Мари — Аде

Мари — Аде

Нет ничего проще, скажет Александр Дюма-сын, чем быть любимым девственницей. «Быть любимым чистой молодой девушкой, открыть ей впервые чудесную тайну любви, конечно, большое блаженство, но это самая пустая вещь на свете. (…) Но быть искренне любимым куртизанкой — это более трудная победа. У них тело иссушило душу, похоть сожгла сердце, разврат сделал чувства непроницаемыми. Они уже давно знают те слова, которые им говорят, им знакомы те средства, которые употребляют; даже любовь, которую они внушают, они раньше продавали».

В высшей степени правдоподобная история любви дебютирующего писателя и известной куртизанки по имени Мари Дюплесси началась в один из сентябрьских вечеров 1844 года.

В этот день сын Александра Дюма отправился нанести визит своему прославленному отцу в его сен-жерменский дом. По дороге он повстречал одного молодого мошенника, пока еще очень симпатичного сына комедиантки Дежазе, который унаследовал от своей матери пикантную красоту и входной билет во все ложи и за все кулисы всех без исключения парижских театров. Там, среди очаровательных актрис, он вел развязную жизнь, что доставляет столько удовольствия, когда тебе только двадцать пять и когда у тебя в карманах полно золота.

Дюма-сын был немного моложе и немного беднее. Достигнув возраста двадцати пяти лет, он так и не написал ничего заметного и временно довольствовался тем, что был сыном своего отца. Одетый, словно денди, он совмещал в себе атлетическую фигуру, свойственную всему семейству Дюма, с легкостью манер, которые восхищали его отца, писавшего, что у сына было «самое безумное, самое увлекающее, самое одержимое красноречие, которое мне только приходилось видеть у молодых людей».

Вернувшись в Париж, два кавалера обнаружили практически пустынную столицу. На бульварах не было обычной лихорадки. Позднее потепление опустошило парижские улицы, так как все, кто оживлял своим присутствием парижские ночи, уехали за город. Отобедав, они праздно направились в Варьете, где давали скучный водевиль. Перед их лорнетами кружилась карусель очаровательных улыбок. Дюма случайно остановил свой бинокль на ложе, которую занимала белокожая женщина; с одной стороны от нее стоял букет кремовых камелий, с другой — коробка с конфетами. Ее байроническая бледность чудесно сочеталась с бархатом, которым была обита балюстрада, где томно распростерлась ее рука, в красоте которой она не сомневалась. Высокая, худая, черноволосая, она напоминала статуэтку из саксонского фарфора. Без малейшего усилия она сохраняла свое кошачье безразличие перед «взглядами, сверкающими, как вулкан» (так сказал Жюль Жанен), которые устремлялись к ней. Время от времени, изящно изгибая бюст, она оборачивалась, чтобы бросить несколько слов в темноту в глубине ее ложи. Лишь у шлюх и графинь могло быть такое изящество. Следовательно, это чудо не было графиней. Она называла себя Мари Дюплесси и в течение нескольких лет была в центре внимания парижских светских хроник, прежде всего благодаря изобретательности и развязности, с которыми она издевалась над пресмыкавшимися перед ней любовниками.

Она родилась 16 января 1824 года в маленькой коммуне департамента Орн. Ее окрестили Розой Альфонсиной Плесси. Покинутая своей матерью, она была воспитана бедной кузиной, и та часто приходила в ужас из-за горячего темперамента девочки, бросавшего ее в объятья всех юношей коммуны. Ее отец, которого все считали колдуном, отвез ее в Париж и оставил у модистки из Пале-Рояля, а выражаясь прямо — у сводни. Она там не пожелала остаться, а предпочла свободный полет, управлявшийся лишь ее настроением, которое и привело ее наконец, как говорят, в тюрьму Сен-Лазар, где содержали проституток, заразившихся сифилисом. Один знаменитый журналист утверждал, что встретил ее «однажды ночью, когда она брела со стороны Понт-Нефа (…). Шумный жир звонко кипел в сковороде торговца и перед этим гармоничным звуком в изумлении и как будто прельщенная спектаклем, доставлявшим ей невиданное блаженство, остановилась очаровательная, хрупкая и нечесаная девушка, похожая на отвратительную улитку. Она грызла зеленое яблоко, которое, казалось, презирала. Жареный картофель был ее мечтой; я купил для нее большой кулек».

