, — оно как раз и порождает тех духовно неразвитых людей, что окажутся способными нажать на кнопку. А слова, истошно выкрикиваемые в микрофоны, на каком бы языке они ни были, — при этом словами лишь и останутся.

Что-то я не видел, чтобы они приводили ярых пок- лонников рока у нас к реальной полезной деятельности — скажем, на те же субботники по охране памятников или природы. Пока они ведут только на новые концерты и другие развлечения, порой весьма сомнительные.

Не следует забывать, что рок — это не просто музыка, это прежде всего претензия на целый образ жизни. Неспроста связанная мною с периодом застоя рок-музыка всегда шла рука об руку с головокружительным ростом сопутствующих ей алкоголя, курения, наркомании, проституции, половых извращений, психических расстройств.

В последние годы у нас идет именно широкая пропаганда псевдокультуры, в чем легко убедиться, включив телевизор» Говорят, правда, что и классической музыки передают не меньше. Но вся беда в том, что классическая музыка, не говоря уж о малоизвестной нам настоящей народной, в электронной подаче ТВ очень много теряет, искажается. Рок же, современная эстрада, построенные сами по себе на использовании электроники, не теряют ничего, приобретая разнообразные телеэффекты.

И все бы ладно еще — взрослеющий человек (как это случилось со мной), кто постепенно, кто резче, может, и откажется от слепого поклонения идолу западной массовой культуры. Так, кстати, случилось с большинством моих знакомых сверстников (хотя не всех, конечно) и особенно сверстниц. Но что будет с теми, кто растет под влиянием постоянного телеоблучения роком, с детсадовскими и школьными дискотеками? Оправятся ли они от грохота псевдокультуры или так и останутся, в лучшем случае, лицемерами, выкрикивающими «социально направленные» или «жизненно активные» слова, но заглушившими в себе совесть, боль и тревоги своего народа, своей культуры?

Поймите меня правильно: я не призываю устроить гонения на проповедников некой особой «молодежной» (подразумевается — рок) культуры, не склонен, подобно им, пугать ярлыками (как, например, «консерватор», «враг перестройки», «зажимщик» и т. д.). Но мое глубокое убеждение: говорю, потому что испытал на себе, — необходимо полностью прекратить пропаганду и навязывание современной эстрады и рок-музыки через средства массовой информации, и прежде всего телевидение…»

Согласитесь, серьезное письмо, заставляющее задуматься. Не со всеми мыслями автора его можно согласиться. Например, вряд ли стоит говорить о том, что рок вовсе не имеет никакого отношения к искусству, поскольку обращается к низменным инстинктам человека.

Тут просто некоторая путаница. Искусство может быть гуманным, а может быть и антигуманным. Оно может будить в человеке самые высокие чувства, а может и апеллировать к низменному. Будит чувства, создает художественные образы, опирается на те или иные моральные основы — стало быть, перед нами произведение искусства. Иное дело — какого? Над этим надо думать в каждом конкретном случае.

Рок не всегда вызывает в нас нечто животное. Мы уже убедились: он может быть и чистой воды «развлекаловкой», эксплуатирующей расхожие любовные штампы, может быть и религиозным, опирающимся на христианские символы, в том числе — на непротивленческие. Так что жестокость вовсе не обязательна.

Но как быть с утверждением автора, что рок в нашей стране — своего рода следствие периода застоя? Есть ли основания для таких утверждений? Попробуем разобраться. На сей раз обратимся к материалам, накопленным работниками московской службы социально-психологической помощи.

Чтобы войти, как говорится, в центр проблемы, необходимо сказать несколько слов о таком термине, как самонаправленная жестокость. Понятие это весьма широкое. Под него подпадают все явления, объединенные осознанным или неосознанным стремлением личности к физическому или моральному саморазрушению.

