Болезни, возникающие у человека при нарушении табу и условий общения с хозяевами леса

В карельской мифологии и в целом в мировосприятии древних людей микрокосм (человек) и макрокосм (в данном случае это лес) неразрывно связаны друг с другом некой невидимой цепью. Поэтому нарушение любых табу и условностей, т. е. «поломка» любого звена этой цепи, приводит к тяжелым последствиям. С другой стороны, два мира: свой, человеческий, и иной мир «лесного царства» – отделены друг от друга различными границами (пространственными, временными, вербальными, этическими). И если человек переступает их, лес и его хозяева наказывают провинившегося, насылая особую болезнь: лесной нос (mec?n nen?). Перевести слово «nen?» можно и как конец, передняя часть, остриё. Карелы считали, что существует множество различных носов-болезней: леса, воды, огня, ветра, могилы и др.

По мнению К. Астедта, у слова «nen?» в данном понимании можно выделить два значения: во-первых, это некая мистическая болезнь, а во-вторых, некое мифическое духовное существо. Граница между этими понятиями, считает исследователь, очень зыбкая[450]. В карельских верованиях они скорее всего объединены, т. к. сама болезнь воспринимается как некое аморфное живое существо (причем, любая; например, оспу называли Ospiccu Ivanovic, ей даже готовили угощение, прося взамен уйти из дома).

В словаре карельского языка «mets?n nen?» объясняется как «болезнь, которая случается от гнева лесного духа-хозяина». Сами носители информации говорят о множестве симптомов, часто совпадающих при различных носах. В Суоярви говорили, что тогда грудь и плечи болят; в Сямозере – что кружится голова; в Суйстамо – что это любая болезнь, приходящая из леса[451]. В Савинове карелы считали, что «нос леса… еду не пропускает (т. е. тошнит, рвет). В лесу есть хозяин. Ему как выкрикнешь что-нибудь плохое, тогда-то и придет» (226). Карелы считали, что носы леса и ветра – «это братья! Братья! Ветер спрашивает у леса. Лес спрашивает у ветра… Поди знай, что спрашивают!.. Если ветер, то голова болит. А если лес к человеку пристанет, тогда тошнит, аппетита нет, то колет в спину, то в какое место, не дает груди дышать» (223).

По мнению карелов, все носы (леса, воды, могилы и др.) взаимосвязаны, и они особенно опасны тем, что «если один нос пристанет, то тут и три пристанет подряд» (229).

Болезни «от носа» называли еще «приходящим» tulomine (224). Часто «плохое» (paha) могло пристать просто от собственной нехорошей мысли, например, от боязни заболеть или сломать руку или ногу.

В Беломорской Карелии, «когда в лесу что-то случалось, просили прощения у „золотого короля леса“. Зуб мог заболеть, руку можно порезать или к ноге „пристанет“. Когда испугаешься, тогда и пристанет»[452].

Болезнь могли наслать и рассерженные хозяева леса. В одной из быличек рассказывается, как на свадьбе колдуны, споря и хвастаясь собственными силами, потревожили и рассердили лесные силы (mec?nv?gi). После этого молодые тяжело заболели. Знахарю пришлось умилостивлять всех хозяев, но он смог уговорить только одного и тот позволил хотя бы поставить молодых на ноги (SKS. 384/62).

Диагноз, причина и, что не менее важно, изначальное место возникновения недуга устанавливались различными способами. Во-первых, больной, проанализировав пройденный путь и совершенные действия, мог сам догадаться, какого духа-хозяина он прогневал. Во-вторых, он мог увидеть это во сне; часто перед этим следовало произнести особые заговорные формулы. В-третьих, самым радикальным и действенным методом было обращение к знахарю, который сразу же мог начать и процедуру исцеления.

В Приладожской Карелии говорили, что когда глаза, уши или другая часть тела болят, и установят, что это от лесного духа (mets?nhaltia), то болезнь называли лесной нос (mets?nnen?). Для исцеления надо было идти в лес, встать у муравейника. Знахарь брал больного за руку, здоровался с хозяевами леса и девять раз читал заговор, каждый раз отступая на один шаг (SKVR. VII. 4. 2494.) Другой рассказчик советовал после того, как попросишь прощения у «хозяина леса, хозяйки леса, золотого короля леса», девять шагов пятиться назад и только потом повернуться лицом в сторону дома. А если сильно болеешь, надо сделать трижды по девять шагов (Там же. 2482). Подчеркивается, что уходить с места соприкосновения с иным миром надо, не оглядываясь (достаточно вспомнить греческую Эвридику, оставшуюся в подземном царстве, или ветхозаветную жену Лота, превратившуюся в соляной столп). Человек просил прощения у всех хозяев леса, признавая их незыблемую правоту («ваша правда, наша вина»), прося их «забрать ваше хорошее, отдать наше плохое» (Там же. 2479). При этом он осознавал свою личную и всего человечества греховность: «нет дерева, на котором бы не сидела птица, так нет и человека, который не оступился бы» (Там же. 2497). Необходимым условием обряда исцеления было присутствие еще одного человека (toinen mies vierahaksi), прямо во время произнесения заговора предупреждали духов: «Здесь у меня чужой человек!» (Там же. 2497, 2499).