Из ее поведения в модных лавках и на загородных балах можно было без труда сделать вывод, что ей гораздо больше удовольствия доставляло мять свои платья, чем шить их. Свой первый подарок она получила из жирных рук одного буржуа, владельца ресторана в галерее Монтпенсье: это был небольшой комплект мебели из смолистой сосны и чердачная комната на улице дель Аркад. Будучи осторожным, этот добропорядочный господин имел достаточно осмотрительности, чтобы не спустить все свое состояние на эту любовницу. Ему же лучше. А неделей позже на выходе из танцевального зала Прадо она «пришвартовалась» к знаменитому господину, герцогу де Гишу, который был на пять лет ее старше. В шестнадцать лет Альфонсина Плесси перестала быть гризеткой и стала содержанкой.

Пришло время метаморфоз, и Альфонсина вторично родилась на свет под именем Мари Дюплесси. Как когда-то маршалы Империи, батальон учителей преподавал ей манеры, музыку, пение, танец и орфографию. Корабль в полном оснащении был спущен на воду, а его парусами стали розовый атлас и кружева. Ничто отныне не могло ее остановить, кроме туберкулеза.

Богатейший старик подарил ей апартаменты на улице де ля Мадлен (идеальный адрес для греховодницы), конюшню, шубы, бриллианты, лошадей и карету в обмен на место в ее свите, которое он постоянно занимал, невзирая на насмешников. Каждое утро он наполнял ее вестибюль охапками камелий, этих цветов без запаха, которые пахнут, не вызывая мигрени. Это был граф Штакельберг, восьмидесятилетний похотливый дипломат, уцелевший после Венского конгресса.

Итак, в тот день 1844 года в глубине ее ложи находился именно он. И именно к нему оборачивалась Мари время от времени, чтобы бросить любезную фразу, как бросают собаке кусочек сахара. Однако внимание красавицы больше привлекала крупная дама, сидевшая с противоположной стороны, чем то, что происходило за ее плечами. Дюма знал ее. Это была Клеменсия Прат, известная сводня, одна из тех дам, которые своей профессией сделали улаживание любовных интрижек. Вы хотите провести ночь с той или иной молодой девушкой, замеченной вами в лавке или на сцене? Нет ничего проще. В несколько дней эта дама, получив свои десять луидоров, устроит для вас желанное свидание. В то время она жила в Ванде по соседству с Мари Дюплесси. Чтобы сблизиться с прекрасной куртизанкой, случая лучше могло не представиться. На много лет Дюма сохранил воспоминание о первой встрече с нею, когда при входе к торговцу модной одеждой их взгляды пересеклись. Ее обволакивали наивная неподкупность и белый муслин.

Посредничество молодого Дезаже, который прекрасно знал Клеменсию, позволило ускорить ход событий. И несколько часов спустя фиакр доставил молодых людей к дверям сводни.

Затем последовало продолжение. Дюма в деталях описал эти события в романе «Дама с камелиями», где в его роли выступает Арман Дюваль. Написанный в несколько дней сразу же после смерти Мари, этот роман, по словам самого автора, всем обязан памяти и ничем — вымыслу. «Не достигнув еще возраста, в котором изобретают, я довольствуюсь тем, что рассказываю», — говорит он в первой главе.

Когда Клеменсия добилась, чтобы Мари их приняла, она как раз искала повод, чтобы выпроводить одного молодого графа, упорствовавшего в преследованиях, которые даже ее великодушие не помогало ей вынести. Присутствие этого влюбленного было для нее настолько неприятным, что она без колебаний прервала эту невыносимую интимную встречу. Перед лицом явного презрения молодой граф предпочел удалиться. «Я точно помню его черты и его подлинное имя», — пишет Дюма, не говоря ничего более об этом неудачливом претенденте, которого он еще неоднократно встретит в 1881 году.