Как это так, удивится читатель: чтобы сам себя разрушал? Да разве такое бывает? Увы, бывает. Спиртным разрушает себя алкоголик. Наркотиками — наркоман. А разве самоубийца не разрушает себя? Разрушает. Но чтобы человек приступил к саморазрушению, или к самонаправленной жестокости, нужна определенная готовность. Это должно казаться вполне естественным, а то и единственно возможным действием. Прежде чем на такое решиться, неизбежно надо распрощаться с моральными установками, присущими обществу, ценящему личность. Такая почва нередко создается в группах так называемых неформалов — хиппи, панков, рокеров, спортивных фанатов, люберов, пацифистов, металлистов, волнистое.

По собственным наблюдениям одного из авторов книги проявления самонаправленной жестокости особенно часто встречаются среди металлистов и среди увлекающихся тяжелым роком. Будучи лишенными «своей» музыки, они впадают в депрессию и, случается, наносят себе увечья — например, секутся бритвой. К слову, так же ведут себя наркоманы, лишенные наркотиков. Впрочем, об этом у нас пойдет обстоятельный разговор позже — в главе, посвященной влиянию рока на здоровье. А сейчас — о том, почему у нас вдруг появились эти самые, далеко не безопасные для здоровья их членов неформальные группы. Почему вообще молодежь «сбивается» в группы, где главное — не общие интересы, не дело, а просто юный возраст? Почему, наконец, заказан сюда вход «отцам»?

Стало расхожим утверждение, что живем мы в эпоху научно-технической революции. Верно, вот только сводим мы подчас это понятие лишь к внедрению механизации и автоматики. А революция научно-техническая, как и социальная, затрагивает куда более серьезные основы. Например, психику. Не будем забывать, что HtP в нашей стране, по сути дела, укладывается в сроки, отведенные на жизнь одного поколения. Приход техники в быт, ускоренный процесс урбанизации, рост предприятий-гигантов, в корне меняющих роль человека на производстве, — все это настолько быстро вторглось в нашу жизнь, что многие просто не успели приспособиться. Для сельской старушки обращение с газовым котлом становится непосильной задачей. Ее ровесница-горожанка, перебравшись из барака в высотную башню, годами не выходит на балкон — боится: а вдруг оборвется. Это — старики. Но не меньшие нагрузки — разве что не столь внешне заметные — испытывают и те, кто помоложе. А нагрузки-то самые разные: слуховые, зрительные, атмосферные. Изменились формы общения, стиль поведения, окружающая среда в городах нынче вовсе не та, что хотя бы два десятилетия назад. Взять, к примеру, дворы. Нет их сейчас в новых микрорайонах. Может быть, нет и не надо? Оказывается, нужны они. Не так давно по заданию Моссовета группа архитекторов, социологов и психологов исследовала, как живется горожанам, как соотносится их самочувствие в доме и на улице. И выяснилось: выходя из дома на широкую шумную магистраль, человек испытывает стрессовое состояние. Как следствие — дорожно-транспортные происшествия, случающиеся буквально напротив подъезда родного дома. Иное дело, попасть на улицу, пройдя сначала через двор. За несколько минут пребывания в такой «буферной» зоне успеваешь перестроиться, подготовиться ко всяким неожиданностям.

Короче говоря, темп изменений нашей жизни настолько велик, что человек, повторим, не успевает толком к ним приспособиться. Не потому, что не хочет, — не может. Биологические особенности не позволяют столь быстро адаптироваться.

Сначала начинают отставать люди не первой молодости. Не только по части биологической перестройки, но и социальной, поскольку изменения, о которых мы говорили, влияют на общественные условия. Кто прежде учил детей умению жить в обществе? Родители.

Через них передавалась социальная информация, сумма накопленных поколениями социальных навыков. Сегодня же им впору самим учиться, а не учить.

Однако хорошо, если бы все исчерпывалось тем, что затруднения стали испытывать «отцы». Ослабел семейный канал передачи социального опыта, родители меньше передают детям различные навыки общественного поведения, просто ориентации в жизни. И как результат — выросла незащищенность детей. Различные нагрузки и перегрузки сказываются и на старшем, и на младшем поколениях.

