Мария Завьялова, Дайнюс Разаускас (Москва – Вильнюс) Летающие животные и поющие рыбы, или Круговорот превращений в поэзии Сигитаса Гяды [92]
Мария Завьялова, Дайнюс Разаускас (Москва – Вильнюс) Летающие животные и поющие рыбы, или Круговорот превращений в поэзии Сигитаса Гяды [92]
На написание настоящей статьи нас вдохновило недавнее исследование Т.В. Цивьян и H.A. Михайлова о божьей коровке в связи со стихотворением М. Мартинайтиса (статья упомянутых авторов в настоящее время находится в печати, см.: Михайлов, Цивьян). По нашим наблюдениям, многие современные литовские поэты используют в своих произведениях мифологические аллюзии, и это представляется небезынтересным, тем более что к теме отражения мифологии в их творчестве мало кто обращается. Вопрос о том, насколько сознательно тот или иной автор вводит в свои поэтические произведения фольклорные мотивы и сюжеты, остается открытым, однако очевидно, что рассмотренная под определенным углом зрения литовская поэзия оказывается насквозь пронизанной мифологическими представлениями.
Обратимся к творчеству одного из самых известных современных поэтов Литвы – Сигитаса Гяды [93] . Этому автору принадлежат несколько циклов детских стихов, некоторые положены на музыку и исполняются литовским бардом Витаутасом Кярнагисом. Используемые в статье стихи взяты из двух таких сборников: «Белая ворона» [Geda 1985] и «Синий автобус» [Geda 1980]. Текст одной из песен с подстрочным переводом приводится ниже:
Gyvul?li? skraidymas
Visus gyvul?lius
Sunku apsakyti,
Bet kiekvienas moka
Po dang? skraidyti.
Skrenda ?iogelis,
I? linksmumo ?alias,
Skrenda avel?s
Ir karvyt?s ?alos.
Kiekvienas pauk?telis —
Reikia tik gird?ti —
Kaip ma?as ?mogelis
Moka kalb?ti.
O j?r? ?uvel?s
Sus?do ant dugno
Ir giesmeles gieda,
Susik?r? ugn?.
Vaikeliai, vaikeliai,
Grei?iau atsibuskit,
R?t? dar?ely
I?dygo arkliukas
Полет животных
Всех животных
Трудно описать,
Но каждое умеет
По небу летать.
Летит кузнечик,
От радости зеленый,
Летят овечки
И коровки бурые.
Каждая птичка —
Надо только слышать —
Как маленький человечек
Умеет говорить.
А морские рыбки
Уселись на дно
И песенки поют,
Разведя огонь.
Детишки, детишки,
Скорее просыпайтесь,
В рутовом садике
Выросла лошадка
На первый взгляд здесь присутствуют типичные фантастические мотивы, характерные для детской литературы: животные, летающие по небу, поющие рыбы и вырастающий в саду, как трава, конь. Однако такая игра фантазии поэта не кажется случайной при обращении к другим его стихам, в которых явно выделяется несколько устойчивых лейтмотивов. Рассмотрим эти мотивы подробнее.
I. Животные, плавающие по морю, как рыбы
В нескольких стихотворениях Сигитаса Гяды встречается один и тот же мотив – пасущиеся в морях кони:
Niekas gano savuosius ?irgelius
Turi Niekas kumelai?i?,
Balt?j? ?irgeli?,
Turi Niekas vis? band?
B?r?j?, ?yv?j?.
Ten, po j?ras molynas,
Jas Niekelis gano,
J?reli? dugnu
Namo parsivaro
Никто пасет своих коней
Есть у Никого [94] кобылки,
Белые кони,
Есть у Никого целое стадо
Гнедых, сивых.
Там, по синим морям,
Их Никто пасет,
По морскому дну
Домой гонит
Нередко в связи с морским конем возникают аллюзии к небесному пространству: конь, пасущийся в море, должен разбудить солнце; морская трава расцветает звездами:
?irgelio pra?ymas
?irgeli, ?irgeli,
?sk j?ros ?olel?,
?irgeli, ?irgeli,
Pa?adink saulel?.