Избавившись от этого тягостного присутствия, Мари вновь стала очаровательной и веселой. Ужинали, пили шампанское, смеялись, пели фривольные песенки. Арман-Александр Дюваль-Дюма был покорен этой удивительной смесью простодушия, меланхолии и развратности, которая исходила от нее и возбуждала желание. Девственницу, которую пустяк сделал куртизанкой, казалось, ничего не возвратит в девственное состояние. К концу ужина у Мари случился приступ кашля. Она вышла из комнаты. «Так бывает всегда, когда она слишком много смеется», — пояснила Клеменсия Прат. Растроганный этим невольным проявлением слабости, Дюма последовал за ней. Она лежала на канапе. Струйки крови стекали в серебряный тазик. Он нежно взял ее за руку и предложил свою помощь.

— И откуда проистекает эта преданность?

— Из непобедимой симпатии, которую я питаю к вам.

— Значит, вы влюблены в меня? Признайтесь в этом поскорее, это проще.

— Возможно, но сегодня я вам не могу этого сказать, когда-нибудь в другой раз.

— Лучше будет, если вы мне этого никогда не скажете.

— Почему?

— Потому, что в результате могут быть две вещи.

— Какие?

— Или я оттолкну вас, и тогда вы на меня рассердитесь, или я сойдусь с вами, и тогда у вас будет печальная любовница: женщина нервная, больная, грустная; если веселая, то веселость ее хуже печали, женщина, харкающая кровью и тратящая сто тысяч франков в год; это хорошо для богатого старика, как герцог, но очень скучно для такого молодого человека, как вы. Вот вам подтверждение: все молодые любовники, которые у меня были, очень скоро меня покинули.

Чего стоили все эти возражения перед лицом болезненного и потому трогательного очарования Мари, звучавшего, несмотря ни на что, словно аккорд? И на следующий вечер в одиннадцать часов Аде (именно такое прозвище она даст ему, составив его из инициалов «А. Д.») незаметно проникает в апартаменты в доме № 11 по улице Мадлен. Штакельберг явился, Мари не приняла его, путь был свободен. Несколько мгновений, которые он провел с ней, были наслаждением. «Даже если мне осталось жить совсем недолго, я переживу нашу любовь», — сказала она, покидая Дюма, и он был так уверен в своей любви, что слова его возлюбленной вызвали у него слезы и лишь усилили его чувства.

После этой ночи последовали другие, столь же прекрасные, так как у Мари был тот экстраординарный дар, которым обладают только великие влюбленные, дар с бесконечной благодарностью отдаваться удовольствию.

Как она была изумительна в те бессонные ночи, когда она, в одном пеньюаре из белой шерсти, садилась перед прыгающими огоньками камина! Давая передышку сладострастию, ее тело иссушал кашель.

Однако их любовь была вынуждена считаться с похотливым стариканом. Аде был любовником, возлюбленным, но не больше. У куртизанки есть только одна свобода — свобода, за которую она согласна платить. Бабочку пришпиливают в золоченой коробке, которую ей же и подарили. Расположение, которое она проявляла к молодому любовнику, было похищено из того, что полагалось старику, а потери, которые наносил его беззубый рот обожаемому телу, представить себе нетрудно. Куртизанка представляет собой противоположность замужней женщины. Но, к счастью, чувства заставили ее рисковать. Как-то утром она отправляет ему свой расписанный распорядок дня, в котором перечислены места, где он может ее найти, и обозначено время их ночного свидания. Она обедает с ним и пускает его в свою ложу. Вечер своего сына описал Дюма-отец, а потому обратимся к этому свидетельству: «Я прохожу в коридор; дверь ложи бенуара открывается. Я чувствую, что кто-то пытается меня остановить, схватив за полу пальто; я оборачиваюсь и вижу, что это Александр. «Закрой глаза, просунь голову в дверной проем. Не бойся, с тобой не случится ничего неприятного». И действительно, едва я закрываю глаза, едва я просовываю голову в дверь, я чувствую, как к моим губам прижимаются другие дрожащие, горячечные, пылающие губы. Я открываю глаза: восхитительная молодая женщина двадцати-двадцати двух лет стояла лицом к лицу с Александром; это она только что подарила мне эту совсем не дочернюю ласку. Я ее узнаю, так как видел несколько раз на авансцене. Это была Мари Дюплесси.

— По-видимому, вам нужно прийти в себя? [говорит она ему].

— Говорите, говорите, возможно, вам поверят!