Родители, утратив авторитет, перестали играть в семьях главенствующую роль. Распадаются эмоциональные связи между поколениями: их не волнуют проблемы друг друга. А дальше — молодые переоценивают традиционные ценности, по их представлению устаревшие.

Те, кто смотрел полнометражный документальный фильм «Рок», наверное, запомнили эпизод, в котором один из лидеров советского рока, руководитель ленинградской группы «Аквариум» Борис Гребенщиков, играя со своим маленьким сыном Глебом, неожиданно говорит нам, зрителям: «Ну, чему я могу научить сына? Мы живем с ним вместе. Он видит, какой я, какие мы все… Мы выросли в то время, когда, кроме рока, ничего не осталось, все остальное было обманом, было пустым…» Любопытное замечание. Здесь нет обвинений в адрес собственных родителей: дескать, они не понимали сына — и вот в знак протеста — рок. Как раз у Гребенщикова тут было все нормально. В семье его увлечение приняли. Речь идет о конфликте не столько с конкретными «отцами», сколько с поколением, молчаливо пережившим крах иллюзий после оттепели второй половины пятидесятых — начала шестидесятых годов. С поколением, делавшим карьеру в семидесятые, считая это смыслом жизни. Иными словами, рок в представлении молодых стал отдушиной в период, именуемый нынче периодом застоя. Отдушиной, подчеркнем это, отключкой, но не более того. Поставив под сомнение официально пропагандируемые ценности, альтернативы им он не предложил. Ибо желание мыслить самостоятельно — лишь первый шаг на пути к самостоятельному мышлению. Стремление к самостоятельности еще не есть самостоятельность, еще не есть поступок. Давайте опять вернемся к молодежному движению протеста на Западе. Там в противовес официальной культуре создавалась своя контркультура. Рождались общественные институты — будь то хиппи или юные белые учителя в негритянских гетто, — которые жили отдельными сообществами и не укладывались в рамки общественно признанного. У нас же произошло иначе.

Участники неформальных групп в нашей стране в большинстве своем с обществом не порывают. Они учатся или работают. Скажем, металлисты в подавляющем большинстве учатся в ПТУ или техникумах. Это, кстати сказать, интересная деталь. Не станем торопиться с обобщениями, но все же не будем и забывать, по какому принципу до сих пор формируется контингент ПТУ и техникумов. Это — изгои средней школы, те, кого школа «отфутболила» после восьмого класса не за какие-то преступления, а потому, что эти ребята учились плохо или средне. Они портили картину успеваемости, мешали школе спокойно жить. И ребята это прекрасно понимали. Так не является ли их любовь к «металлу» своего рода ответной реакцией на пренебрежение к ним со стороны школы, а в ее лице и общества?

И все же, протестуя, с обществом они не порывали. И учились, и дома жили. Единственное, чего они хотели, это большей свободы поведения, права не подчиняться ограничениям традиционной культуры, ее требованиям по части одежды и поведения в быту.

В последнее время в ряде публикаций газет и журналов высказывалась такая точка зрения: неформальные объединения — социальное зло. Уже одно то, что молодые собираются вместе не для работы, а для досуга, истолковывалось как неприятие ими коммунистических идеалов. Писалось, что неформальные группы неизбежно влекут за собой пристрастие к алкоголю, провоцируют наркоманию, токсикоманию. Их, неформалов, уже ничто не сможет удержать от проявлений садистской жестокости и разврата. Думается, такие утверждения весьма поверхностны.