Pa?adink saulel?
I? vasaros j?r?,
?i?r?k, kaip ten ?alia,
U? lango, u? dur?,
Kur ?vaig?d?s su?ib?,
Kur j?ros ?irgai
I? mari??olel?
Skabnoja ilgai.
?ydraisiais ?iedeliais
T o s ?ol?s ?yd?s,
Ilgumas ?iaudelio,
Didumas ?vaig?d?s!
Baltosios ?vaig?del?s
?irdis atsiskleis…
Keliauja ?irgelis
Sau j?r? keliais…
Просьба коня
Конь, конь,
Ешь морскую травку,
Конь, конь,
Разбуди солнышко.
Разбуди солнышко
Из летнего моря,
Смотри, как там зелено,
За окном, за дверью,
Где звезды заблестели,
Где морские кони
Из моря травку
Щиплют долго.
Голубыми цветочками
Эта травка зацветет,
Длина соломы,
Величина звезды!
У белой звездочки
Сердце откроется…
Бродит себе конь
По морским дорогам…
В стихах Гяды в «девяти морях-океанах» плавает и морской теленок:
Jur? ver?iuk?lis
Vai gra?i gra?i m?s? ?emel?,
Devynios j?ros, devynios mar?s,
Tarp t? j?reli? egl? ?yd?jo,
Po tas mareles j?r? ver?iuk?lis,
I?verstaakis, j?r? ver?iuk?lis,
Akel?m varto, ?uveles gaudo.
Ma?os mergel?s burneles prausia,
?uveli? ?ukel?m galv? ?ukuoja.
?ol?s ?alumas, dangaus ?ydrumas,
? auk?t? dang? kyla ?olel?…
Морской теленок
Ой, красивая, красивая наша земля,
Девять морей, девять океанов,
Между теми морями ель цвела,
По тем океанам морской теленок,
Пучеглазый, морской теленок,
Глазами вертит, рыбок ловит.
Маленькие девочки ротики моют,
Рыбьими расческами волосы расчесыв;
Зелень травы, голубизна неба,
В высокое небо поднимается трава…
В последнем стихотворении, видимо, отразилась аллюзия на текст из собрания народных песен Малой Литвы, опубликованного Л. Резой в XIX в., ср:
I?b?g’ i?b?go
I? Rusn?s kiemo
Du jaunu ?vejyt?liu.
Jie leido leido
Plonus tinklelius
Padumo vidur?ly.
O ir sugavo
Dyvnai tinkleliais
Du j ? r i ? v e r ? i u k ? l i u.
– Ai drauge, drauge,
Tavor??iau mano,
Kas tai dyv??uvel?s?
Выбегали
Из села Русне
Два молодых рыбачка.
Они пускали
Тонкие сети
Посреди пучины.
А и поймали
Дивно сетями
Двух м о р с к и х т е л я т.
– Ой, друг дружище,
Товарищ мой,
Что за дивные р ы б к и?.. [R?za, 111, № 32]
Что же касается непосредственно морского теленка , следует прежде всего упомянуть названия соответствующих морских существ: ср. такие литовские названия рыбы Cottus quadricornus, как j?ri? ver?is, j?rjautis, буквально ‘морской теленок’ и ‘морской бык’ [LK? IV, 432, 434], названия керчака (Myoxocephalus scorpius) bullis, буквально ‘бык’, и j?ros b?lius ‘морской бык’ [LK? I, 1133, 1153]; также русское название породы рыб бычок [см.: Даль I, 149], бык-рыба ‘бычок-подкаменщик’ [Усачева, 129], слвц. bul’ ‘жерех’ (букв. ‘бык’) [Усачева, 157]. Из «Славянского бестиария» здесь заслуживает упоминания волъ морский – «животное с головой вола; передние ноги с копытами, а вместо задних ног – рыбий хвост» [Белова, 76].
К уподоблению рыбы корове ср. также народную поговорку (зап. в с. Пелеса, совр. Белоруссия): Mano karv? gra?i kaip lydak? ‘Моя корова красивая, как щука’ [LKP?, 146]. Ср. также загадку: marga karv? dang? lai?o – lydekaitis po ledu ‘пестрая корова небо лижет – щучка подо льдом’ [LT V, 528, № 6185].
