Дуайт Перкинс Законность, семейственность и азиатский способ ведения бизнеса
Во время финансового кризиса, который в 1997 году поразил Азию, а затем распространился далеко за пределы континента, много было сказано о тесных отношениях, сложившихся между бизнесом и государством в регионе. Наиболее часто в данной связи употреблялся термин «семейственность», причем из рассуждений на эту тему можно было понять, что названное явление во многом ответственно за кризис. Если бы экономики Восточной и Юго-Восточной Азии пошли другим путем, взяв за основу верховенство права и строгое соблюдение дистанции между бизнесом и государством, финансового краха могло бы и не быть — по крайней мере, так говорилось или подразумевалось.
К настоящему моменту опубликовано множество исследований о происхождении и сущности азиатского кризиса. Их результаты свидетельствуют, что природа отношений между бизнесом и государством на самом деле в значительной мере обусловила случившееся.1 Финансовая паника, начавшаяся с макроэкономического хаоса в Таиланде, а потом и в Южной Корее, лишь ускорила крушение их экономик, но глубина этого падения явилась прямым следствием системной слабости двух стран. Еще более ощутимо специфика отношений между бизнесом и государством повлияла на обвальный экономический спад в Индонезии и Малайзии.
Можно ли ограничивать роль «семейственности» лишь тем, что она послужила главной причиной негативных процессов в экономике четырех стран, или это — симптом какой-то более фундаментальной проблемы? Основная идея настоящей главы заключается в том, что сращивание бизнеса с государством в Азии — проявление более важного феномена, а именно, доверительного характера межличностных отношений, который обеспечивает безопасность сделок, представляющую собой неотъемлемый элемент любой эффективно работающей экономической системы.
Обществам, состоявшим из обособленных деревень или автономных феодальных поместий, не приходилось беспокоиться о безопасности экономических сделок. Старейшины и феодалы могли установить любые выгодные им правила. Вместе с тем, когда торговля осуществлялась на больших расстояниях, местные власти уже не гарантировали, что сделка пройдет в соответствии с установленными правилами. Торговец мог обезопасить себя, погрузив товар на собственное судно и настояв на немедленной оплате золотом или серебром. Он мог также нанять отряд наемников, охраняющих товар по пути следования и не позволяющих бандитам или жадным местным феодалам разграбить его. Сделки, осуществленные таким образом, отличались, однако, высокими трансакционными издержками и были оправданы только в том случае, если цена за единицу товара была чрезвычайно высока. Первые португальские, голландские и британские суда, ходившие в Азию за пряностями и шелком (многие из них мало чем отличались от пиратов), придерживались именно этой модели торговли.
Когда речь шла о торговле более дешевыми товарами, приходилось искать способы снижения себестоимости сделки. Государственная власть, а не каждый купец в отдельности, должна была обеспечить безопасность торгового пути по суше или воде. Более того, следовало избрать такой способ оплаты, который не предусматривал бы передачи большого количества золота, серебра, меди из одних рук в другие. Специалисты по торговле, судоходству и финансам справлялись со всем этим более эффективно, нежели управленцы общего профиля, пытающиеся держать под контролем все аспекты сделки, но у каждого из них должны были быть серьезные основания, чтобы полагаться на добрую волю партнеров.
В Европе и Северной Америке необходимая безопасность обеспечивалась законами при поддержке суда, который со временем все более освобождался от влияния других ветвей власти. Такое развитие правового порядка, поддерживаемое независимыми судьями, потребовало нескольких столетий и завершилось только в XVIII веке. Основной тезис этой главы заключается в том, что в развитии законодательной системы Восточной и Юго-Восточной Азии не наблюдалось ничего подобного. Вместе с тем азиатским государствам тоже была присуща торговля на большие расстояния как внутри стран, так и за их пределами, и эти экономические отношения нуждались в каком-то заменителе права. В данной роли выступила одна из сильных черт восточноазиатской культуры: доверительные межличностные отношения, основанные на семейных узах, а также на связях, выходящих за пределы семьи.
