Фурисодэ кадзи (Большой пожар годов Мэйрэки)

Фурисодэ кадзи (Большой пожар годов Мэйрэки)

Нижеприведенный текст является почти буквальным переводом популярной японской легенды.

Известно, что на 18-й день 1-го месяца 3-го года Мэйрэки (2 марта 1657) в храме Хоммёдзи на Маруяма в Хонго вспыхнул пожар, который бушевал в Эдо три дня и три ночи, сжигая все. Число погибших в огне превышало 108 000 душ, и предание говорит, что с древних времен и по сей день ни один пожар не может сравниться с этим и что невозможно описать словами размеры этого ужасного бедствия. При расследовании причин пожара выяснилось, что в конце весны 2-го года Мэйрэки, когда вишни стояли в полном цвету, дочь одного хатамото, жившего поблизости от Бантё, в компании нескольких соседей, отправилась в Уэно полюбоваться цветами. В это время молодой паж из замка проходил по мосту Саммайбаси на Хирокодзи в Уэно. Знатная девушка, двигавшаяся в противоположном направлении, увидела его. Юноша был хорош собой, и девушка, мельком глянув на него, заметила, что ему лет шестнадцать-семнадцать, одет он в черную хаори (род свободной куртки) с широкими рукавами (фурисодэ), с рисунком в виде водяных колес (популярный в Японии орнамент). Его хакама (свободные шаровары) были из коричневой полосатой материи. Весь его облик с мечами (ножны которых были украшены цветочным орнаментом), заткнутыми за пояс, напоминал древние изображения Нарихира (Аривара Нарихира — см. выше) или Минамото-но Мицуудзи[1 Похоже, автор смешал здесь двух полулегендарных персонажей истории Японии, а именно Минамото-но Ёсицунэ и Асикага-но Мицуудзи. Оба считались рыцарями без страха и упрека и писаными красавцами. (Примеч. пер.)] в детстве, на пороге посвящения в рыцари. И она подумала: кто может превзойти в красоте этого юношу? Его губы такие же алые, как самые алые цветы. Его брови прекрасно изогнуты. Его волосы черные и блестящие. Его лоб несет знак обряда гэмбуку[2 Гэмбуку — совершеннолетие. Наречение подростка в 15— 16 лет взрослым именем. Присвоение ему одежды, прически и головного убора взрослых. (Приме. пер.)]. Его волосы были красиво расчесаны по моде того времени. Его лицо не знало прикосновения мороза. Весь его облик, казалось, соперничал с красотой и ароматом распустившихся цветов. Когда он проходил мимо, широкие рукава его одежды коснулись ее платья, ее сердце заколотилось, и она влюбилась с первого взгляда. Поскольку они двигались в противоположных направлениях, она не могла не обернуться, чтобы понять, кого она увидела — человека или бога, и в то время, пока она смотрела на него, ее первая любовь расцветала, как цветы вишни. Но она была не одна и продолжила свой путь, сожалея о разлуке с любимым. Прибыв со своими подругами в Уэно, она погрузилась в грустные мысли, несмотря на великолепие цветущих вишен, образ юноши стоял у нее перед глазами, а смех и веселье окружающих только раздражали ее.

Вернувшись домой, она задумалась: «Кто это может быть? Я не знаю, где он живет, и не знаю, как его найти. Теперь я буду изнывать от своей любви. Моих сил и воли недостаточно, чтобы соединиться с ним и утолить свои желания. Да, я безумна, но я стараюсь остановить свои глупые и бесполезные мысли, но я не могу приказать своему сердцу». Время тянулось для нее невыразимо тоскливо, проходили дни и месяцы, пока не наступил сезон летних дождей с его периодами ливней. Ее мысли были полны меланхолии, и она даже перестала причесываться, оставляя волосы распущенными по плечам. Полагая, что она заболела, ее родители очень беспокоились. Однажды ее отец сказал ее матери: «Я долго думал над причиной болезни нашей дочери. Она не пьет лекарств, не принимает докторов. Я ничего не понимаю. Но на днях я слышал от соседей, что во время любования цветущими вишнями наша дочь встретила в Михаси какого-то молодого господина и не может забыть его. Я не знаю, кто он, но похоже, это очень красивый юноша. Я слышал, что она говорила об этом подругам, но не придал этому значения. И вот наша дочь вернулась домой, и с тех пор она несчастна и постоянно плачет. Последнее время ее болезнь усилилась и стала очень серьезной. Она погружена в свои мысли и выглядит очень плохо. Если ты ее осторожно расспросишь, может, она тебе расскажет, в чем дело». Тем же вечером мать попыталась поговорить с дочерью, но та лишь прятала лицо в подушку и молчала. Через некоторое время, однако, она решила, что все зашло так далеко и нет больше смысла молчать, и потому рассказала все: «Во время любования цветами весной и т. д. и т. д.» — и она продолжила свою исповедь матери. Из ее глаз лились слезы. Она кричала, ее трясло. Выглядела она очень несчастной и достойной жалости. Закончив, она отвернулась и попросила мать не смеяться над ней. Тогда мать придвинулась к ней поближе и спросила, не знает ли та имя молодого человека и где он живет. Но дочь ответила, что не знает о нем ничего, а единственное, что помнит, — орнамент на его платье, и постоянно думает об этом. Тогда мать сказала: «Если у тебя будет одежда с таким же орнаментом, ты сможешь положить ее у своей подушки, и тебе станет легче». Услышав это, дочь очень обрадовалась, а родители, расспросив ее о рисунке и цвете орнамента из водяных колес, призвали своего красильщика и не торгуясь сделали ему заказ со словами: «Пожалуйста, поторопись и сделай ткань с таким рисунком как можно быстрее». Ткань была окрашена очень быстро, и они поторопились к портному, заставив его трудиться день и ночь, пока одежда не была готова. Они были очень заботливыми родителями и внимательно относились к своему ребенку. Поэтому, когда случилось несчастье, их сердца стали такими же черными, как фурисодэ, которое они заказали.