Такое уподобление также хорошо известно в славянской народной традиции. В России «водяной владеет всем, что есть в воде и на воде… А в подводном царстве у него много скота – стада коров и лошадей, которых он лунными ночами выгоняет на прибрежные заливные луга» [Левкиевская, 341, 346; см.: СД I, 399; СМ, 83]. Ср. быличку: Водяной по ночам выгонял своих коров из реки на прибрежный луг. Один человек заметил, что по ночам у реки пасется стадо черных коров, а придет утром – никого нет. Мужик стал наблюдать за этими коровами и, наконец, понял, что это коровы водяного и что тот сам выходит на берег их пасти. Однажды под утро, когда водяной загонял стадо назад в воду, мужик изловчился и отбил одну корову. Эта корова оказалась очень молочной, а в хозяйстве мужика с тех пор никогда не переводился скот [Левкиевская, 347; см.: ЭС, 74].
Не случайно, видимо, в стихотворении Гяды морской теленок имеет эпитет «пучеглазый»: глаз быка в народной традиции нередко выступает метафорой водного пространства: «…озеро, эта светлая масса воды, заключенная в круглой форме, на мифическом языке язычника представлялась глазом Тура (быка)»; «…названия Тур-озеро, Турово, Воловье око надо понимать так, что в язычестве озеро почиталось глазом небесного быка – солнца» [Афанасьев 1996, 68].
В отношении морского коня также прежде всего следует вспомнить названия соответствующего существа – h ipp o campus’а: рус. морской конек; лит. j??ros arkli?kas ‘то же’, ?uvel? arkli?kas ‘рыбка-конек’ [LK?, I, 307]. Ср. в этом отношении следующие названия рыб: рус. конь, кобыла, блр. конь, укр. кобила ‘жерех’, рус. конь ‘белорыбица’, пол. kobyia ‘сырть’ [Усачева, 157], рус. лошадиный вьюн ‘вьюн’ [Усачева, 121]; ср. также рус. табунец ‘гольян’ [Усачева, 76]. Ср. нем. Rappe ‘конь’ и ‘жерех’ [Усачева, 157].
В «Славянском бестиарии» идропь или едропь – «мифическое животное, полуконь-полурыба, предводитель всех рыб»; также испопотамъ, т. е. бегемот, который понимается как зверь водный и тако же видом яко конь, он же конь водный, водной, водяной или конь рьчный: Конь есть водяной чернь подобенъ коню, а зубы имать велики [Белова, 130, 136, 147].
Как уже упоминалось, в русской традиции в подводном царстве у Водяного «стада коров и лошадей». Поэтому «хорошо осведомленные люди привычно не едят раков и голых рыб (вроде налимов и угрей), как любимых блюд на столе водяного, а также и сомовину за то, что на сомах вместо лошади ездят под водой эти черти» [Максимов, 109; цит. по: ЭС, 73]. Или же «мутный вал, несущийся по воде, – их лошади» [РС, 94]. В жертву водяному приносили лошадиный череп или топили для него целую живую кобылу [см.: РС, 96, 102; ЭС, 72], или же у него самого конская голова [СМ, 83].
В литовской загадке конь уподобляется непосредственно рыбе: ??uolas be ?ak?, dzirvonas be tak?, kumet? be vadeli? ?ino keli? – ?uvis ‘Дуб без ветвей, залежь без тропинок, кобыла без вожжей знает дорогу – рыба’ [T? V, 588, 592, № 292]. На «щучьих конях» разъезжает по своему подводному царству и царь-рак в латышской дайне:
V?zi, v?zi, suk? galvu,
Liec kroniti galvi??!
L?daci?as kumeli?i
Iemaukti?us zvadzin?ja
Рак, рак, причешись,
Надевай корону!