Исторические корни восточноазиатского способа ведения бизнеса
По меньшей мере со времен Конфуция семья играет в китайском обществе основополагающую роль. Конфуцианская система устанавливает строгую иерархию как внутри семьи, так и в ее взаимоотношениях с внешними властями вплоть до императора. Данная система по сей день остается центральным компонентом китайской, корейской и японской культур. Поскольку деловое сообщество Юго-Восточной Азии по большей части является китайским, упомянутые ценности важны для всего этого региона.
В ранних работах, посвященных взаимосвязи между конфуцианскими семейными ценностями и экономическим развитием, утверждалось, что традиционные для Азии моральные нормы препятствовали расширению бизнеса.2 Ключевой аргумент заключается здесь в том, что тесные семейные связи ведут к деспотизму, несовместимому с современной корпоративной экономикой, в которой универсалистские ценности вытесняют ценности патриархального типа. Такие рассуждения, неоднократно опровергаемые последующими китаеведческими исследованиями, послужили основой для дальнейшей критики семейственности.
В Китае, разумеется, всегда существовала собственная правовая система. В Юго-Восточной Азии также были свои законы, в основном внедренные колониальной администрацией. В китайском контексте, однако, нормативные акты исполнялись уездными чиновниками, которые занимали самую нижнюю ступеньку номенклатурной лестницы. Тем самым эти чиновники приобретали широкие полномочия в самых различных сферах, от сбора налогов до поддержания правопорядка. Иногда они считали себя обязанными заботиться о безопасности местных торговцев, но это отнюдь не было общей нормой. Заключая сделки, предприниматели редко обращались к правовым процедурам, поскольку законы не предполагали защиты контрактов. В большинстве случаев поход к судье означал полный экономический крах.
В силу сказанного китайским торговцам пришлось разработать собственную систему санкций в отношении тех, кто нарушал установленные правила сделок. Они основывали гильдии, формируемые не только по профессиональному, но и по территориальному признаку. Например, банкиры из провинции Шаньси вплоть до конца XIX века контролировали банковскую систему Китая. Подобные ассоциации были слишком большими для того, чтобы базироваться на одной- единственной семье, но в их основе лежали конфуцианские по сути отношения. Доверять землякам гораздо легче, поскольку в данном случае весьма высока вероятность того, что вы либо знаете своих партнеров лично, либо знакомы с членами их семей, либо же наслышаны об их репутации.
Но полагаться исключительно на репутацию китайцам и не приходилось. Семьи в Китае несут коллективную ответственность за поведение своих членов. В случае с банкирами Шаньси члены семьи становились, фактически, заложниками поведения своих родственников, которые приняли на себя ответственность за деньги других людей. Злоупотребивший чужими средствами просто не мог вернуться в семью. И хотя теоретически такой человек мог укрыться в какой-нибудь глуши, без семейных связей в китайском обществе он превращался в полное ничтожество. В результате банкиры из Шаньси были в состоянии без затруднений переводить деньги из одной части Китая в другую.
Взаимоотношения в бизнес-сообществах зарубежных китайцев, проживающих в Юго-Восточной Азии, воспроизводят стиль традиционного Китая. Благодаря усилиям англичан, голландцев и французов в этом регионе сложилась довольно развитая правовая система, но лишь немногие китайцы обращались к ее услугам при наличии иных альтернатив. Правосудие осуществлялось на языках, которыми китайцы в большинстве своем не владели, а его отправлением занимались колониальные судьи, культура и ценности которых были непонятны местным жителям. В основном китайское меньшинство улаживало противоречия с помощью собственных общин и региональных ассоциаций. Разрешение споров, возникавших внутри ассоциаций, обычно давалось гораздо легче, нежели преодоление конфликтов между самими землячествами. Таким образом, успех в бизнесе всецело зависел от того, из каких мест в Китае ведет происхождение конкретная семья.