В быличках муравейник часто является сакральным локусом, средо-точением лесной жизни, местом обитания лесных духов и общения с ними. В Южной Карелии считалось, что если болезнь кем-то наслана, надо постараться вернуть ее наславшему. Для этого нужно было поймать лягушку, привязать к ее лапке красную нить, отнести ее к муравейнику с северной стороны и привязать к елочке. И как постепенно будет съедаться лягушка, так и из наславшего болезнь будет выходить душа (231).

В Гимойле, чтобы освободиться от «лесного носа», в бане делали изображение мужчины. Затем с этим изображением надо было, взяв ртуть, идти к муравейнику. Ртуть, как известно, применялась во многих обрядах, ее считали сакральным веществом. Неслучайно в карельском языке ее называют «el?v? hobja» – «живое серебро». Ее в качестве оберега клали и под порог, и в нагрудные мешочки вместе с лапками землеройки (по-карельски это «moakondiene» – «земляной медвежонок»), и даже в крупу. Затем у муравейника обращались к «известному лесному королю, сильному правителю леса, всех скал хозяину и гор властелину» и просили простить долги и принять жертвы-приношения: «выпей с вином свою злость, с пивом свое плохое». Потом принесенными подарками (ртуть в тряпице; в двух берестяных коробочках трижды по девять ячменных зерен) делали крест и рассыпали все вокруг муравейника, прислонив к дереву, устанавливали заранее сделанное изображение. Сказав: «Вот тебе подарки, сильный правитель леса!», поворачивались спиной и уходили, не оглядываясь: «J?? hyv?sti! Всего хорошего!» (SKVR. II. 868).

Многие заговоры, произносимые с целью исцеления, сохранили самые архаичные пласты верований (правда, они не лишены и христианизированных деталей), в них выздоровления просили у самого дерева, стоя на его корнях:

Puhas puuhut,

Puun is?nt?, puun em?nt?,

Puun valkie vanhempi,

Puun papit, papadjat,

Puun diekkunat, diekkunitsat

Puun ponomarit, ponomarihat

Puun kasakat, puun piijat

Vernoit sluugat, suuret,

pienet, nuoret, vanhat,

Anna minul rauhutta,

tervehytt? lev?t?ksen

I kipuloi kirvottamah,

I pakkoloi painuttamah,

I katsamaan, vartoitsemaan.

SKVR. VII. 4. 2782.

Чистое дерево,

Хозяин дерева, хозяйка дерева,

Белый (возм.: седой) старший дерева,

Попы и попадьи дерева,

Дьяконы и дьяконицы дерева,

Пономари и пономарихи дерева,

Слуги дерева, служанки дерева,

Верные слуги, большие,

малые, молодые, старые,

Дайте мне покой,

здоровье для отдыха.

И боль уберите,

И раны излечите,

И смотрите, охраняйте.

То, что дерево и сам лес считали живым существом, поклонялись ему, видно из многих обрядов. Во время одного из них брали из лесу ольховые ветки для исцеления. От них отламывали несколько верхушек и бросали через плечо, произнося: «Не приходи, лес, за долгами!» (SKVR. VII. 4. 1844).

Во время ритуала дерево (чаще всего это была ель или сосна) угощали, стараясь задобрить, и одевали в одежду больного, стремясь передать ему недуг. Такой обряд имел множество вариантов в Приладожской Карелии. Например, нужно было взять красные нитки, ольховые ветки, яйцо, черную шерсть, девять хлебных крошек, девять ячменных зерен, девять льняных семян, монетку, все завернуть в чистый носовой платок и отнести к муравейнику. Примечательно, что в комментарии к тексту заговора рассказчик называет муравейник лесным городом (meh?n linna). Все участники действа стояли на коленях, при этом больного связывали ольховыми ветками, имитируя связывание самого лесного носа. В конце необходимо было «закрыть три замка» (lukkii kolme liikkuu), то есть прочитать три молитвы (SKVR. VII. 4. 2500).