Щучьи кони
Уздечками позванивают
[BDS, № 2716]
Вслед за В.Н. Топоровым здесь «можно напомнить о глубокой связи коня и воды в ряде мифопоэтических традиций [возможно, для определенного периода она поддерживалась в порядке „мифопоэтической“ этимологии языковой близостью обоих слов, ср. и.-е. *ek’uo– ‘конь’ и *aku? (*эkuй) и *ёku– ‘вода’, ‘река’ и т. п. – ср. предполагаемый общий семантический множитель – ‘течь’, т. е. ‘бежать’ и ‘струиться’ (поток)], отраженной как в конкретных образах [ср. Посейдона в связи с его конской ипостасью и „морской“ функцией; Гиппокрену, букв. ‘лошадиный источник’, возникший от удара копыта крылатого коня Пегаса; гиппокампа, морское чудовище с телом коня и рыбьим хвостом; ср. также гиппопотама, в имени которого „лошадиное“ соединяется с „речным“ (лтш. nil-zirgs, букв. ‘Нила лошадь’) и т. п.], так и в мифологических мотивах (конь или „конские“ персонажи и вода, река, море) и в гидронимии („конские“ реки многочисленны в ряде и.-е. традиций, ср. др. – инд. A?vanadl, букв. ‘лошадиная река’, др. – гр. H?pparis, Hippok??n, Hippokr?n?, лит. A?v?, A?vij?, A?v?n?,-yn?, ср. на русских территориях Освея, Освица и т. п.)» [Топоров 1992, 14, 27]. Ср. в этом отношении литовскую загадку, в которой через коня загадывается река: Tarp dviej? kaln? juodas ?irgas b?ga ‘Между двух гор вороной конь бежит – река’ [LF, 161, № 321]; ср. соответствующие русские: Между гор, между гор бежит конь вороной; Не конь, а бежит, не лес, а шумит [Загадки, 29, № 466, 464].
Небезынтересно в данном случае отметить связь воды с конем у русских поэтов. Ср. у Пушкина: И тяжело Нева дышала, / Как с битвы прибежавший конь; у Мариенгофа: По мостовым, как дикие степные кони, / Проскачет рыжая вод а; у Соснора: И вод а всех волн / бежала в сентябре и убежала, / как конниц а … [Павлович, 92].
Благодаря Гомеру известно, что «троянцы приносили животных в жертву Скамандру и бросали в его воды живых лошадей; Пелей пожертвовал пятьдесят овец источникам, из которых берет начало Сперхей. Лошади и быки приносились в жертву Посейдону и другим божествам моря» [Элиаде 1999, 196]. В «Одиссее» (V.380) Посейдон мчится по морю на колеснице, запряженной длинногривыми конями [МНМ II, 232].
В связи с «Никем», пасущим под водой свои стада, ср. ирландского владыку потустороннего мира на дне моря, который о Бране, путешествующем по морю в поисках «острова блаженных», находящихся, по сути дела, «нигде», говорит: «Бран и его спутники думают, что здесь море, но для меня в колеснице все это – цветущий луг. Моя страна – под морем, через нее текут медовые реки. То, что Брану кажется лососями, – это мои кроткие ягнята и телята. Не видны тебе и кони на дне моря, а их там уйма. Испокон веков под волнами живут счастливые мои люди» [Demeter, 181—182].
2. Животные, вырастающие из земли, как растения
В стихотворении Гяды, которое так и называется – «Лошадка в садике», – лошадь вырастает, как трава в рутовом саду, но одновременно она продолжает принадлежать и водному пространству («Паслась она среди морей, океанов, / Щипала морскую травку»; «Поет морские песенки»), и небесному («Во лбу ее и днем светила бы / Большая белая звезда»):
Arkliukas dar?elyje
Tas arkliukas, kur i?dygo
Kitados dar?ely r?t?…
Vaikai, penketas meteli?!
Koks jis didelis jau b?t?!
Jo kaktoj ir dienа ?viest?
Didel? balta ?vaig?d?,
Vardas jo Arkliukas b?t?,
O ?irgelis – pavard?…
Ryt?, vakarui at?jus,
Jis miegot? tarp g?li?