Со временем китайским переселенцам удалось освоить и колониальные правовые системы. В частности, сегодня многое сделано для утверждения права на территории Гонконга. За этим сдвигом стоит тот факт, что постепенно система, управляемая колониальными властями, перешла под контроль местного населения. Однако в большинстве стран Восточной и Юго-Восточной Азии колониализм отошел в прошлое задолго до того, как здешние граждане научились использовать его правовые установления в своих целях.
Изменения в системе с 1945 года
Какими бы ни были сильные и слабые стороны традиционных отношений в китайском деловом сообществе, они пережили значительную трансформацию с приходом коммунистов к власти в Китае и крушением колониального правления в Юго-Восточной Азии, Корее и на Тайване.
Наиболее радикальными перемены оказались в Китае, где коммунистическое правительство на первых порах принялось внедрять экономическую систему советского типа, включая ее нормативную базу. Во времена культурной революции, начатой по инициативе Мао Цзэдуна, большая часть законов была упразднена, а адвокатура прекратила свое существование. В то время никто не чувствовал себя в безопасности, и в особенности предприниматели, даже занятые в государственном секторе. Эксперимент закончился в 1976 году со смертью Мао, но новую правовую систему страны пришлось строить фактически с «нуля». При этом разработать и принять коммерческие законы было относительно легко. Гораздо более сложным делом оказалось создание самой правовой системы, способной эффективно и быстро отправлять правосудие. Разрешение споров в Китае по-прежнему зависело от произвола властей, представленных коммунистической номенклатурой. Людям, пытавшимся вести здесь бизнес, приходилось считаться с этим.
В Юго-Восточной Азии и Южной Корее перемены оказались не столь решительными. В основном колониальное законодательство, прежде всего коммерческое, осталось в неприкосновенности. Вместе с тем ответственность за применение законов теперь легла на плечи правительств молодых государств. В некоторых случаях (в Сингапуре и Малайзии) колониальное право усваивалось относительно легко, а новая администрация восприняла не только букву, но и дух правовой системы. В других ситуациях (в Индонезии) новые чиновники почти не имели опыта работы со старой правовой системой, и за годы независимости правопорядок заметно деградировал. Необходимость готовить законы и обучать адвокатов заново к концу XX века породила в Индонезии такую правовую систему, которая легко поддавалась манипуляциям со стороны политической власти и денег. Следует сказать, что региональная правовая система в целом также испытала на себе заметное влияние политиков.
Новации, отметившие применение коммерческого права в Юго-Восточной Азии, Корее и на Тайване, означали, что члены бизнес-сообщества этих стран, главным образом китайцы, по-прежнему были вынуждены полагаться на собственные методы обеспечения безопасности трансакций. Рассчитывая друг на друга и на свои ассоциации, китайские предприниматели все активнее налаживали связи с местными правительствами. Причем то были связи такого типа, какой был недостижим в прежнюю эпоху, когда колониальные чиновники старались держать дистанцию в отношении бизнесменов и в особенности китайцев.
Природа этих контактов с властями была довольно разнообразной и во многом определялась совместимостью культуры бизнес-сообщества с культурой и интересами тех, кто сосредоточил в своих руках рычаги управления государством. В таких странах, как Южная Корея и Япония, чиновники происходили из одной и той же этнической группы и зачастую заканчивали одни и те же школы. В этих случаях не всегда легко было разобраться, где заканчивается государственная власть и начинается бизнес. В Таиланде политическое руководство, которое в 1950-е годы подвергало местных китайцев активной дискриминации, постепенно изменило свои подходы, что позволило китайскому меньшинству полностью интегрироваться в тайское общество.
В силу сказанного отношения между местными китайцами и политическими элитами таких стран, как Индонезия и Малайзия, строились на смешанных браках и финансовых соображениях. Поскольку китайцы довольно часто были удачливы в бизнесе, политики не раз обращались к ним за денежной поддержкой, покрывавшей как партийные, так и личные нужды. Несколько индонезийских китайцев, к примеру, стали миллионерами благодаря государственным лицензиям на вырубку тропических лесов; в этом им помогли исключительно деловые связи с членами семьи президента Сухарто. В первые годы своего правления Союзная партия Малайзии большую часть финансирования получала от местных китайцев. Но по мере того, как малайцы в правительстве набирали силу, они добились того, что главным источником финансирования ведущей партии правящей коалиции — Объединенной малайской национальной организации — стали именно малайские предприниматели.