В другом варианте брали немного вина в бутылочке, делали из олова (металл, фигурирующий во многих карельских обрядах) крест, вдевали в него красную нить (магический цвет, продуцирующий здоровье и жизненные силы). Затем находили перекресток (традиционное место встречи и общения с потусторонними силами), рядом с которым растет низенькая раскидистая елочка и стоит муравейник. В него капали вина, а на елочку (kuusen kaklaan – дословно: на шею елочки; деталь подчеркивает стремление уподобить дерево человеку, елочка воспринимается, как живое существо) надевали крест, кланялись в обе стороны и просили прощения у всех хозяев леса. После этого поворачивались по солнцу (чтобы открыть дорогу в свой, человеческий, мир), чертили крест на земле под ногами и уходили прочь, не оглядываясь пока не покажется дым из труб (и человек окажется под охраной домашних духов и первопредков; отсюда становятся понятными истоки грибоедовского «и дым отечества нам сладок и приятен») (SKVR. VII. 4. 2485).

Иногда делали веник из ольховых веток, завязывали на него красные тряпочки и красные шерстяные нитки и оставляли в лесу. А по ветвям дерева раскладывали пучок льна, трижды кланялись до земли и просили прощения:

Хозяин леса, хозяйка леса,

Золотой король леса,

Дети леса, в шелка одетые,

Белые, как лен,

В лесу играющие,

Сыновья леса, дочери леса, слуги леса,

Весь народ (род) леса!

SKVR. VII. 4. 2491.

Можно было взять льняную одежду и красную нить, обвести ими круг вокруг себя и повесить все на елочку. Рассказчик говорит, что «это оставляли в подарок», и подчеркивает, что идти надо ночью, когда никто не видит и не слышит (SKVR. VII. 4. 2487).

Обращаясь к хозяевам леса, к лесу, просили принять подарки и исцелить «в тот же час, в ту же минуту»: «положи боль в рукавицу, болячки в платок, отнеси в сумку судьи и отнеси весть братьям и сестрам, что долг отдан». При этом вешали на сук пучок льна; информатор объясняет, что лен «гладкий и белый» (se on selgei ta valgei). (SKVR. VII. 4. 2481).

Если лесной нос пристал (mec?n nen? tarttui), когда испугался какого-либо зверя, шли на то самое место снова, готовили там стол, раскладывали угощение для всего лесного народа. Больной раздевался, а его одежду вешали на ель, как говорит рассказчик, «делали ель мужчиной» (SKVR. VII. 4. 2478).

Многие заклинания об исцелении начинаются рассказом о происхождении болезни, и только затем следует просьба, требование или угроза изгнать болезнь, причиненную деревом. Помимо слов, брали щепки от дерева, кипятили их в воде, которую потом пили или мыли ею ушиб, рану (ФА 1702/10). Иногда на рану дули со словами заговора, потом дерево много раз кусали, смачивая его слюной, и этой слюной мазали больное место. Весь ритуал, как обычно, проделывали трижды (ФА 1754/4).

В Олонецком районе во время обряда исцеления знахарь связывал веревкой два дерева. Это называлось «связать лес mec?n sidou» (ФА 3712), то есть подчинить сам лес и его хозяев воле человека, обладающего особыми силами и знаниями.

Особый ритуал исполняли, когда обнаруживали лесной нос у ребенка. У дороги, которая ведет через лес и по которой когда-либо проносили гроб (символичный путь в иной мир), отрезали ножом и лопатой большой четырехугольный (nellikulmainen) кусок дерна. В нем делали круглое отверстие, через которое продевали ребенка (имитация прохождения через подземное царство, через мир мертвых). И в то же время это своеобразное второе рождение, уже не земной женщиной, а самой глубоко почитаемой матерью-землёю. Карелы говорили: «Что лес нашлет, то земля поправит». Тем самым они признавали верховную власть за «кормилицей матерью-землею moaem?-sy?tt?izeni». Если ребенок сам не мог проползти, помогали взрослые. В это время читали заговор, призывая маленькую служанку и золотого короля леса «познакомиться и поправить дела». Затем с ребенка стряхивали землю, одевали и так заворачивали, чтобы никто не увидел, как его несут домой (SKVR. VII. 4. 2304).

Один из самых древних вариантов обряда записан в Погранкондушах, в нем просят прощения у самого леса: «Лесной нос» – это болезнь, которая «пристает» в лесу, когда человек чем-то прогневит, обидит лес, его обитателей или хозяев. Тогда в человеке «ничто не удерживается, сильно тошнит и он весь сохнет». В таком случае надо идти просить прощения (pyyde? prosken’n’aa). Произносили:

Хозяева леса, хозяйки леса,

Деды леса, бабы леса…

Причем информатор предупреждал, что ни в коем случае нельзя говорить: «золотой король леса». Прочь отбрасываются и все христианские обращения типа: «всевышний дай… (Отец небесный дай)». Затем кланяются лесу (причем больной стоит слева от знахаря), трижды поворачивают исцеляемого и уходят (SKVR. II. 864).

