ЖИЗНЬ МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ, ЖИВОПИСЦА, СКУЛЬПТОРА И АРХИТЕКТОРА ФЛОРЕНТИЙСКОГО

ЖИЗНЬ МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ, ЖИВОПИСЦА, СКУЛЬПТОРА И АРХИТЕКТОРА ФЛОРЕНТИЙСКОГО

Перевод Б. Грифцова, примечания Б. Грифцова и А. Дживелегова

В то время, как богатые выдумкой и дарованиями таланты, просвещенные славнейшим Джотто и его последователями, старались дать миру образцы ценностей, сообщенных их духу благоволением созвездий и соразмерным сочетанием способностей; и в то время, как в своей жажде подражать величию природы усовершенствованием искусства они старались, поскольку могли, постичь того высшего разумения, которое многими именуется универсальным разумом, но лишь напрасно тратили свои силы – всеблагой правитель небес милосердно обратил свои взоры на землю, увидел тщетную нескончаемость стольких усилий, бесплодность пламеннейших попыток, людское самомнение, еще более далекое от истины, чем потемки от света, и соизволил, спасая от подобных заблуждений, послать на землю гения, способного во всех решительно искусствах и в любом мастерстве показать одним своим творчеством, каким совершенным может быть искусство рисунка, давая линиями и контурами, светом и тенью рельефность живописным предметам» создавая верным суждением скульптурные произведения и строя здания, удобные, прочные, здоровые, веселящие взор, соразмерные и богатые различными украшениями архитектуры. Сверх того соизволил правитель сопроводить его истинного нравственной философией и украсить сладостной поэзией, чтобы мир почитал его избранником и восхищался его удивительнейшей жизнью и творениями, святостью нравов и всеми поступками, так что могли бы мы именовать его скорее небесным, нежели земным явлением, и видя, что в этой области духовной деятельности, в удивительнейших этих искусствах, т. е. в живописи, скульптуре и архитектуре, тосканские таланты, среди всех остальных, наиболее значительны и возвышенны, ибо тосканцы превосходят остальных итальянцев трудолюбием и стремлением развивать все эти способности, – соизволил правитель избрать Флоренцию среди всех других городов достойнейшим ему отечеством, чтобы этим одним ее гражданином завершилось все совершенство ее дарований.

И вот, под знаменательным и счастливым сочетанием созвездий, в Казентино, у почтенной и благородной жены Лодовико ди Леонардо Буонарроти Симони, происходящего, как говорят, от знатнейшего и древнейшего рода графов Каноссы, в 1474 году¹, когда Лодовико исполнял обязанности подеста замков Кьюзи и Капрезе по соседству с Вернийскою скалою, где св. Франциск принял стигматы, в Аретинском епископстве в шестой день марта месяца, в воскресенье, в восьмом часу ночи родился мальчик. Без особых причин, только по внушению свыше, дали ему имя Микеланджело, предвидя в нем явление небесное и божественное, сверхчеловеческое, ибо при его рождении Меркурий и Венера благосклонно вступили в обитель Юпитера, чем предвещалось, что деяниями его рук и разума будут созданы творения чудесные и достойные изумления. Покончив с отправлением обязанностей подеста, Лодовико вернулся во Флоренцию и поселился в трех милях от нее, на полученной им от предков вилле в Сеттиньяно, в месте каменистом и обильном залежами песчаника, которые непрестанно разрабатываются каменотесами и скульпторами, по большей части происходящими отсюда. Кормилицею Микеланджело и была жена каменщика; потому-то, беседуя однажды с Вазари, Микеланджело сказал в шутку: «Джорджо, все хорошее в моем таланте получено мною от мягкого климата родного нашего Ареццо, а из молока своей кормилицы извлек я резец и молот, которыми создаю свои статуи.