Догматический приверженец неоклассической экономики мог бы сказать, что и конфуцианские семейные устои, и альянсы, налаживаемые китайскими эмигрантами с правительствами приютивших их стран, основываются исключительно на ожидании экономической выгоды, извлекаемой из подобных взаимоотношений. Но даже если ограничивать мотивацию финансовыми факторами, скрепы семьи в конфуцианском сообществе оказываются гораздо прочнее и долговечнее, нежели межэтнические личные связи.
Система, порождаемая этими ценностями
По всей Восточной и Юго-Восточной Азии система ведения бизнеса, обеспечивающая безопасность сделок с помощью семейных и прочих межличностных связей, отличалась одними и теми же особенностями. Предприятия в основном находились в семейной собственности. Даже общества с ограниченной ответственностью, продававшие свои акции на местных биржах, контролировались конкретными семьями. Мелкие держатели акций, да и крупные акционеры, не принадлежавшие к семье, почти не влияли на ход деловых операций, а их права практически не защищались.
Там, где это было возможно, основатель фирмы передавал управление своим сыновьям и, гораздо реже, дочери или зятю. Для китайских компаний смена поколений оказывалась сложным делом, поскольку потомки основателя зачастую не отличались компетентностью или не ладили между собой. Однако еще в конце XX века очень немногие частные фирмы Кореи, Тайваня, Гонконга и Малайзии осмеливались доверять управление профессиональному менеджменту со стороны.
Разумеется, в регионе есть фирмы, руководимые профессиональными менеджерами, но все они контролируются европейскими, японскими и американскими инвесторами или принадлежат государству. Правительства Малайзии, Тайваня и даже Сингапура полагаются на государственную собственность для того, чтобы закрепить за правящей этнической группой определенную долю экономических ресурсов. В результате огосударствления и последующей приватизации некоторых отраслей тяжелой промышленности, проведенных в Малайзии, в выигрыше оказалась именно малайская элита. На Тайване государственные предприятия контролируются китайцами, в 1949 году перебравшимися на остров с материка, в то время как большая часть частного сектора принадлежит местным предпринимателям. В Сингапуре государственными предприятиями также управляет местное чиновничество, в то время как основная доля частного сектора находится в руках зарубежных инвесторов.
Семейные и земляческие связи столь же заметно влияют на взаимоотношения между предприятиями. Причем научная литература, посвященная этому чрезвычайно важному аспекту жизни китайской диаспоры в Юго-Восточной Азии, практически отсутствует.3 Поскольку указанные взаимоотношения носят неформальный характер и нередко поддерживаются во враждебном окружении, подробное их изучение пока не представляется возможным.
В тех местах, где подобные связи еще не сложились, китайские бизнесмены прилагают немалые труды и тратят значительное время на их формирование. Общеизвестно, что американские и европейские предприниматели, занимающиеся бизнесом в Китае, теснейшим образом сотрудничают с адвокатами, стараясь с помощью писаных контрактов предусмотреть все возможные случайности. Их китайские коллеги, напротив, готовы посвятить целые годы обхаживанию иностранцев, которое подготовило бы их к деловому взаимодействию, как формальному, так и неформальному.
В описанных выше взаимоотношениях бизнеса и власти встречаются различные вариации. Однако в основе всех разновидностей лежит одно и то же: стремление обеспечить безопасность и стабильность в условиях, где правовой порядок отсутствует, а правительства активно вмешиваются в экономические процессы. В данном смысле показателен такой, например, факт: более 80 процентов прямых иностранных инвестиций, поступивших в Китай на ранних этапах реформ, имели гонконгское происхождение и направлялись в провинцию Гуандун, откуда происходят многие гонконгские бизнесмены.