В окрестностях Туломозера записан несколько иной заговор, в котором древние языческие корни уже сочетаются со стадиально более поздними. Говорится, что «плохое приходит от семян плохого мужчины (имеется в виду стадиально более поздняя ассоциация хозяев леса с чертом. – И. Л.), плохое приходит от плохих разговоров». Это лесные хозяева навлекли болезнь, коснувшись человека хвоей, задев его «седой бородой». Затем призывается на помощь «Укко Всевышний, переносящий облака» (SKVR. II. 865).

В Поросозерском кусте деревень предлагаются иные способы изгнания «лесного носа». Надо было связать друг с другом верхушки двух ольховых деревьев и оставить их на три ночи. А затем прийти и поговорить с хозяевами земли: «Хозяин земли, хозяйка земли, болезнь наславшая» – «Зачем меня связали? Я бы исцелила тебя» – «Я потому связал тебя, потому что ты меня ранила. Прости меня за грехи, если я что-то плохо сказал». В данном тексте отражаются одни из самых архаичных взглядов о хозяине леса, который связан с духами земли. Олицетворяется сама земля, она насылает болезнь на человека и соглашается исцелить только после того, как он связывает ей «руки», т. е. две ольхи (SKVR. II. 866).

Еще в одном заговоре просят исцеления и прощения у златокосых хозяев и хозяек леса. Далее человек поясняет: «все мы бунтовали и ходили войной против вас и против друг друга, но мы попросили прощения и пришли к согласию. Простите ли вы все это нам или что надо сделать, откуда нам узнать?» И тогда хозяева леса во сне покажут, что им требуется (SKVR. II. 867).

Карелы многие болезни, случавшиеся с человеком, называли и по имени одного из древнейших лесных божеств, которое позже стало ассоциироваться со злым духом – хииси (hiisi). Сами информаторы объясняют происхождение таких недугов следующим образом: «Хийси – это то, что пристает к человеку и приносит боль, болезни. Есть хийси лесной, водный, могильный, огненный, земляной, и все они пристают к человеку. Везде свое творение (olento): в лесу, воде, земле, в могиле – свой род, свои духи-жители. Они показываются только перед плохим, в другое время не видны. В лесу человек испугается или выругается, тогда пристанет лесной хийси (mets?nhiisi). Хийси проклятий (kiron-hiiet) пристают, когда ругаешься. Хийси струпьев (rupihiisi) живет за печкой и пристает от грязи в бане. При гнойном хийси (paisehiisi) вскакивают прыщи, гнойники, фурункулы. Говорят: „Хийси – адский ублюдок, тайный сын Вяйнямейнена“. Это самый плохой. Неизвестно, в какое время он пристанет. Он сидит в задней части печи, ест камни и крупную гальку» (SKS. 344/12348-12350).

Таким образом, когда человек преступает любые границы, будь то пространственные, временные или этические, нарушает различные табу и условия общения с духами, проникает в «лесное царство» неверными путями и с ошибочными целями, он навлекает гнев хозяев иного мира. В ответ они насылают болезнь. И исцелиться, как считал карел, т. е. восстановить физическое и духовное здоровье, можно лишь восстановив прежние добрые отношения с духами, по отношению к которым человек ощущал себя в роли подчиненного. Путь к исцелению был не в лекарственных травах и массаже (которые, безусловно, были тоже известны карелам), а в первую очередь в восстановлении нарушенного равновесия между микро– и макрокосмом, в гармонизации отношений с различными духами-хозяевами, в усмирении их гнева. Именно поэтому главное место в ритуале врачевания у карелов отводилось вербальному аспекту: знахарь договаривался с хозяевами леса об условиях исцеления, произносил особые заговорные формулы. Причем с лесными духами он говорил громко, а во время приготовления заговоренной соли и лечения в бане (от трех до девяти раз) – чаще всего шепотом, практически беззвучно. Возможно, это объясняется тем, что знания были тайные, и передавать их можно было только специально подготовленному ученику, согласному их перенять и нести тот груз ответственности, который накладывался вместе с этим. Важность вербальной стороны обряда исцеления подчеркивал и тот факт, что у знахаря-тиэдойникку во рту обязательно должны были быть свои зубы (хотя бы один), чтобы каждое слово произносилось четко.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.