Петербургские пимены

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Петербургские пимены

Редкий золотой петербургский вечер. В сквере, где напротив Щедринки возвышается величественный памятник матушке Екатерине Второй, сидят чеховские старички и мирно беседуют. Это старые петербуржцы, коренные в четвертом, а то и в пятом поколении. Они не выделяются в людской круговерти внешне: обычные люди. Выделяются душевной деликатностью, мягкой, неназойливой предупредительностью. Если говорят, то говорят сочным, чистым русским языком. Ну, а если пишут, то пишут умом, а не пером.

Я присел к ним передохнуть от трудов праведных и перекурить. Они освободили место для моей тяжелой связки книг и вежливо поинтересовались:

– Простите, вы не историк?

Я молча кивнул головой.

– А что вы думаете о ней? – и старичок в роговых очках указал на памятник Екатерине.

Я понимал: старикам хотелось поговорить – и с удовольствием принял предложение:

– Очень точно сказал о Екатерине Второй Ключевский: «Последняя случайность на российском престоле». Ну, а вообще – великая женщина.

Старики переглянулись и продолжали меня пытать:

– А Николай Павлович? Он, как по-вашему, достоин памяти? У нас какой год спорят: убирать его памятник на Исаакиевской или не убирать? Вот вы бы убрали?

Это, видимо, был старый спор.

Не дожидаясь моего ответа, второй собеседник, с палочкой, выпалил:

– Хватит! Поубирали, поснимали! Скоро от старого Петербурга следов не останется.

Но первый не сдавался:

– Памятники должны ставиться благородству или за великие заслуги, а Николай Павлович был из тех, о которых говорят: подлецу все к лицу. Что он сделал для России? Пушкина, Лермонтова на тот свет отправил. Крымскую войну продул.

– Ну, положим, – ответил второй, – его вину за смерть поэтов надо еще доказать, а что касается декабристов, то, конечно, напрасно он ребят казнил. – И, постукивая палочкой, задал вопрос, от которого первый оторопел:

– У тебя когда отца взяли?

– В тридцать восьмом…

– И у меня тоже взяли, а нас – в детдом.

– А за что?

Старик потупился, а палочка стучала:

– Вот, вот где корень-то. А Николай Павлович Михаила Орлова чуть жизни не лишил, а брата его Алексея оставил при себе правой рукой. Рылеева повесил, а жене пенсион назначил. Ну, а уж о Пушкине не говорю: у него ведь долгов было, как шелков, а кто его спас от долговой тюрьмы?

Палочка застучала победно.

– И все равно он был подлец, – слабо сопротивлялся первый и, что-то припомнив, стал быстро продолжать: – Мне рассказывал старый фотограф – он портреты Романовых делал еще в 1907 году, – как незадолго до смерти Николая Павловича приехал из Германии фотограф, умевший уже тогда делать мгновенную съемку. И вот он поймал момент военного парада на Царицыном лугу, когда все полки взяли «на караул» для встречи императора. Диковинную по тем временам фотографию показали царю, нототувидел только схваченный объективом непорядок: как один солдат поправлял кивер. Аты говоришь: Николай Павлович, Николай Павлович! – И, не дав возразить, снова кинулся в атаку: – Или вот здесь, – протянул руку в сторону Невского проспекта, – он однажды утром прогуливался и встретил мальчишку-гимназиста. Стоит, бедный, ни живой, ни мертвый, а царь выпучил на него оловянные глаза и спрашивает: «Почему воротник мундира не застегнут?» Тот дара речи лишился и только трясется от страха. Император поглядел на адъютанта – адъютант все понял: гимназиста схватили и поволокли на гауптвахту. На следующее утро докладывают: «Ваше Величество! Гимназист оказался горбатым, и мундир по сей причине ему тесен». Царь даже не покраснел, даже не сбился с ровного шага, только отрезал: «Сшить мундир по фигуре».

Мы от души посмеялись забавным историям, но старичок с палочкой, вытирая платком слезы смеха, все-таки не сдавался:

– Занятно рассказываешь, но и у него было добродушие. Однажды он пожаловался лейб-медику на боли в пояснице – после того, как ночь проспал на матрасе, набитом сырым сеном (он ведь во всем копировал прадеда). «А как же Ваше Величество не приказали камердинеру переменить сено?» – спросил доктор. «Да ведь он бы ревел весь день, скажи я ему об этом!» Ну, не деликатность ли, а?

– Темна вода в облацех, – заметил старичок в роговых очках и примирительно закончил:-А вообще, не нами свет начался – не нами и кончится. Однако нам пора.

И они, попрощавшись, ушли.

Ушли два неизвестных и до боли известных русских человека. Я глядел им вслед и думал еще об одной замечательной черте старых петербуржцев: для истории они были свои люди.

1996

Данный текст является ознакомительным фрагментом.