Даже к 1997 году, когда правовая система прибрежной зоны Китая значительно окрепла и начала играть конструктивную роль в развитии бизнеса, прямые иностранные инвестиции из Европы и Северной Америки составляли всего 8,4 млрд. долларов США. При этом только Гонконг инвестировал в китайскую экономику 21,55 млрд. долларов. Тайваньские вложения официально составляли 3,3 млрд., но на деле были значительно выше, а маленький Сингапур затратил на эти цели 2,61 млрд.4
Фирмы, которыми владеют китайцы, всегда умели ориентироваться в мире, где официальные контракты не обязательны. Они устанавливали рабочие отношения с местными правительствами и в случае необходимости обращались к ним за помощью. Тесные связи, по меньшей мере, ограждали их от избыточного вмешательства власти в дела предприятия. С другой стороны, американцы и европейцы, не пользовавшиеся благами подобных отношений, прибегали к помощи несовершенной правовой системы.
В тех местах, где персональные связи между чиновниками и предпринимателями основывались на семейных или квази — семейных отношениях (общая школа или общая малая родина), компетенция правительства и компетенция бизнеса смешивались друг с другом. Выпускники Токийского университета воспринимают как должное тот факт, что по завершении учебы им достанутся высокие посты в ключевых экономических министерствах, а после довольно раннего выхода на пенсию — привлекательные места в компаниях, деятельность которых они некогда регулировали. Высокопоставленные корейские чиновники столь же легко пересаживаются в кресла крупных корпораций.
В Малайзии национальное правительство затратило немалые усилия на создание местной элиты миллионеров; ради данной цели использовались государственные инвестиции и лицензии. Как отмечалось выше, со стороны этой элиты ожидалось активное финансирование местных политиков. Тайские политические деятели, среди которых много бывших военных, заседают в советах государственных и частных компаний. И такие отношения совершенно не утаиваются. По крайней мере, элита воспринимает их в качестве нормального способа ведения бизнеса.
Там, где политическая верхушка и бизнес разделены по этническим линиям, в основе взаимоотношений предпринимателей с властью оказывается обмен денег на государственную поддержку. Но при этом и общественность, и сами действующие лица считают подобные трансакции противозаконными.
Воздействие подобного типа взаимоотношений на экономическую деятельность
Описанный выше способ ведения дел прекрасно служил Азии более тридцати лет. Для того чтобы расти и развиваться, Восточной и Юго-Восточной Азии не пришлось дожидаться оформления системы коммерческого права. В большинстве стран региона инвестиции составляли весьма значительную долю ВВП и, за небольшими исключениями, использовались довольно эффективно даже по международным стандартам. Высокий уровень капиталовложений невозможно было бы обеспечить в том случае, если бы инвесторы боялись потерять свои деньги. Не чувствуя себя в безопасности, азиатские инвесторы, подобно своим партнерам в Латинской Америке, переводили бы средства в Нью-Йорк или Цюрих, а экономический рост был бы гораздо медленнее. Они также стремились бы к извлечению прибыли в максимально короткий срок, а долгосрочные вложения, крайне важные для устойчивого развития, игнорировались бы. Но вместо этого они оставляли деньги в регионе, вкладывая их в предприятия и инфраструктуру.
Вместе с тем справедливо и то, что подобный деловой стиль не всегда создавал институты, способные устоять в периоды кризиса. И главной проблемой здесь были отнюдь не личные связи, скрепляющие бизнес-сообщество. Отдельные компании могли, конечно, рушиться из-за некомпетентности наследников или из-за того, что давние персональные обязательства не позволяли им избавиться от невыгодных поставщиков, но в таких случаях их место просто занимали другие. Угроза экономике таилась в природе взаимоотношений, связывающих бизнес и государственные институты.