Со временем сильно увеличилось семейство Лодовико, и так как был он малосостоятелен и скуден доходами, то приспособил своих детей к шерстяному и шелковому делу; Микеланджело же, уже подросший, был отдан на обучение грамоте учителю Франческо из Урбино; однако по своей природной одаренности стремился он к рисованию, на которое и употреблял тайком все свое свободное время, за что отец и учителя его бранили, а порою и бивали, считая, вероятно, что стремиться к этому неведомому им искусству есть дело низкое и недостойное древнего их рода. В это время Микеланджело завел дружбу с Франческо Граначчи, также юношей, который был отдан на обучение живописи к Доменико Гирландайо. Любя Микеланджело и видя его очень способным к рисованию, Граначчи ежедневно снабжал его рисунками Гирландайо, который не только во Флоренции, но и во всей Италии почитался одним из лучших мастеров, какие были. Так изо дня в день росло у Микеланджело желание творить, и Лодовико, не умея отвлечь мальчика от рисования и видя, что для этого нет способов, но совету друзей решил отдать его к Доменико Гирландайо, чтобы стал он у него обучаться и чтобы не пропадали бесплодно его способности. Когда Микеланджело начал заниматься искусством у Доменико, ему исполнилось четырнадцать лет, и хотя некто, составлявший его жизнеописание после 1550 года, когда я впервые написал мои «Жизнеописания», утверждает², что другие по незнанию наговорили много небылиц и пропустили достойное упоминания, и в частности, хотя он называет Доменико завистником, который будто бы никакой помощи Микеланджело не оказал, однако все это неправда, как то можно видеть по записи, сделанной рукою Лодовико – отца Микеланджело в книге Доменико; эта книга принадлежит ныне его наследникам и гласит так: «1488. Удостоверяю сего первого апреля, что я, Лодовико ди Леонардо ди Буонарроти, поручаю сына моего, Микеланджело, Доменико и Давиду ди Томмазо ди Курарадо на ближайшие три года с тем условием и сговором, что означенный Микеланджело обязуется находиться у вышеназванных означенное время, обучаясь рисованию и упражняясь в означенном ремесле и во всем, что вышеназванные ему поручат, и что означенные Доменико и Давид обязуются уплатить ему в течение трех лет двадцать четыре полноценных флорина: в первый год шесть флоринов, во второй год восемь флоринов, в третий – десять флоринов, а всего 96 лир»; и ниже имеется такая собственноручная расписка Лодовико: «Сего 16 апреля вышеназванным Микеланджело получено два золотых флорина золотом; получено мною, Лодовико ди Леонардо, его отцом, за его счет 12 лир 12 сольдо». Эти записи я скопировал с подлинной книги в доказательство того, что все писанное мною прежде и все имеющее быть надписанным ныне есть истина; я не знаю никого, кто более меня был близок с ним и кто более был бы ему другом и верным слугою, что могут засвидетельствовать и сторонние люди; не думаю, чтобы кто-нибудь еще мог показать большее число его собственноручных писем, притом написанных с большей любовью, чем писал он мне. Отступление это сделано мною ради истины; его будет достаточно и для остальной части этого «Жизнеописания». А теперь обратимся к рассказу. По мере того как рос Микеланджело, росли и его способности настолько, что Доменико дивился, видя, как творит он произведения совсем не по-юношески, что не только побеждал он других учеников, которых было у Доменико не малое число, но много раз приближался к произведениям, сделанным самим мастером. Случилось однажды, что, когда один из юношей, учившихся у Доменико, срисовал пером с рисунка Гирландайо несколько одетых женщин, Микеланджело схватил этот лист и пером более толстым очертил одну из женских фигур новыми и более правильными линиями. Удивительно видеть, как отличаются друг от друга эти две манеры и каковы дарования и верность глаза у юноши, столь смелого и пылкого, что у него хватило исправлять творения своего учителя. Этот лист теперь находится у меня, я получил его от Граначчи и храню как реликвию в альбоме вместе с другими рисунками Микеланджело. Когда в 1550 году я был в Риме, то показал его Микеланджело, который признал этот лист и с удовольствием вновь его сматривал, по скромности говоря, что в юности более владел он искусством, чем тогда, в старости. Когда Доменико работал в большой капелле церкви Сан- Мария Новелла, однажды в его отсутствие Микеланджело принялся рисовать с натуры помост вместе столами, со всеми орудиями их ремесла и несколькими из работавших учеников. Вернувшись и увидев рисунок Микеланджело, Доменико сказал: «Этот знает больше меня», – и поразился новой манерой и новой передачей натуры, которыми в столь раннем возрасте уже владел юноша благодаря данному небом таланту, столь развитому, что большего не мог пожелать себе и художник, работавший много лет. Самой природе, развиваемой упражнением и изучением были присущи умение и чувство изящного, так что с каждым днем создавал Микеланджело все более прекрасные произведения, как это начало явственно обнаруживаться в рисунке, сделанном им с гравюры немца Мартино³ и доставившем ему величайшую славу: когда прислали во Флоренцию гравюру на меди означенного Мартино, изображавшую, как дьяволы терзают св. Антония, Микеланджело срисовал ее пером в манере, доселе неизвестной, и затем раскрасил, притом для передачи причудливого облика дьяволов накупил себе рыб с чешуею, пестро окрашенной, и явил в этом произведении такое искусство, что благодаря ему приобрел себе авторитет и известность. Копировал он еще рисунки разных старинных мастеров так близко к оригиналу, что нельзя было отличить от них, ибо он их подкрашивал и пропитывал разными составами и дымом, так, что они принимали старинный вид, и при сравнении нельзя было отличить их от подлинных; он поступал так лишь для того, чтобы, возвращая копии, самому сохранять подлинники, которыми он по великой их искусности восхищался, стараясь превзойти их. Так приобрел он себе очень большую известность.