— О, я отлично знаю, что вас не интересует репутация; но почему тогда вы так жестоко поступаете со мной? Я уже два раза писала вам, чтобы назначить свидание на бале в Опере…

— В два часа ночи?

— Вот видите, вы получили мои письма…

— Несомненно, я их получил.

— Почему же вы не пришли?

— Потому что с часа до двух ночи под часами в Опере можно встретить только умных людей в возрасте от двадцати до тридцати лет или сорока-пятидесятилетних идиотов. А так как мне уже исполнилось сорок, я был бы непременно отнесен к последней категории праздными зеваками, что меня унизило бы.

— Я не понимаю.

— Попробую объяснить. Красивая женщина вроде вас назначает свидания молодым людям моего возраста только в том случае, если она испытывает в них потребность. Чем же я для вас хорош? Таким образом я только защищаю вас…

(…) Это был единственный раз, когда я поцеловал Мари Дюплесси, и последний раз, когда я ее видел».

Как видно, любовь Аде не убила у Мари желания соблазнять. Она выдерживала равновесие между своими чувствами и необходимостью «зарабатывать» деньги и продавала себя не для того, чтобы сколотить состояние или приобрести особняк, но лишь для того, чтобы поддержать свою слабеющую жизнь. Остановка для нее была равнозначна смерти. Все это Аде понимал, хотя понимание не избавляло его от страданий:

Так же, как стих терзает увядающий цветок,

Нескончаемая бессонница усыпала звездами ваши дни.

Это сделало из вас куртизанку,

Способную к любому удовольствию, готовую к любой любви.

Трудно жить таким образом, не прибегая ко лжи. Мари себе в ней не отказывала. «От лжи белее зубы», — говорила она, когда он упрекал ее. Он также нуждался в деньгах. Вечера, проведенные в театре и ресторанах, обходились слишком дорого для этого небогатого молодого человека. К счастью, отец редко отказывал ему в деньгах. Однако и сам расточительный, Александр, бившийся со своими любовницами, издателями, литературными неграми и кредиторами, часто оставался без денег, так что рассчитывать только на него было невозможно.

Отсутствие денег, обилие любовников у Мари привело Аде к тому, что он как-то отстранился от этой в общем-то не очень счастливой любви. Собственные долги лишали его возможности выкупить долговые обязательства любовницы, как поступил Гюго в отношении Жюльетты Друэ. Мари очень волновалась из-за этого вынужденного охлаждения: «Дорогой Аде, — писала она ему, — почему ты не даешь знать о себе и почему ты не пишешь мне откровенно? Я думаю, ты должен относиться ко мне как к подруге. Я все же надеюсь на весточку от тебя и нежно тебя целую — как любовница или же как подруга, на твой выбор. В любом случае я по-прежнему тебе преданна. Мари». Но что бы она ему ни говорила, он все равно чувствовал ее изменчивость, подобную сыпучести горсти мелкого песка. Если ночи, когда все сводилось к телесному, были идеальными, то дневная жизнь приносила много горечи. За дверью комнаты слышались крики поставщиков, требовавших платы, и шуршание банкнот, щедро раздаваемых ненавистным стариканом.

30 августа 1845 года Аде, уставший от своей роли любовника сердца, порвал с Мари. Любовь против Чести? Заглавные буквы нередко оказываются опасными.

«Дорогая Мари,

Я не богат настолько, чтобы любить вас так, как того хотелось бы мне, и не так беден, чтобы быть любимым, как того хотелось бы вам. Забудем же вместе: вы — имя, которое должно быть для вас почти безразличным, я — счастье, которое стало для меня невозможным.

Бессмысленно говорить вам о силе моей грусти, так как вы уже знаете, насколько сильно я вас люблю. Прощайте же. Вы слишком чувствительны, чтобы не понять причину, заставившую меня написать это письмо, и слишком умны, чтобы не простить мне его. Тысяча воспоминаний.

А. Д.»

Мари, как умела, утолила свое горе, бросившись в водоворот жизни. Танцуйте! Пойте! Ибо жизнь коротка.

После того как в ее послужной список попал Франц Лист, она отправилась в Лондон, чтобы там выйти замуж за виконта Эдуарда де Перрего, ее старого поклонника, который был ей противен, но согласился дать ей свой титул. Едва возвратившись в Париж, она украсила графской короной свою коляску и посуду. Но время подобного тщеславия уже прошло. Дорогая бумага с монограммой не могла послужить ни для чего, за исключением рецептов, которые ей выписывали врачи.