Поскольку альянс правительств и предпринимателей был чрезвычайно тесным, бизнесмены ничуть не сомневались в том, что в случае затруднений власть придет им на помощь. Учитывая склонность правящих в регионе режимов постоянно вмешиваться в экономику, деловое сообщество полагалось на готовность государственных институтов поддержать в случае необходимости бизнес в целом или отдельные предприятия и фирмы в частности. Предполагалось, что правительствам просто придется вмешаться, поскольку речь будет идти об их друзьях и сторонниках. Местные предприниматели, таким образом, считали себя вправе применять весьма рискованные стратегии инвестирования. Позитивная сторона данного явления состояла в том, что оно обусловливало высокий уровень инвестиций и успех многих крупных проектов. А негативным моментом оказывалась чрезмерная степень риска, порой угрожавшая экономической системе в целом.
Именно этот аспект взаимоотношений правительства и бизнеса вышел на первый план во время финансового кризиса 1997 года. Финансовые институты оказались тогда особенно уязвимы. Многие азиатские банки традиционно находятся в руках государства, что заставляло верить в способность власти «вытащить» их из любых затруднений. Что же касается частных финансовых организаций, в первую очередь в Таиланде и Индонезии, то они контролировались видными политиками и потому также рассчитывали на административную поддержку. И действительно, в Таиланде, Малайзии и Индонезии правительства активно пытались помочь таким институтам.
Решение таиландцев придерживаться фиксированного обменного курса вплоть до того момента, пока валютные резервы страны не иссякли, по меньшей мере отчасти вдохновлялось желанием содействовать финансовым учреждениям, которые назанимали за границей огромные суммы денег и долг которых вырос бы многократно, если бы тайский бат подвергся девальвации. В Индонезии игры президента Сухарто с валютным советом тоже, скорее всего, обусловливались стремлением помочь друзьям, опасавшимся последствий своих спекулятивных сделок с заимствованиями в долларах и иенах. Наконец, решение Малайзии прекратить конвертацию малазийского ринггита также диктовалось намерением защитить местных миллионеров от последствий их собственных рискованных операций.
Разумеется, эти рассуждения о мотивах, стоящих за конкретными правительственными решениями, весьма спорны и бездоказательны. Лица, их принимавшие, безусловно, не согласятся с подобными трактовками, предпочитая говорить о благе общества в целом. Кому-то из внешних аналитиков упомянутые шаги покажутся всего лишь неверными управленческими решениями. Несомненно, в этих историях присутствовало множество факторов, но из того, что нам известно об общей мотивации руководства трех рассматриваемых стран, изложенная выше версия предстает весьма правдоподобной.
Моральные проблемы, о которых здесь идет речь, в значительной мере вызваны склонностью к рискованным инвестициям и слабостью финансовых институтов. А такое поведение, в свою очередь, обусловило глубину экономического падения во время азиатского финансового кризиса. Нет ни малейших сомнений в том, что в основе данного феномена — чрезвычайно тесные связи между властью и деловыми кругами. Но, называя все это «семейственностью», мы вынуждены будем признать, что главной причиной происшедшего явилась коррупция; то есть получается, что азиатский способ ведения бизнеса порождает коррупцию по самой своей сути.
Я, однако, попытался доказать, что сложившиеся в Азии специфичные отношения предпринимателей с властью довольно долго обеспечивали приспособление деловых людей и правительственных чиновников к ситуации, в которой недоставало важнейшей составляющей экономического роста — уважения к закону. И хотя описанные отношения создавали широкие возможности для коррупции, внутренне система не была коррумпированной, по крайней мере, в смысле ценностей, преобладавших в Восточной и Юго-Восточной Азии во второй половине XX века. Вместе с тем такая система порождала этический контекст, который стимулировал крайне рискованное и непродуманное инвестиционное поведение.
Выводы на будущее
Персональный тип деловых отношений, основанных на семейных и прочих связях, довольно хорошо служил Восточной и Юго-Восточной Азии на протяжении трех десятилетий. Но в последние три года минувшего века он принес региону немало вреда. Долгое время уйдет на то, чтобы оздоровить финансовые системы, основанные на таком подходе к развитию, хотя восстановление азиатской экономики происходит гораздо быстрее — к лету 1999 года оно практически состоялось. Можно ли отсюда сделать вывод о том, что азиатский способ ведения бизнеса и особые отношения предпринимателей с чиновниками — лишь незначительная кочка на ровной дороге, а потому следует и дальше изо всех сил нажимать на педали?