Vy?ni??ydin?iam sodely…
Ak, pa?adint negaliu…
To arklelio balto, ?irmo,
Kur? andai jums suk?riau…
Gan?s jis tarp mari?, j?r?,
Skab? j?ros ?oleles…
T e n ?irgelis baltas ?vyti,
Gieda j?r? daineles
Лошадка в садике
Та лошадка, которая выросла
Когда-то в рутовом садике…
Дети, пять годочков!
Какая она большая уже была бы!
Во лбу ее и днем светила бы
Большая белая звезда,
Ее имя было бы – Лошадка,
А Конь – фамилия…
Утром, вечером,
Спала бы она среди цветов
В цветущем вишневом садике…
Ах, разбудить не могу
Эту лошадку белую, сивую,
Которую тогда вам сотворил…
Паслась она среди морей, океанов,
Щипала морскую травку…
Там лошадка белая блестит,
Поет морские песенки
В другом стихотворении лошадка приходит из моря «через серебряные листья» с губами, «полными травы»:
Daina apie j?ros arkliuk?
Baltas melsvas arkliukas
Atkeliavo i? j?r?,
…Baltas melsvas arkliukas,
L?pos pilnos ?ol?s,
…Atkeliavo i? j?r?
Pro sidabro lapus.
Baltas melsvas arkliukas
I? dangaus ar kriaukl?s…
Песня о морской лошадке
Бело-сизая лошадка
Пришла из м о р я,
…Бело-сизая лошадка,
Губы, полные т р а в ы,
…Пришла из моря
Через серебряные листья.
Бело-сизая лошадка
С н е б а или из раковины…
Примечательно, что в литовском языке немало названий растений, содержащих анималистские метафоры. Метафоры, основанные на образе коня, могут относиться как к травяным растениям, так и к деревьям, их частям, плодам и грибам, ср., например:
растения : arkli?r?g?tis, arkli?r?g?t? (букв. ‘конский щавель’), kum?l-r?g?t? (букв. ‘кобылий щавель’), arkli?stambis (букв. ‘конский стебель’) ‘растение, похожее на щавель (Rumex pratensis)’ [LK? I, 305; VI, 871]; arklia-p?dis (букв. ‘конская стопа’) или kum?lp?d? (букв. ‘кобылья стопа’) ‘ранняя мать-и-мачеха (Tussilago farfara)’ [LK? I, 303—305; VI, 871]; arkliabarzdis (букв. ‘конская борода’) ‘такое растение’; arkli?muilis (букв. ‘конское мыло’) ‘такое луговое растение’; arkli?pup? (букв. ‘конский боб’) ‘такое культурное растение (Vicia Faba equina)’; kum?lm?t? (букв. ‘кобылья мята’) 1) ‘кудрявая мята (Mentha crispa)’ 2) ‘дикая мята (Mentastrum)’ [LK? VI, 871]; kum?l?ol? (букв. ‘кобылья трава’) ‘калужница (Caltha palustris)’ (ср. то же – karv??ol? (букв. ‘коровья трава’)) [LK? VI, 872] и т. п.;
деревья и их части : arkliada?t? (букв. ‘конский зуб’) ‘смолистая красная ель’; arkliada?tis (букв. ‘лошадиный зуб’) ‘дерево или вообще нечто грубое и твердое’, ‘твердый, красный кусок сосны или ели’; или же ‘щавель (Rumex)’ [LK? I, 303]; ?irginys, ?irgelis (букв. диминутив от ??rgas ‘конь’) ‘сережка некоторых видов деревьев’ [LK? XX, 718, 720];
плоды и ягоды : arkli?uog? (букв. ‘конская ягода’) ‘растение из семейства вересковых, похожее на бруснику (Arctostaphylos Uva ursi)’ [LK? I, 303—305]; kum?lkiau?iai (букв. ‘яйца жеребца’) ‘такой сорт яблок (очень твердые)’ [LK? VI, 869]; kum?luog? (букв. ‘кобылья ягода’) ‘черная смородина’ [LK? VI, 871]; kumeluogis (букв. ‘кобылья ягода’) ‘волчья ягода (Paris quadrifolia)’ [LK? VI, 871];
грибы : kum?lz?bis (букв. ‘кобылий зуб’) ‘такой гриб’ [LK? VI, 871]; kum?lpapis, kum?lspenis, kumelspen? (букв. ‘кобылий сосок’) ‘сморчок (Morchella conica)’; ‘навозник кудрявый (Coprinus porcellanus)’; (но и kum?lspenis ‘такая полевая трава’).