Сами по себе неформальные объединения не опасны. Они существовали испокон века. Например, дворовые компании, где царил дух товарищества, где младшие, хоть и получали порой подзатыльник от старших, были уверены: в беде их не бросят, на защиту «своего» выступит вся улица. Но были компании, которых интересовало одно: как бы насшибать денег для выпивки. Так что компания компании рознь. То, что ребята организуются в группы, живущие своей, скрытой от взрослых жизнью, — это вполне естественно именно в подростковом возрасте. Для психологов тут нет ничего загадочного. Подростки — уже не дети, они начинают чувствовать себя самоценными личностями, требуют прав на участие в решении «взрослых» вопросов. А взрослые их ровней себе не считают, опираясь не на эмоции, а на экономику: не могут себя содержать, денег на прожитие не зарабатывают — стало быть, о какой самостоятельности может идти речь. Малы они еще. Что остается ребятам? Только одно: собираться в компании сверстников, где они ощущают себя личностями. Так какой же тут криминал в поведении?

Поэтому давайте не будем огульно охаивать всех членов неформальных групп. Лучше приглядимся к ним. Кто они? Какие они? По данным московской службы социально-психологической помощи, 5–7 процентов обследованных неформалов состоят или должны состоять на учете в психоневрологических диспансерах. Как видите, людей с отклонениями в психике в среднем не так уж много. Как обстоит по этой части с увлекающимися роком, мы поговорим чуть ниже. В целом же большинство неформалов — вполне нормальные ребята. Основную массу составляют представители так называемых неблагополучных семей, где родители злоупотребляют алкоголем и мало интересуются воспитанием детей, а также ребята из семей лишь внешне благополучных: в них зарплата не пропивается, зато смысл жизни сводится к приобретению вещей. Духовные интересы если и существуют, то отодвинуты на дальний план, как нечто совершенно не обязательное.

Дети, вышедшие из этих семей, обычно духовно слабы. Под силу ли им в одиночку противостоять миру взрослых? Нет, конечно. И они сбиваются в группы. Себя они пока не нашли, а вот запросы — главным образом материальные — у них высокие. У читателя может возникнуть вопрос: нет ли тут некоего противоречия? Ведь часть ребят как раз и рвалась из мира вещизма. А куда? Опять-таки к вещам? Нет, не к вещам, а к материальному сверхблагополучию. Если их папы и мамы гордились покупкой ковра или телевизора последней модели, чтобы, дескать, от соседей и сослуживцев не отстать, то их дети мечтают о заграничных машинах и яхтах, о поездках на зарубежные фестивали и отдыхе на Лазурном берегу Франции. А почему, скажите, им об этом не мечтать? Они считают себя более умными, чем их родители, более информированными, естественно, и благ они хотят получать больше и высшего качества. А поскольку материально как-то посодействовать осуществлению своей мечты они не могут, то хватаются за то, что лежит на поверхности. Главным образом за внешнюю атрибутику. Она становится символом неосуществленной мечты и в то же время показывает «понимающим», с кем они имеют дело.

Рядом с этими подростками в неформальных объединениях обычно бывают и ребята помоложе. Чаще всего они инфантильны, слабы, склонны к подражанию. Сильными и уверенными чувствуют себя только в компании. Закона не нарушают, побаиваются.

Ну и наконец, последняя группа людей, встречающихся среди неформалов. Это — тунеядцы, откровенно не желающие работать. Их немного, но они как раз и создают порой негативное впечатление об объединениях. Именно эти тунеядцы и совершают противоправные действия: крадут, фарцуют, занимаются валютным бизнесом.

Мы говорили о социально-психологической стороне ухода молодежи в неформалы. Но не будем скидывать со счетов и музыкальную сторону, которая в данном случае весьма значима, поскольку в большой степени объединение в группы провоцируется рок-музыкой. У социально слабых людей она создает иллюзию силы и общественной активности. Нам могут возразить, что в стране немало рок-групп, исполняющих песни социальные, протестующие. Но весь протест сводится к простому тыканью пальцем — это плохо, это, это… Созидательного начала в роке нет. А резкая, агрессивная музыка возбуждает толпу, конденсирует в ней отрицательные эмоции, не давая им выхода. И тогда в знак враждебности к бюрократизму зрители громят залы, крушат электрички или просто мордуют друг друга. Это вполне естественно: агрессия может породить только агрессию, неважно, застойный период на дворе или перестройка…