Центральный тезис настоящей главы состоит не в том, что личные узы семейного типа превосходят все прочие способы обеспечения безопасности экономических трансакций. Иногда персональные связи выступают вполне адекватным заменителем тех решений, с помощью которых аналогичные проблемы решаются в большинстве индустриальных и постиндустриальных обществ. Но вместе с тем есть, по меньшей мере, два фактора, позволяющих утверждать, что подобный способ гарантирования сделок не будет эффективным в дальнейшем.
Первая причина заключается в том, что азиатский кризис продемонстрировал всю слабость финансовых систем, произрастающих в подобной среде. Помимо прочих своих дефектов, такие финансовые системы, оформившись, были не способны обеспечивать те финансовые потоки, которые типичны для нынешней мировой экономики. Они просто рушились, ввергая в хаос свои страны.
Сегодня много говорят и пишут о том, что нужно сделать азиатским странам для восстановления своих финансовых систем. Среди предложений упоминаются внедрение международных стандартов отчетности, укрепление страхового рынка, привлечение в регион западных банков с хорошей репутацией. Но речь не должна идти о чисто технической задаче, ограничивающейся переписыванием нормативных актов и переподготовкой банкиров. Гарвардский институт международного развития, наряду с прочими организациями, на протяжении многих лет занимался такой деятельностью в Индонезии. Законы были пересмотрены, банкиры повысили квалификацию, были разрешены и начали быстро развиваться частные банки, получившие значительную автономию от центрального банка. И все же к 1999 году все индонезийские финансовые институты технически обанкротились.
Вероятно, ни одна банковская система не способна пережить 80-процентную девальвацию национальной валюты. Вместе с тем банковские проблемы Индонезии явились итогом десятилетия, в ходе которого многие банки были игрушками в руках правящих элит и не могли без правительственной поддержки выдержать даже незначительный кризис. Особенность 1998 года состояла в том, что правительство не сумело поддержать банки. Для того, чтобы избежать подобных неприятностей в будущем, банки должны прекратить быть объектом манипуляций политиков, стремящихся поощрить свои излюбленные проекты. Однако до тех пор, пока правительство непосредственно и всесторонне вовлечено в продвижение конкретных коммерческих начинаний, банки останутся уязвимыми. В 1990-е годы Япония убедила нас в этом. Если чиновников необходимо отстранить от такого рода вмешательства, то нужно иметь какой-то институт, способный это сделать. В большинстве индустриальных и постиндустриальных государств в роли такого института выступает правопорядок, поддерживаемый независимой судебной властью.
Второй аргумент, не позволяющий надеяться на дальнейшую продуктивность личных контактов между правительством и бизнесом, заключается в том, что изменилась сама мировая экономика. Действующие в ее рамках правила, закрепленные в документах таких институтов, как ВТО, ориентированы на тех, кто уважает право. Не исключено, что международная экономическая система будет меняться, но ее фундаментальная трансформация с учетом интересов развивающихся стран маловероятна. Незначительные или бедные развивающиеся государства могли бы рассматриваться в качестве исключений из общего ряда, но страны Восточной и Юго-Восточной Азии сегодня нельзя считать ни маленькими, ни бедными. Многие из них принадлежат к числу ведущих торговых держав мира, и они нуждаются в доступе к рынкам Европы и Северной Америки. Справедливо это или нет, но обеспечение такого доступа заставляет интересующий нас регион все более широко внедрять четкие правовые нормы, вытесняющие произвол чиновников.
В течение полувека азиатские ценности вполне эффективно обслуживали процесс экономического развития. Но в будущем, скорее всего, их роль изменится. На первый план сегодня выходит задача подкрепления сильной и современной экономики прочными правовыми основаниями.