В те времена у Лоренцо Медичи Великолепного в его саду на площади Сан-Марко служил скульптор Бертольдо⁴ не столько в качестве стража и хранителя многочисленных прекрасных древностей, которые тот скопил и собрал здесь, не жалея расходов, сколько из желания Лоренцо создать школу искусных живописцев и скульпторов и поставить их главою и руководителем вышеназванного Бертольдо, бывшего учеником Донателло; хотя был он стар и сам работать уже не мог, тем не менее оставался мастером очень опытным и известным благодаря тщательнейше выполненной им отделке кафедры учителя его Донателло, а также многим другим наброскам из бронзы с изображениями битв и прочим мелочам, по мастерской обработке которых он не имел тогда во Флоренции себе соперников. И вот Лоренцо, питая величайшую любовь к живописи и скульптуре и огорчаясь тем, что в его время не встречалось знаменитых и благородных скульпторов, хотя немало было живописцев очень большой ценности и славы, решил, как я и сказал, основать школу, и спросил Доменико Гирландайо, если в его мастерской имеются способные ученики, прислать их к нему в сад, где он даст им навыки и образование, прославляя и себя и его, и свой город. Вследствие этого Доменико в качестве лучших учеников вместе с другими послал к нему Микеланджело и Франческо Граначчи. И вот направились они в сад и увидели, что молодой Торриджано деи Торриджани копировал в глине какие- то статуи, данные ему Бертольдо. Видя это, и Микеланджело из соревнования вылепил их несколько, а Лоренцо, видя его прекрасное дарование, навсегда его отметил; приободренный этим, через несколько дней принялся он копировать в мраморе имевшуюся там античную голову Фавна, старого и морщинистого, с отбитым носом и смеющимся ртом; и хоть никогда Микеланджело в руках не держал ни мрамора, ни резца, подделка удалась ему так, что Великолепный изумился, и, видя, как по собственной своей фантазии открыл он Фавну рот и сделал ему язык и показал все зубы, Лоренцо сказал, милостиво шутя, как ему было свойственно: «Однако ты должен был бы знать, что у стариков не все зубы бывают целы, всегда скольких- нибудь у них не хватает». Микеланджело же по своей простоте, тем более, что он любил и боялся Лоренцо, подумал, что он серьезно говорит, и как только тот ушел, тотчас же сломал Фавну один зуб, сделал в десне выдолбину, точно выпал из нее зуб, и стал с нетерпением ожидать, когда Лоренцо вернется. Тот, придя, немало посмеялся простоте и добродушию его и рассказывал о выдумке его своим друзьям. Приняв тогда решение помогать и покровительствовать Микеланджело, Лоренцо послал за Лодовико, его отцом, и сказал ему, что он будет содержать у себя Микеланджело, как родного сына, на что тот охотно согласился; Великолепный отвел ему у себя в доме комнату, заботился о нем и кормил его за своим столом вместе со своими детьми и другими достойными благородными господами свиты; так почтил он Микеланджело на следующий год после того, как он был отдан Доменико, когда ему было от роду 15 или 16 лет и оставался он в этом доме 4 года, вплоть до смерти Лоренцо Великолепного в 1492 году. Получал Микеланджело в те годы от этого правителя и жалование для поддержки отца по 5 дукатов в месяц и, чтобы сделать ему приятное, дал ему Лоренцо фиолетовый плащ отцу – должность на таможне. Правда, и все ученики получали в саду Лоренцо жалованье, кто больше, кто меньше, по щедрости этого великолепного и благороднейшего гражданина, и кроме того они получали от него, пока он был жив, еще и награды.

В это время по совету Полициано⁵, мужа в науке исключительного, Микеланджело сделал из цельного куска мрамора, подаренного ему Лоренцо, битву Геркулеса с кентаврами, столь прекрасную, что если кто-нибудь на нее посмотрит, то решит, что сделана она рукою не ученика, но известного мастера, велико- ленного в упражнениях и умелого в искусстве. Она находится теперь у его племянника Леонардо, хранимая им, как вещь редкостная; этот же Леонардо же много лет сохранял у себя в доме на память о дяде мраморный барельеф Богоматери⁶, сделанный Микеланджело в те же годы, высотою немногим больше одного локтя; будучи весьма юным, старался он подражать манере Донателло, и так это ему удавалось, что он кажется подлинным произведением Донателло, за тем лишь изъятием, что больше в ней изящества и отчетливее рисунок. Впоследствии Леонардо подарил ее герцогу Козимо Медичи⁷, почитавшего его творением исключительным, ибо не существует другого барельефа работы Микеланджело, кроме этой скульптуры. Возвращаясь к саду Лоренцо Великолепного, добавим, что был он переполнен древностями и убран картинами, собранными сюда красоты ради, и для изучения и наслаждения; ключи от него постоянно хранились у Микеланджело, который во всем, что делал, был гораздо подвижнее остальных и схватывал все с большой живостью. Много месяцев срисовывал он в церкви Кармине картины Мазаччо⁸, и так правильно копировал эти творения, что художники и другие люди дивились его искусству, и вместе с его известностью росла и зависть к нему. Рассказывают, что Торриджано, друживший и шутивший с ним, завидуя большей его чести и большему умению в искусстве, с кой силой ударил его кулаком, что вдавил и переломил ему нос, оставив отметку на всю жизнь, вследствие чего Торриджано был изгнан из Флоренции, как об этом рассказано в другом месте. По смерти Лоренцо

Великолепного вернулся Микеланджело в дом отца, безмерно огорченный смертью такого прекрасного человека и такого покровителя всех дарований. В это время Микеланджело, купив себе большой кусок мрамора, сделал из него Геркулеса в четыре локтя, который много лет стоял во дворце Строцци и почитался творением удивительным, а потом в год осады Джованни Баттисты делла Палла переправил его во Францию к королю Франциску. Рассказывают, что Пьеро Медичи, уже давно знавший Микеланджело, когда стал преемником отца своего Лоренцо, часто приглашал его, если хотел купить древние камеи и инталии, а однажды зимой, когда порядочно выпало снегу во Флоренции, велел ему сделать во дворе статую из снега, которая удалась прекрасно. Таким почетом был окружен тогда за свои таланты Микеланджело, что отец, видя честь, оказываемую ему людьми знатными, стал одевать его лучше обычного. Для флорентийской церкви Санта Спирито он сделал деревянное распятие¹⁰, помещенное под полукругом главного алтаря, где находится и теперь; он сделал его, чтобы доставить удовольствие приору, предоставившему ему комнату, где он часто занимался вскрытием трупов для изучения анатомии; занятия дали основания тому совершенству рисунка, которого достиг он впоследствии.

