Архилох, Тиртей, Феогнид о гражданской доблести

Помимо знаменитого «Тройственного каллиника», до нас дошло очень немного произведений Архилоха, где звучала бы агонистическая тема. Несомненно, однако, что она была близка и понятна темпераментному, искреннему и отважному поэту. Это мы видим хотя бы в области сравнений, к которым Архилох прибегает в стихах. В известной эпиграмме, посвященной некоей Состене, поэт сравнивает лысый череп надменной «красавицы» не с круглым камнем-голышом, не с шарообразным сыром, а с мячом,

…что в палестре бросают

юноши друг другу.[313]

Воин и патриот, Архилох не прельщается внешней, показной и демонстративно-декоративной стороной состязаний. Он ценит в своих согражданах лишь те качества, которые могут принести пользу отечеству, пригодиться не только на стадионе, но и в бою. Вот как оценивает он двух вождей:

Нет, мне не нравится вождь горделивый,

с изящной походкой

И завитыми красиво кудрями,

надменный, холеный.

Пусть малорослый иной,

пусть бежит он слегка косолапо, —

Только бы твердо ступал по земле

и был сердцем отважен![314]

Приведенные строки отчетливо характеризуют арет?) в представлении Архилоха. Тут нет речи ни о богатстве, ни о благородном (а то и божественном) происхождении. Ибо, участник многих битв, поэт знал настоящую цену всему этому. Архилох был поэтом, который «полной рукой черпал из сокровищницы человеческого гения, облагородив и форму, и содержание греческой литературы».[315] К этому следует добавить, что Архилох был социальным творцом, остро ощущавшим дух и требования времени.

Его современник (или живший несколько позже) Тиртей ненамного уступал Архилоху в эмоциональности. Выразитель интересов Спарты, он был ярким и тенденциозным поэтом. Его понимание и оценка ????? во многом совпадают с оценкой Архилоха.

Наивысшей доблестью человека и гражданина Тиртей считает воинское умение, опирающееся на физическую мощь. У него эта тема звучит еще более целенаправленно, нежели у Архилоха, круг интересов которого был несравненно шире, чем у вдохновителя лакедемонян.

В одном из стихотворений[316] Тиртей наставляет молодежь:

Я не считаю ни памяти доброй, ни славы достойным

Мужа за ног быстроту или за силу в борьбе,

Хоть бы он даже был равен циклопам и ростом, и силой,

Или фракийский Борей в беге ему уступал,

Хоть бы он видом был даже прелестней красавца Тифона

Или богатством своим Мида с Киниром затмил.

Хоть бы он царственней был Танталова сына Пелопа.

Или Адрастов язык сладкоречивый имел,

Хоть бы он всякую славу стяжал, кроме доблестной силы!

Ибо не будет никто доблестным мужем в войне,

Если не будет отважно стоять в виду сечи кровавой

Или стремиться вперед в бой рукопашный с врагом:

Эта лишь доблесть и этот лишь подвиг для юного мужа

Лучше, прекраснее всех прочих похвал средь людей.[317]

Когда у знаменитого Леонида спросили его мнение о Тиртее, тот ответил: «?????? ???? ????? ?????????» (способен возбуждать души юношей).[318]

Как видим, и Архилох, и Тиртей, оба творившие приблизительно в середине VII века до н. э., во многом одинаково определяют роль и место спортивной агонистики в жизни человеческого общества. Правда, Тиртей предъявляет к соотечественникам более определенные требования. Но у обоих поэтов сила и телесная красота могут войти как составные элементы в понятие доблести и чести лишь на службе у отечества – у родного города.

Все чаще физическая универсальность уступает первенство моральным качествам и порой богатству. Примечательно, что несколько позднее Платон в своем «Государстве»[319] выше всего ценил в гражданах именно эти качества: быть защитником отечеству и в физическом, и в экономическом аспектах.

Почти на столетие позже Архилоха и Тиртея выступил со своими элегиями Феогнид. К этому времени власть денег в полисах настолько усилилась, что это нашло многократное отражение в стихах поэта.

В начале Первой элегии, наставляя Кирна, Феогнид говорит тому, что верный друг всегда дороже золота и серебра.[320] Чуть дальше поэт сообщает, что главное в человеческой жизни – счастье. Оно выше богатства тоже.[321] Подойдя к середине элегии, Феогнид, однако, вынужден констатировать, что бедность – страшнейшее несчастье для человека.[322] И еще через несколько стихов признается:

Для большинства же людей наивысшая

доблесть – богатство,[323]

Новое веяние проступает в этих строках прямолинейно и недвусмысленно. Наиболее всесторонне и обоснованно в этот период аристократическую агонистику и аристократические идеалы вообще критикует Ксенофан. К тому времени здоровые корни древнегреческого спорта уже весьма основательно были поражены микробами профессионализма.