Ср. также в русском языке: коневий лук, конечки ‘растение Teucrium scordium, щавель’, конятник (тул.) ‘конский щавель, Rumex acutus’, конская грива ‘растение Eupatorium cannabinum’, конский хвост ‘вид хвоща, конехвост, Equisetum palustre’, коневик ‘трилистник, дятельник, Trifolium pratense’, конековка, коняковка ‘растения Vicia sativa, кормовой и мышиный горошек и Securigera coronilla’, коника ‘чернобыльник, быльняк’, коница
‘растение истод’, коничник ‘растение Alhagi camelorum, колкая, щетинная трава, калмыцкие шилья’, коновальчик ‘растение Trifolium alpestre, красная кашка’, ‘Trifolium montanum, белоголовка, коневник’, лошадиный хвост ‘растение Anabaris aphylla’, лошаково ухо ‘растение сальный корень, живокость, свербигуз, Symphitum’, лошачник ‘растение Mulinum’, лошачница ‘растение Hemionite’; конский каштан ‘желудник, дикий каштан’, ‘дерево Aesculus hyppocastanum’; конский гриб ‘поганка серая, Agaricus cinereus’ [Даль II, 155—156, 270].
Интересно, что в тексте Гяды, где Никто встречает «ветряного коня» он собирает щ а в е л ь и землянику:
Stebuklas, kur? patyr? Niekas, pasigav?s ?irgel?
R?g?teliavo Niekelis,
?emuogiavo Niekelis
Ir pamat?, kaip b?ga
Baltas v?jo ?irgelis.
Чудо, которое испытал Никто, поймав коня
Собирал щ а в е л ь Никто,
Собирал землянику Никто
И увидел, как бежит
Белый ветряной к о н ь
Другой интересной аллюзией к мифологии растений являются упомянутые в стихотворении Гяды глаза теленка (см. также об этом выше): ср. ver?iakys (букв. ‘глаза теленка’) 1) ‘гриб из семейства пластинниковых Lactarius piperatus’; 2) ‘растение Lycoperdon papilatum’ [LK? XVIII, 867].
Что касается мифологических представлений, в связи с вырастающим конем, т. е. конем-растением (в частности, конем-деревом) в первую очередь следует отметить древнеиндийское мировое древо a?vatth? – (Ficus Religiosa), название которого (от a?va-stha -) буквально означает ‘лошадиная стоянка’ [см.: МНМ I, 143—144]; также скандинавский мировой ясень Иггдрасиль, буквально «конь Игга», т. е. Одина, на котором тот во время своего «шаманского» посвящения провисел 9 дней. «Это название, возможно, подчеркивает роль Иггдрасиля как пути, по которому обожествленный шаман странствует из одного мира в другой» [см.: МНМ I, 478—479]. Ср. в связи с этим название виселицы в нордической традиции «конь висельника» [Элиаде 2000, 355].
Примечательно, что по принятии христианства с Иггдрасилем сопоставлялся крест Распятия, который, в свою очередь, воспринимался как конь, на котором Христос поднялся на небеса [Jobes, 386]. Некоторые параллели этому имеются и в славянской традиции: например, по болгарским поверьям на «том свете» крест становится конем усопшего, а гроб – седлом [СД II, 653].