Произошло изгнание Медичи из Флоренции¹¹ уже за несколько недель до того Микеланджело направился в Болонью, а оттуда в Венецию, опасаясь как бы не приключилось с ним чего дурного из-за его близости к их дому, и зная, сколь дурным и распущенным было правление Пьеро Медичи, не найдя себе занятий в Венеции, он вернулся в Болонью; здесь по его беспечности случилась с ним такая неприятность: при входе в ворота он не взял удостоверения на право выхода, без коего по предписанию мессера Джованни Бентивольи¹² чужеземцы подвергались штрафу в 50 болонских лир. Когда он попал в такую беду, и когда у него не оказалось средств для уплаты, его случайно увидал и пожалел мессер Джованни Франческо Альдовранди, один из шестнадцати правителей города, он велел рассказать себе о происшедшем, освободил Микеланджело и больше года держал его у себя в доме. Однажды Альдовранди повел его посмотреть гробницу в Сан Доменико, сделанную, как утверждают, старинными мастерами Джованни Пизано и Пикколо дель Арка, и так как не хватало на гробнице фигуры ангела, держащего подсвечник, и св. Петрония, высотою около одного локтя, спросил его, не согласится ли он их сделать, на что тот отвечал утвердительно. И получив мрамор, Микеланджело выполнил фигуры¹³, которые оказались лучшими на гробнице; и уплатил мессер Франческо Альдовранди ему за обе тридцать дукатов. Пробыл Микеланджело в Болонье немногим больше года, скорее из внимания к Альдовранди, любившему его и за рисунок и потому еще, что благодаря приятному тосканскому произношению Микеланджело он охотно слушал в его чтении Данте, Петрарку, Бокаччо и других тосканских поэтов. Но, чувствуя, что время проходит зря, охотно вернулся Микеланджело во Флоренцию; здесь сделал он для Лоренцо ди Пьер Франческо Медичи¹⁴ из мрамора св. Иоанна мальчиком¹⁵ и вслед затем – также из мрамора – спящего Купидона¹⁶ в натуральную величину. Когда он был окончен, Микеланджело показал статую Пьер Франческо через Бальдассари дель Миланезе, который очень хвалил ее. Медичи согласился с его мнением и сказал: «Если ты закопаешь его в землю, он, конечно, сойдет за античное произведение, пошли его в Рим в качестве древности и получишь за него много больше, чем продав его здесь». Рассказывают, что Микеланджело и придал статуе такой вид, что она производила впечатление античной. Ничего в этом нет удивительного, на это хватило бы у него таланта, да даже и на большее. Другие уверяют, что Микеланджело отвез Купидона в Рим, закопал его у себя в винограднике и затем продал за античное творение кардиналу Сан-Джорджо¹⁷, получив двести дукатов. А еще говорят, что кардиналу продал ее некто действовавший от имени Миланезе, писавший Пьер Франческо, что уплатил он Микеланджело тридцать скуди и что больше за Купидона он ничего не получил, и обманывавший кардинала, Пьер Франческо и Микеланджело; но кардинал, узнав от очевидца, что статуя сделана во Флоренции, добился истины через своего посланного и велел агенту Миланезе вернуть деньги и взять себе обратно Купидона. Статуя попала в руки герцога Валентино, он подарил ее маркизе Мантуанской, которая отвезла ее в Мантую, где она находится и сейчас. Кардинала Сан-Джорджо немало за все это хулили, ибо он не понял истинного достоинства произведения, которое зависит от его совершенства, не понял также того, что современные вещи могут быть так же хороши, как и древние, хотя бы превосходно сделанные, и что пусто тщеславие тех, которые больше гонятся за названием, чем за вещью; люди такой породы, считающиеся с видимостью, a не с сущностью, встречаются во все времена. Однако это происшествие создало такую известность Микеланджело, что он тотчас был вызван в Рим и около года прожил у кардинала Сан-Джорджо, но так как тот и искусствах понимал мало, то никаких заказов Микеланджело не давал. В то время парикмахер кардинала, будучи живописцем, очень аккуратно писавший темперой, но плохо рисовавший, подружился с Микеланджело, который сделал для него набросок св. Франциска, приемлющего стигматы, этот набросок парикмахер исполнил на доске в красках, теперь он находится в церкви Сан Франческо а Монторио, в первой слева от входа капелле¹⁸. Впоследствии способности Микеланджело оценил мессер Якопо Галли, просвещенный римский дворянин, заказавший ему мраморного «Купидона»¹⁹ в натуральную величину и спустя немного – фигуру Вакха²⁰ в десять пядей, державшего чашу в правой руке, а в левой – шкуру тигра и гроздь винограда, на которую жадными глазами смотрит сатиренок; в этой фигуре он хотел передать причудливое сочетание: он придал Вакху стройность юноши и вместе с тем плоскость и округлость женщины; прямо удивительно, до какой степени обнаружил он свое превосходство в скульптуре над всеми современниками, работавшими до него. За эти годы в Риме его искусство достигло такой высоты, что чем-то невероятным казалась легчайшая легкость выполнения, соединенная с высокими мыслями и трудными задачами; на него с трепетом смотрели как те, кто не привык видеть подобные произведения, так и те, кто знал толк в красоте, ибо все виденное прежде оказывалось ничтожным по сравнению с его пещами. Они пробудили у кардинала Сан-Диониджи, француза, именуемого кардиналом Руанским²¹, желание оставить по себе в столь славном городе достойную память при посредстве столь редкостного мастера и по его заказу Микеланджело исполнил статую "Скорбь о Христе»²². Когда она была закончена, ее поставили в соборе св. Петра, в капелле Девы Марии, врачевательницы лихорадки, где был некогда храм Марса. Пусть ни один скульптор, каким бы ни был он исключительным мастером, и не думает достичь совершенства этого произведения по рисунку и совершенству; никакими трудами не достигнет он такой тонкости, такой чистоты, такой искусности в обработке мрамора, каких достиг Микеланджело, ибо явлена здесь вся сила и мощь искусства. Из всех ее красот помимо божественно сделанных тканей выделялся мертвый Христос; никто и не представляет себе, как прекрасны члены, как искусно сделано тело, как его наготе выделены мускулы, вены, жилы поверх костяка, и нет мертвеца, более сходственного с мертвецом. Здесь и нежнейшее выражение лица, здесь и соответствие сочленений и связок на руках, ногах и всего тела, отделанность артерий и вен. По правде, до изумления удивляешься, как рукою художника может быть сделано столь божественно и своеобразно, притом в кратчайшее время, произведение столь удивительное; поистине чудо в том, как камень, первоначально лишенный всякой формы, может быть доведен до такого совершенства, какого едва ли достигнет и природа, создавая живую плоть. Микеланджело так любил это произведение и труд, потраченный на него, что на этот раз, чего никогда не делал, надписал свое имя на перевязи, опоясывающей грудь Мадонны; произошло же это потому, что однажды, войдя в капеллу, где она помещена, Микеланджело нашел здесь много чужеземцев из Ломбардии, очень ее восхвалявших, причем на вопрос одного из них, кто ее сделал, другой отвечал: «наш миланец Гоббо». Ни слова не говоря, стоял Микеланджело, и несколько странным ему показалось, что другому приписывают его труды. Ночью, принеся с собой светильник и резец, он заперся здесь и на перевязи вырезал свое имя. И поистине он достиг такого совершенства, что статуя кажется живой, о чем прекраснейший поэт²³ сказал:

Достоинство и красота

И скорбь: над мрамором сим полно вам стенать!

Он мертв, но жив, – и снятого с креста

Остерегитесь песнями поднять,

Дабы до времени из мертвых не воззвать

Того, кто скорбь приял один

За всех, кто есть наш господин,

Тебе ж – отец, супруг и сын теперь

О ты, единая жена и мать и дщерь!

Благодаря этому творению приобрел он себе величайшую славу, хотя некоторые, не только одни невежды, говорят, что сделал он Мадонну чрезмерно юной. Но не принимают они во внимание и не знают, что девы непорочные не стареют и на долгое время сохраняют выражение лица своего незапятнанным, а пораженные скорбью, как Христос, испытывают обратное. Так это произведение еще гораздо больше прежних прославило и возвеличило его талант. Друзья звали его во Флоренцию, потому что здесь можно было получить глыбу мрамора, лежавшую без употребления в попечительстве флорентийского собора, которую Пьеро Содерини, получивший тогда сан пожизненного гонфалоньера города²⁴, предлагал послать к Леонардо да Винчи и которую теперь собирался передать превосходному скульптору Андреа Контуччи Сансовино, добивавшемуся ее. Хотя было трудно высечь целую фигуру из одной этой глыбы, хотя ни у кого не хватало смелости взяться за нее, не добавляя к ней других кусков, Микеланджело уже задолго до приезда во Флоренцию стал помышлять о ней и теперь сделал попытку ее получить.