Орнамент состоял из водяных колес среди волн, которые вращались и вращались, пока не навлекли на мир разорение и несчастья. Родители принесли это одеяние дочери, и она с криком «Да-да! Вот оно!» как безумная схватила его. Она почувствовала себя почти как в раю. Затем через четыре или пять дней ее болезнь усилилась, и вскоре она умерла, прижимая фурисодэ к груди. Вид ее, даже в смерти, держащей в руках это платье, вызывал глубокую печаль и сожаление. Что ж, пришло время родителям расстаться со своим ребенком, и в храме Хоммёдзи в районе Хонго были проведены все необходимые ритуалы. Что касается украшенного фурисодэ, то, поскольку девушка его так любила, родители положили его на ее гроб в качестве какэмуку (покрова) и отправили все в храм. Со временем священники из Хоммёдзи продали одеяние в лавку подержанных вещей, а в 9-м месяце того же года его снова принесли в храм и снова в виде покрова на гроб, но священники не обратили особого внимания и опять продали фурисодэ, как обычно, старьевщику. В следующий раз точно так же расписанное одеяние и так же в качестве покрова попало в храм от одного прихожанина на 18-й день 1-го месяца 3-го года Мэйрэки (2 марта 1657), и это был уже третий раз, когда одно и то же одеяние попадало в храм. Это, наконец, привлекло внимание нассё (служитель храмовой канцелярии) и бансо (служка), которые подумали, что это странно. Что это фурисодэ в третий раз возвращается в храм неспроста. И рассказали обо всем настоятелю. После размышлений настоятель сказал: «Это действительно серьезный случай. В высшей степени непонятно, как это одеяние попадало в руки наших прихожан не один, а два и три раза. И что еще более загадочно, что все усопшие были молодыми девушками. Я справлюсь у сэсю (поставщик похоронных принадлежностей) об этом». И, будучи ответственным за похоронные службы, он спросил у сэсю об истории этого фурисодэ. И сэсю отвечал: «Мне очень стыдно, что вы меня об этом спрашиваете, но однажды наша дочь отправилась по делам в район Асакуса, увидела это фурисодэ в лавке торговца подержанной одеждой и стала настаивать на его покупке. В соответствии с ее желанием мы купили это одеяние, и в тот же самый вечер она свалилась в жестокой лихорадке. Но это еще не все, она начала бредить, как лунатик, крепко прижимая одеяние к себе при этом. Вся моя семья прикладывала огромные усилия, чтобы забрать одеяние, но она не позволяла. С того дня она начала стремительно худеть и вскоре умерла». Настоятель кивнул и рассказал детали происхождения этого загадочного одеяния и как оно уже дважды попадало в храм в виде какэмуку (покрова). Услышав рассказ, сэсю пришел в ужас и сказал, что, если продать фурисодэ еще раз, это принесет такое же несчастье еще кому-нибудь. «Я не хочу, чтобы такое произошло, и поэтому думаю, что лучше всего по окончании похоронной церемонии эту одежду сжечь». Настоятель кивнул и ответил: «Действительно, это мудрое решение. Да-да». Затем, когда похоронная церемония закончилась и люди разошлись, священники принесли трехфутовую жаровню, чтобы сжечь одеяние. Скомкав фурисодэ, они сунули его в огонь и встали вокруг, распевая молитву: «Пусть души трех женщин скорее попадут в рай. Мы поклоняемся тебе, Цветок мудрости. Ты спас нас, принеся книгу удивительного Закона!» Сразу же после того, как они сунули одежду в огонь, с севера налетел вихрь настолько сильный, что поднятые им песок и пыль почти полностью закрыли небо и грозили накрыть весь мир черным покрывалом. Люди в храме смотрели друг на друга в ужасе, говоря, что это не может быть случайностью. И в это время горящее одеяние было подхвачено ветром и занесено под высокий потолок главного помещения храма. Стоящие вокруг не успели сказать даже «Ах!», как храм и жилища священников оказались объяты пламенем. Огонь становился все яростней, пока не стал источником великого бедствия. Так случился пожар, известный как фурисодэ кадзи (пожар платья с широкими рукавами), который выжег почти весь город и о котором люди говорят до сих пор.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.