Море стало серым, а смерть нашла свою жертву. Изможденная, болезненно румяная Мари с ужасом заметила, что больше не возбуждает желания. На смену веренице ветреных любовников пришел ломбард. Лошади и драгоценности пошли на оплату врачей и последних выходов в Оперу и Пале-Рояль, где ее появление буквально потрясло присутствовавших. Поговаривали, что Мари вышла из могилы, чтобы упрекнуть за то, что ее безразлично покинули, хотя еще вчера любой молодой человек почитал за счастье валяться у ее ног.

Выдержка из реестра смертей 9-го округа: «Тысяча восемьсот сорок седьмого года третьего февраля в Париже, в первом округе, скончалась Альфонсина Плесси, рантье, проживавшая на улице Мадлен, в возрасте двадцати трех лет, уроженка коммуны Орн, незамужняя».

Двумя днями позже ее похоронили на Монмартрском кладбище.

* * *

На следующий день после разрыва Аде отправился в путешествие по Испании и Алжиру, его сопровождали распутник-отец, художник Луи Буланже, чернокожий слуга, откликавшийся на имя О-де-Бенжуан и литературный негр Огюст Маке. Кончита, Анна-Мария и Лолита уступили настойчивым атакам обоих Дюма, которые (поэты они или нет, в конце концов?) не смогли помешать себе замаскировать эту оплачиваемую любовь под свои фантазии в андалузском стиле, переполненные балконами, серенадами, дуэньями и веревочными лестницами. Однако на фоне гитарных рулад грустная ритурнель, наигрываемая на гитаре одним пальцем, постоянно вертелась в голове младшего Александра: «По-ки-даешь-и-ухо-дишь-ухо-дишь-и-по-ки-даешь». И когда ему было сообщено о болезни Мари, он ответил: «Если я найду хотя бы слово на почте до востребования на мое имя, слово, которое прощало бы ошибку, которую я совершил около года назад, я вернусь во Францию не таким грустным; если я буду прощен, я буду счастлив, когда вы выздоровеете».

Ответ ждал его в Марселе; это была депеша. Три строчки в журнале. Мари умерла. В мгновение ока он оказался в Париже. В комнатах, где его так любили, шум распродажи с аукциона уже утихал. Удар был настолько сильным, и дороги назад уже не было: то, что он не был прощен, делало забвение невозможным. Отныне Аде не сможет освободиться от Мари.

Единственно возможный способ искупить свою вину он открыл три месяца спустя, когда перенес в роман, последнюю вспышку уже угасавшего романтизма, историю своей невозможной любви, так же как поступили до него Мюссе, Гюго, Мериме и Санд. В этом романе, носившем характер морального искупления, он выразил свой стыд и душевную красоту своей возлюбленной. Она предстала на страницах книги в виде грешницы, обретшей прощение благодаря любви и принесшей в жертву состояние и тщеславие, чтобы не навредить человеку, которого она любила. «Мари Дюплесси была одной из последних исключительных куртизанок, у которых было сердце», — заявил он, совершив тем самым акт покаяния.

Каждый успокаивает свою совесть так, как он может. Способ, к которому прибег Дюма, был, несомненно, гениальным, так как роман имел заметный успех, а пьеса, которую он написал на его основании, была встречена триумфом.

После излишеств молодости, Дюма-сын вел себя очень осмотрительно с женщинами. В романе, озаглавленном «Дело Клеменсо», он боролся со своими демонами, выведя на сцену скульптора. Узнав, что его жена была нимфоманкой, тот сбежал, совершенно смущенный ее животной наивностью, ее неведением о раскаянии в грехе и покорностью удовольствиям. Но его стали быстро преследовать плотские воспоминания, он стал мечтать, подобно святому Антуану Флобера, и вернулся в свой дом. А после пылкой ночи любви рано утром задушил это двоедушное существо.

Что делаешь ты, о чем думаешь?

Зачем, безутешная душа, смотреть в прошлое,

которое никогда не вернется?

Петрарка

Данный текст является ознакомительным фрагментом.