В связи с образом мирового дерева-коня в русской традиции можно вспомнить Ивана Дурака, пасущего своего коня в ветвях мирового дерева [Иванов, Топоров, 229]; также ср. фрагмент рассказа (сказки), записанного К.И. Ходовой от ее отца: Едем мы из одного села в другое, вдруг лошадь и остановилась. Тятенька посмотрел, а она на две части перерублена. Это он топор под седелку положил, лошадь ступает, топор тюкает, и перерубил лошадь пополам. Что делать? Вырубил он березовый сук и соткнул обе половины. Едем дальше, вдруг л о ш а д ь опять остановилась. А это из сучка выросла б е р е з а, д о н е б а доросла и за звезду зацепилась, лошадь ни с места. Тятенька мне говорит: «Полезай, отцепляй!» Я и полез, долез до самой звезды, только туда голову засунул, а там покойные дедушка и бабушка … [цит. по: Топоров 1973, 131]. Ср. русскую загадку: Черная заплатка и серая заплатка н а б е р е з е с к а ч е т . – Сорока [Загадки, 44, № 1047], при том что облик сороки обычно принимают ведьмы. Ср. в этой связи литовское поверье: Sako, prie??v. Jon? raikia vantas ri?tis u? tai, kad per ?v. Jon? raganos ber?us apjodo ‘Говорят, перед Купалой надо венки вязать из-за того, что во время Купалы ведьмы н а б е р е з а х с к а ч у т’ [KR, 156].
К тому же образу отсылает популярная быличка (тип 3651 по классификации AT, дополненной Й. Балисом) о батраке, полетевшем вслед за хозяйкой-ведьмой на собрание ведьм: для того чтобы вернуться, ведьмы дают ему коня, который, однако, по пути исчезает, а батрак приходит в себя и обнаруживает себя сидящим на вершине дерева или на березовом бревне [Balys III, 211, № 3651]. Ср. русский сюжет этого же типа, в котором солдат при возвращении верхом по воздуху с Лысой горы произносит недозволенные «тпру» и «но»: В ту же минуту полетел он вниз, в чащу леса, а к о н ь тут же превратился в б е р е з о в у ю п а л к у [Левкиевская, 371].
В другой литовской быличке в ночь на Ивана Купалу один батрак ищет в лесу своих коней и вдруг: ?i?ri bernas, joja ka?koks nepa??stamas ponaitis gra?iu i?pen?tu ?irgu. Arklys puikus, neu?turimas ?vengia, piestu ?oka. Ponaitis bernui pasi?l? s?sti pajoti. Bernas gi nieko pikto nenumanydamas ?m? ir u?s?do. Kai tik u?s?do ant to gra?iojo ?irgo, tik j? ?vyk?t tas ?irgas ir nusvied? per kr?m? vir??nes ?em?n. Nusigand?s bernas smagiai leptel?jo pelkut?n. Atsipeik?j?s suprato, kad ?ia pikt? mon? b?ta ir pamat?, jog jis buvo u?s?d?s ne ant puikaus ?irgo, bet ant palenkto jauno ber?elio, kur? nelaba dvasia jam paki?o, kad i? varg?o ?mogaus pasijuokt? ‘Смотрит парень – скачет какой-то незнакомый барин на красивом откормленном коне. Конь прекрасный, не переставая, ржет, встает на дыбы. Барин парню предложил сесть и покататься. Парень, ничего дурного не подозревая, взял и сел. Как только сел он на этого красивого коня, так этот конь раз – и сбросил его через верхушки кустов на землю. Испуганный парень со всего размаху шлепнулся в лужу. Придя в себя, понял, что это злые чары были, и увидел, что он сел не на прекрасного к о н я, а на склоненную молодую б е р е з у, которую подсунул ему нечистый, чтобы посмеяться над бедным человеком’ [KR, 131].
В одном из вариантов популярной литовской былички о «Музыканте на чертовой свадьбе» черти велели слугам запрячь лошадей и отвезти музыканта в то место, откуда привезли. Они запрягли к о н е й, пригнали их к самим дверям, и черт велел сесть музыканту в повозку, но поскольку тот успел помазать один глаз чертовой мазью, то «видел этим намазанным глазом, что он сидит на очень высокой с о с н е и быстро скачет через какое-то болото» [Balys III, 391, № 449].
Таким образом, видимо, не случайно и в поэзии Гяды морской конь, выйдя из воды, прорастает травой, вместе с которой потом оказывается на небе, чему посвящен следующий мотив.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.