В этой глыбе было девять локтей, и на беду некий мастер Симоне да Фьезоли начал в ней высекать гиганта, но так плохо, что продырявил ему ноги, испортил все и изуродовал. Попечители собора²⁵, не заботясь об окончании статуи, забросили эту глыбу; уже много лет дело так и оставалось, осталось бы и дальше. Измерив ее заново и рассудив, какую фигуру удобнее было бы из нее высечь, применяясь к той форме, какую придал камню изуродовавший его мастер Симоне, Микеланджело обратился с просьбой о ней к попечителям собора и к Содерини. Считая ее ни на что не пригодной и полагая, что чтобы он из нее ни сделал, все будет лучше, чем оставлять ее в таком положении, они охотно ее ему уступили, ибо разбивать ли ее на куски, оставлять ли ее затесанной в таком виде – все равно пользы от нее никакой нет. И вот вылепил Микеланджело восковую модель, создав в качестве символической фигуры для дворца Давида с пращой в руке в знак того, что он защитил свой народ и справедливо им правил, так и правители города должны мужественно его защищать и справедливо им управлять. Потом он принялся за работу в мастерских попечительства Санта Мария дель Фьоре, устроив между стеной и столами загородку вокруг мраморной глыбы, так что никому не было видно, и, непрестанно трудясь над своим произведением, довел его до конца. Был мрамор иссечен и испорчен мастером Симоном так, что в некоторых местах он не подходил к замыслу Микеланджело, и пришлось ему оставить с краев первоначальные нарезы мастера Симона, из коих некоторые и сейчас можно видеть; и поистине чудом было, как Микеланджело вернул к жизни бывшее мертвым. Когда статуя была закончена, она оказалась таких размеров, что разные поднялись споры, как передвинуть ее на площадь Синьории. И вот Джулиано да Сангалло и его брат Антонио построили из дерева крепчайшую подвижную башню и на канатах подвесили к ней статую, чтобы и при толчках она не разбилась, а двигалась, все время, покачиваясь, при помощи поворотов по бревнам, положенным на землю, потащили ее и привели в движение. На канате сделали петлю, не тугую, на которой была подвешена статуя и петля стягивалась под давлением тяжести; изобретение прекрасное и хитроумное, я зарисовал его собственной рукой в своей тетради; для связывания тяжестей оно удивительно надежно и прочно.

Случайно тогда Пьеро Содерини взглянул вверх, статуя ему очень понравилась, но когда он ее с разных сторон осмотрел, то сказал: «Нос у него, кажется мне, великоват». Приметив, что гонфалоньер стоит внизу гиганта и что зрение не позволяет ему увидеть по-настоящему, Микеланджело поднялся на мостки, устроенные на высоте плеч статуи, и, быстро схватив в левую руку резец и щепотку мраморной пыли, рассыпанной на досках мостков, стал, легонько взмахивая резцом, понемногу сбрасывать пыль, оставив нос в прежнем виде. Потом, взглянув вниз на гонфалоньера, стоявшего и глядевшего, сказал: «Теперь посмотрите». – «Теперь мне больше нравится, – ответил гонфалоньер, – вы придали больше жизни». Тогда спустился Микеланджело и про себя посмеялся над тем, как он удовлетворил желание правителя, сожалея о людях, которые, корча из себя знатоков, сами не знают, о чем говорят. Когда статую²⁶ окончательно укрепили на месте, он снял с нее покрывало, и по правде, она отняла славу у всех статуй, современных и античных, греческих и римских; можно сказать, что ни Марфорио в Риме, ни Тибр или Нил из Бельведера, ни гиганты с Монте Кавалло²⁷ ни в какое сравнение с нею не идут; так правильно, соразмерно, красиво ее сделал Микеланджело: прекрасны очертания ее ног, божественны мускулистость и стройность боков, невиданная вещь, чтобы что-нибудь сравнялось с приятностью и изяществом ее позы, а также ступней, ладоней, лица или с правильностью, искусностью и ровностью любого ее члена и чтобы все это сочеталось с общим рисунком. Видевшему ее ни к чему искать другого скульптурного произведения какого-бы то ни было художника, наших ли времен или прошедших. Получил Микеланджело за свою работу от Пьеро Содерини 400 скуди; поставили ее в 1504 году.

Прославившись благодаря ей как скульптор, он получил от того же гонфалоньера заказ на бронзовую статую Давида, и превосходно ее выполнил, гонфалоньер отослал ее во Францию²⁸. В это же время он сделал набросок двух оставшихся неоконченными мраморных рельефов: один из них для Таддео Таддеи, и ныне находящийся в его доме, другой для Бартоломео Питти²⁹. Его Миньято Питти, монах с Монте Оливетто, исключительный знаток космографии и других наук, а также и живописи, подарил Луиджи Гвиччардини, своему большому другу. Оба эти произведения превосходны и удивительны. Тогда же он сделал в мраморе набросок статуи св. Матфея в попечительстве Санта Мария дель Фьоре; эта статуя – совершенство, хотя и не закончена; она научает скульпторов правильно высекать фигуры из мрамора; для этого следует очень осторожно снимать слой мрамора, сохраняя за собой возможность в случае надобности что- нибудь удалить или изменить. Сделал он также и отлил из бронзы круглое рельефное изображение Богоматери, по заказу Москерони, фламандских купцов, людей у себя на родине известнейших, которые, уплатив ему сто скуди, отослали рельеф во Фландрию³⁰.

