Основные особенности
Основные особенности
Возможно, японцы гораздо больше, чем другие народы, открыты для восприятия Мира во всем его разнообразии, и проявляется это в противоречивых тенденциях в искусстве.
Одна тенденция – отражение внешнего мира – своего рода прямая имитация. Мир отражается в зеркале, которое как бы удерживает стороннего наблюдателя от проникновения в тонкий и эмоционально уязвимый мир японцев.
Вторая тенденция, скорее, интроспективная, обусловленная замкнутым и сдержанным характером островного народа, она отразилась в особой поэтической образности, подарившей жизнь выразительным формам и средствам, свойственным только Японии[210].
Примеры первой, зеркальной, тенденции – период Асука-Нара (552–794), когда приглашались художники с континента; в конце периода Камакура (XII–XIII вв.), когда японским художникам заказывались произведения в китайском стиле; в период Мэйдзи (XIX в.), когда в страну приглашали огромное количество иностранных специалистов, на этот раз из Европы, для основания школ искусств, а японских студентов сотнями посылали за границу; а также вторая половина XX века, когда искусство следовало западноевропейским образцам.
И все же именно вторая тенденция в наибольшей степени отражает японскую уникальность, о чем свидетельствуют произведения, созданные в период Дзёмон (7500 г. до н. э.), Хэйан (VIII–XII вв.), Момояма (XVI в.) и в начале периода Эдо (XVII–XVIII вв.).
Реакция Японии на иностранные влияния была своеобразной; наблюдалось стремительное восприятие новых идей, если они задевали какую-то созвучную струну в душе японского художника. Но в то же время, если по требованию высокопоставленных заказчиков-покровителей мастер должен был создавать произведение в иностранной манере, как отмечает Джоан Стэнли-Бейкер[211], совершенное владение стилем и техникой помогало подчеркнуть именно чуждое и непонятное. Впрочем, императоры и большая часть аристократии последовательно отдавали предпочтение самобытному и интроспективному направлению в искусстве.
Какова была реакция японского художника на влияние Китая в последние двенадцать столетий? Как он выбирал и трансформировал свои образцы? Это наиболее интересные проблемы развития японского искусства, и то, как они решались, говорит о его удивительной жизнеспособности и прочности.
Речь идет о совершенно разных культурах.
В период Хэйан (VIII–XII вв.) японские придворные аристократы поддерживали художников. Им нравилось изображение мотивов, знакомых им по равнине Ямамото (низкие облака, мягкие округлые линии, цветы, расцветающие в разные времена года). Эти пейзажи совершенно не похожи на монументальные панорамы из гранитных пиков и расстилающихся просторов, характерные для китайской пейзажной живописи, так что в результате происшедшая трансформация оказалась настолько глубокой, что искать китайские оригиналы почти бесполезно.
Наряду с изящной живописью, которой наслаждались в камерной обстановке, в эпоху Хэйан существовали произведения, предназначенные для больших залов. Они походили на настенные росписи в китайском стиле с изображением построенных параллельными рядами прославившихся добродетелями мужей.
Одно из основных чувств, которые вызывают картины японских художников, – это спокойствие, умиротворенность, которая ощущается во всем. Каменные дорожки, ведущие к воротам, например, замедляют шаг идущего. В интерьере чайного домика чувство умиротворения рождается из асимметрии пространства, теплых оттенков и «шерстистой» текстуры поверхности.
Путь чая особо подчеркивает эмоциональную восприимчивость японцев: окружающая среда выстраивается таким образом, чтобы стимулировать созерцательность и умиротворение. Чайная церемония – это своего рода часть процесса созерцания.
Специалисты по японскому искусству отмечают особые отношения, внутренние взаимосвязи человека и «его вещи», которые вызывали «поклонение несовершенству», т. е. естественному. Китайская гладкая селадоновая чаша, как и величественный китайский пейзаж, слишком совершенна и недоступна: взгляду японца она кажется холодной, она, как говорят японцы, «никого не ждет» и не нуждается в человеческой симпатии, «соучастии» зрителей, чтобы сделать видимой красоту.
Уже при первом взгляде на японское искусство мы можем лично оценить вполне человеческие несовершенства, заметные в его произведениях, уютность комнат с простыми стенами и грубыми поверхностями, прелесть неглазурованной керамики Бидзэн, которая оборачивалась соломой, сгоравшей при обжиге и оставлявшей неровные отметины на тулове сосуда. Здесь художник демонстрировал уникальное понимание материала, он как бы следовал за ним. Здесь нет границ между искусством и человеком. Возможно, именно в этом ощущается желание японского художника противопоставить свое, национальное, искусство китайскому.
Ничто не выражает дух народа лучше, чем его ремесла, и японское народное искусство мингаэ нашло поклонников по всему миру. В мингаэ, по свидетельству специалистов, проявились благородство духа, любовь к простоте и восприятие красоты во всех созданиях природы.
Простой крестьянский дом с его грубо отесанными деревянными балками, неокрашенными стенами и тростниковой крышей обусловил появление утонченного стиля сукия, выросшего из эстетики чайной комнаты и оказавшего большое влияние на современность.
Как отмечает Т. Буркхардт, интерьеры японских домов предельно сдержанны и этим противопоставлены разнообразию окружающих садов и холмов, которое можно отринуть или принять благодаря регулирующим освещение боковым стенам[212]. Когда боковые стены павильона или комнаты задвинуты, то не остается ничего отвлекающего ум; рассеянный свет проникает сквозь бумажные окна; окружение монаха, сидящего на циновке, гармоничное и простое, ведет к «пустоте» собственной сущности.
И, напротив, когда он раздвигает стены, его внимание обращено к природному окружению, и он созерцает мир, как если бы увидел его впервые. Он замечает тогда и своеобразную структуру ландшафта, и естественное его «расположение», сочетающееся с искусством садовника, который знает, как держаться в тени перед духом природы, придавая ей при этом форму в соответствии со своим вдохновением.
В комнате царят чистота и порядок, каждая форма свидетельствует о той разумной объективности, которая располагает вещи надлежащим образом, уважая при этом их природу. Каждому из основных материалов – кедру, бамбуку, тростнику и бумаге – соответствует особый, только ему присущий смысл; общая геометрическая строгость интерьера смягчается колонной, грубо обработанной топором, или изогнутой балкой, похожей на корявое горное деревце; благодаря этому бедность становится сродни благородству, оригинальность – чистоте, первозданная природа – мудрости. Здесь царит неизменный закон духа, а вместе с ним – простота и красота природы.
В жизни японцы всегда и во всем стремятся к гармонии и изысканности. Японская еда красиво разложена в различные емкости и сервирована в неспешной и изящной последовательности на лакированных подносах. Забота об эстетическом впечатлении распространяется на материал и на психологический аспект трапезы. Принимаются во внимание как сезонные, так и социальные особенности, поскольку сервировка должна ублажать чувства обедающего человека. Расписание подачи блюд, их появление в чашах различной формы, узора, материала замечательно сочетаются друг с другом. Умение ценить такие тонкости составляет существенную часть наслаждения в японской культуре и особенно в искусстве.
Японский художник или ремесленник во время работы словно сливался со своим произведением. Хорошо зная и чувствуя качество материала, он подчеркивал все, что может радовать глаз. И подставка для палочек из рыбного ресторана, и живописное произведение с подписью художника хранят частицу этого необыкновенного развитого художественного восприятия Мира.
И в литературе считалось, что совершенства в создании стихотворных строф (рэнга) можно добиться только в настойчивых совместных упражнениях поэтов на регулярных собраниях. Более чем в какой-либо культуре японские поэты соединяли свои голоса; гончары представляли процесс единым целым (оставляли на поверхности отпечатки пальцев и следы случайных погрешностей во время обжига); резчики по дереву и граверы полагали, что деревянные волокна и неровности от долота есть неотъемлемые и существенные части законченной работы.
Художник и его материалы – глина, дерево или кисть с тушью и бумага – вместе создают произведение. То, что важно для других культур, – например, самовыражение личности, стирание всех следов творческого процесса (необработанные края, следы от пальцев или долота) или соблюдение перспективы, – для японцев не имеет значения.
Философия, интерес к глубинным построениям (будь то архитектурное пространство или плотные мазки кисти по поверхности картины), идеи постоянства и неизменности большей частью чужеродны японцам. Но во многом именно эти качества были порождены китайскими формами, пришедшими позднее в Японию. И мы видим, как раскрывался японский гений, неустанно видоизменяя континентальную модель и находя для нее собственные, близкие ему выразительные средства.
Поэт Синкэй (1406–1475) так описал путь к художественной завершенности: «Пока существование поэта не будет пронизано осознанием мимолетности мира до такой степени, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не забудет об этом, в его стихах не будет по-настоящему глубокого чувства»[213].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.