Флорентийский гражданин Аньоло Дони, друг Микеланджело, очень любивший собирать прекрасные творения, как древних, так и современных художников, хотел иметь какое-нибудь его произведение, и он начал писать красками тондо³¹, изобразив на нем Мадонну, которая, опустившись на оба колена, держит на руках младенца, протягивая готовому его принять Иосифу; в повороте головы у матери Христовой и в ее взоре, пристально устремленном к высочайшей красоте Сына, выражена чудесная ее счастливость, а также желание, чтобы и святейший старец принял и ней участие, и даже при беглом взгляде видно по его лицу, как любовно, нежно и почтительно берет он младенца. Но как будто и этим не довольствуясь, Микеланджело обнаружил величайшее свое мастерство в тех нагих фигурах в глубине картины, из которых одни стоят прямо, другие – прислонившись, третьи сидят, и так тщательна и аккуратна обработка в этой картине, что из всех его картин по дереву, впрочем, немногочисленных, почитается она за самую законченную и прекрасную. Окончив картину, он дал ее слуге отнести в дом Аньоло вместе со счетом, в котором он требовал себе вознаграждения в семьдесят дукатов. Странным показалось Аньоло, человеку расчетливому, тратить такие деньги на живопись; хотя он и знал, что картина большего стоит, сказал он посланнику, что достаточно и сорока, столько и уплатил ему: тогда Микеланджело отослал ему деньги обратно, послав ему сказать, чтобы уплатил сто дукатов или вернул картину. На что Аньоло, которому нравилось произведение, сказал: «Дам ему 70»; а тот не удовлетворялся и за малое доверие к себе и потребовал у Аньоло вдвойне против того, сколько запросил сначала; таким образом, чтобы получить картину, Аньоло принужден послать ему 140 скуди.

В то время Леонардо да Винчи, художник редчайший, расписывал большую залу Совета, как о том сказано в его «Жизнеописании», а гонфалоньер Пьеро Содерини, оценив талант Микеланджело, передал ему заказ на часть этой залы, и он вступил в соревнование с Леонардо, принявшись за другую стену, сюжетом для которой он взял войну с Пизой.

Для этого Микеланджело нашел себе помещение в больнице красильщиков у Сант Онофрио и там написал картон огромных размеров, не желая, чтобы кто- нибудь видел его работу; он заполнил его нагими солдатами, из-за жары купающимися в реке Арно как раз в то время, когда в лагере забили тревогу ввиду нападения неприятеля; и было показано божественными руками Микеланджело, как выбегают из воды солдаты и торопятся: одни – вооружиться, спеша на помощь товарищам, другие – пристегнуть панцирь, третьи – схватиться за оружие, многие уже завязали стычку на конях. Среди прочих была здесь фигура старика, укрывшего голову для защиты от солнца венком из плюща. Он уселся, чтобы надеть вязаные кальсоны, которые не лезли ему на ноги, так как после купания они были еще мокры; слыша шум битвы, и крики, и бой барабанов, спешил он изо всех сил натянуть хотя бы одну штанину; помимо того, что выступали все мускулы и жилы на теле, он скорчил рот, хорошо показывая этим, как он мучается и как напрягся до кончиков ног. Были еще здесь барабанщики и солдаты, которые, связав одежду в узел, нагишом спешили к бою. Бросаются в глаза необычайные позы: кто стоит прямо, кто на коленях, кто согнулся, кто полулежит, кто прыгает кверху, и изображены они в труднейших ракурсах. Разные группы нарисованы были разными способами: то контур углем, то рисунок штрихами, то растушевка, то расцветка мелом, так как не желал он показать все свое умение. Изумленными и восхищенными остались мастера, видя, какое высшее искусство обнаружил Микеланджело на этом картоне. При взгляде на божественные фигуры некоторые из видевших говорят, что таких творений ни его руки, ни чьей иной они больше никогда не видели, что такой божественности в искусстве никакому другому таланту не достичь. И по правде, можно этому поверить, ибо, когда картон был закончен и перенесен в Папскую залу, к великому прославлению искусства и к величайшей славе Микеланджело, то все изучавшие этот картон и срисовывавшие его, как это и впоследствии было обычаем во Флоренции и у чужеземцев и у местных жителей, достигли выдающегося положения в искусстве, как мы увидим дальше. Поэтому кар тону учились друг его Аристотеле да Сангалло, Ридольфо Гирландайо, Рафаэль Санцио из Урбино, Франческо Граначчи, Баччо Бандинелли и испанец Алонзо Берругетте, а впоследствии и Андреа дель Сарто, Франчабиджо, Якопо Сансовино, Росса, Материно, Лоренцетто и Триболо, тогда еще юноша, Якопо да Понтормо и Перино дель Вага, все лучшие флорентийские мастера. Вследствие того, что картон этот сделался предметом изучения художников, его перенесли в большую верхнюю залу дома Медичи, но неосторожно доверили его художникам: когда заболел герцог Джулиано и никто о подобных вещах не заботился, разорвали картон, о чем рассказывается мною в другом месте, и разделили на много кусков, таким образом разные его части оказались в разных местах, доказательством чему служат несколько кусков, которые можно и теперь видеть в Мантуе, в доме мессера Уберто Строцци, дворянина мантуанского, хранящего их с великим почтением. Да и, правда, скорее творение божественное, чем человеческое³².

«Скорбь о Христе», Гигант флорентийский и упомянутый картон создали такую славу Микеланджело, что, когда в 1503 году³³ умер папа Александр VI, новый папа Юлий II пригласил к себе Микеланджело, которому было около 29 лет, обещав ему великие милости, и заказал ему свою гробницу; на путевые издержки выплатили ему сто скуди из папской казны. Прибыв в Рим, в течение нескольких месяцев он не получал от папы никакой работы. Наконец папа одобрил проект своей гробницы, который явился лучшим свидетельством талантов Микеланджело и превышал все древние и императорские гробницы красотою, величественностью, обильной орнаментацией и богатством статуй. Воодушевленный этим, папа Юлий решил заново перестроить собор св. Петра в Риме и в нем поместить свою гробницу, о чем рассказано в другом месте. Микеланджело с большим подъемом принялся за работу и для начала с двумя своими подмастерьями отправился в Каррару за мрамором, получив во Флоренции через Аламанно Сальвиати на расходы тысячу скуди. В этих горах провел он восемь месяцев, не получая других денег и вспомоществований, и, глядя на множество мрамора в каменоломнях, помышлял об огромных статуях, которыми сохранил бы он память о себе, подобно древним. Выбрав, наконец, достаточное количество мрамора, нагрузил его на корабли, и когда был мрамор доставлен в Рим, то занял пол площади св. Петра вокруг церкви св. Катерины, между собором и галереей, ведущей во дворец; здесь Микеланджело устроил себе мастерскую, работая над статуями и остальными частями гробницы. Чтобы удобнее было наблюдать за работой, папа приказал построить подъемный мост от галереи в мастерскую, которую посещал так часто, что со временем подобные милости доставили Микеланджело немало неприятностей и гонений и породили зависть у художников. При жизни Юлия и после его смерти выполнил Микеланджело четырнадцать статуй законченных и восемь оставшихся в наброске, как будет о том сказано и соответствующем месте. Так как это творение задумано с величайшей изобретательностью, то расскажем сейчас о принятом им плане: для того, чтобы гробница выглядела грандиознее, он хотел поставить ее обособленно, так что можно было бы видеть ее со всех четырех сторон, которые с одного края имели по 12 локтей в длину, с другого по 18, сохраняя пропорцию в квадрат с половиной. Извне вокруг нее шел ряд ниш, по бокам которых были помещены гермы, одетые от пояса кверху; каждая из этих фигур головой поддерживала первый карниз и в то же время связывала пленника, стоящего на выступе постамента в позе необычайной и причудливом. В пленниках изображены провинции, покоренные этим папой и подчинившиеся апостольской церкви; в других статуях, также скованных, изображены добродетели и свободные искусства, своим видом являвшие, что не менее подвластны они смерти, чем глава церкви, окруживший их почетом. По углам первого карниза помещались четыре большие фигуры: Жизнь деятельная и Жизнь созерцательная, св. Павел и Моисей. Над карнизом сооружение поднималось ступенями, постепенно уменьшаясь, украшенное фризом с бронзовыми изображениями, также фигурами, путти и орнаментами, и завершалось поддерживающими гроб статуями Неба и Кибелы – богини земли; первая улыбалась тому, что душа пап достигла славы небесной, вторая плакала, ибо земля осиротела добродетелью вследствие его смерти. С обеих главных сторон архитектурного сооружения предполагалось сделать двери для входа и выхода³⁴.

Чтобы облегчить себе работу, Микеланджело приказал часть мрамора перевезти во Флоренцию, где он предполагал проводить лето, спасаясь от римской малярии. Здесь он закончил одну стену гробницы, а в Риме собственноручно исполнил фигуры двух пленников, поистине небесные творения, и еще несколько превосходнейших статуй. Этих пленников, так как они не пригодились для гробницы, Микеланджело подарил Роберто Строцци, в доме которого, заболев, нашел себе приют; впоследствии они были посланы в дар королю Франциску и теперь находятся в замке Экуан во Франции³⁵. Также в Риме сделал он начерно восемь статуй³⁶, а во Франции – пять и закончил Победу с пленником у ее ног. Все они находятся теперь у герцога Козимо, которому подарил их племянник Микеланджело, Леонардо. Герцог поставил Победу в Большую залу своего дворца, расписанного Вазари. Закончил Микеланджело мраморного Моисея в пять локтей вышиной; с этой статуей ни одно современное произведение не может сравняться красотою, да и о древних можно сказать то же самое; сидя в величественнейшей позе, одной рукой он поддерживает скрижали, а другой гладит бороду, длинную, спускающуюся отдельными прядями, так выполненную из мрамора, что волосы, трудно передаваемые в скульптуре, кажутся тончайшими, мягкими, растрепавшимися, точно резец стал кистью; прекрасно лицо истинного святого и грознейшего владыки, как будто он просит дать ему покрывала, чтобы закрыть от других свой лучезарный и сияющий лик, хорошо передана в мраморе божественность, сообщенная Богом его святейшему лику; отделаны и ткани с прекраснейшими складками по краям, и руки с их мускулами; и пальцы с их костями и жилками выполнены прекрасно и совершенно, также и колени, и ноги, и пальцы ног, выступающие из сандалий; так завершены все детали, что Моисея еще с большим правом можно именовать другом Бога, который раньше других дал его телу воскрешение от рук Микеланджело. Каждую субботу стаями, как скворцы, собираются евреи, мужчины и женщины, созерцать его и поклоняться ему как явлению не человеческому, но божескому. Так достигла своего завершения и конца эта работа; из четырех ее частей одну, притом меньшую, поставили потом в церковь Сан Пьетро-ин-Винколи³⁷.