Пожар пощадил дворец Пожарского
Пожар пощадил дворец Пожарского
Уверен, мужчины меня поймут. Знаете, как иногда это бывает: встречается где-нибудь в транспорте — в метро ли, в автобусе яркая женщина в одно и то же время, в одном и том же месте, что уж и ждешь ее, ищешь взглядом, когда не находишь в привычное время…
Вот так и со мной. И с этим домом поразительной красоты, исполненной достоинств. Часто езжу мимо в троллейбусе, а не решаюсь выскочить из электрической повозки, подойти, коснуться рукою стены, спросить: чей ты? Откуда, из какого времени выплыл к нам?
Большая Лубянка, 14. Не известно, какой зодчий воплотил в камне свою фантазию, — нигде не смог я этого найти, зато отыскал: построен дом в XVII веке. И строил его для себя князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Тот самый, что в бронзе с Мининым на Красной площади. Жил он здесь.
А как узнал об этом, так и зашелестели в памяти страницы прошлого — все дальше, дальше, пока не распахнулись на Смутном времени, когда и вся-то история России могла обратиться в трагическую для всех нас сторону. «Московской разрухой» называли еще те годы. Летописец оставил о днях тех такую строку: «Весь город разрушен был во всех своих частях…»
Откуда взялся на тех опаленных страницах истории князь Пожарский… Борис Годунов жаловал его стряпчим с платьем, то бишь назначил гардеробмейстером, смотрителем за царской одеждой. При Лжедмитрии, пока не разоблачили того, даже продвинулся по службе и стал стольником — смотрителем за царским столом — должность при дворе куда как ответственная. Выходит, до тех пор военных талантов не обнаруживал. В 1609 году ему вдруг велено было во главе довольно большого отряда выступить против разбойничьего атамана Салькова, в страхе державшего московские окрестности. Пожарский враз с ним покончил. Вот где князь первый раз проявился. Вскоре, на следующий год, получил князь Пожарский назначение воеводой в Зарайск. Еще немного совсем, менее года, оставалось ждать ему своего звездного часа.
Думается мне, что этого дома не было еще, когда на Лубянке вскипел яростный бой меж отрядом Пожарского и польско-немецким войском. Подходило народное ополчение, чтобы выбить поляков из Москвы, и немцы — об этом теперь как-то забыли, — состоявшие на польской службе, выскочили вместе с поляками из своих укреплений в Земляном городе и набросились на безоружный народ, собравшийся на Лубянской площади перед Стрелецкой слободой. И вот что забылось еще: более семи тысяч москвичей сразу же погибли в том избиении.
Но тут уж и народ стал хвататься за что попало: вооружился кто чем и, дабы перекрыть врагу пути к отступлению, перегородил улицы, с Лубянки ведущие, бревнами и всяким домашним скарбом. Пожарский тут подоспел и со своими ратниками загнал поляков обратно в их укрепления. Именно здесь, как раз возле дома своего, князь был ранен, когда в тыл ему внезапно ударил неведомо откуда взявшийся польский отряд. Драться Пожарский уже не мог, и соратники отвезли его в Троицкую лавру. Пошло страшное и безудержное разграбление поляками и немцами русской столицы… С горечью выводит летописец пером: «Литва и немцы все свое скаредие творяху…» Хватали драгоценности да богатые одежды из боярских домов, вламывались в погреба и со знанием дела выбирали лучшие вина — рейнские, венгерские, сладкую мальвазию. И жгли все вокруг. За несколько дней большая часть деревянной Москвы выгорела…
Трудно сказать, как бы дело тогда повернулось, если бы не подоспело к Москве нижегородское ополчение. И вели его уже Пожарский с Мининым. Как соединились они? У князя было имение в Пурецкой волости под Нижним Новгородом, где он и оправлялся от раны. Минин же, возглавивший ополчение, спешившее на помощь в Москву, и о Пожарском уже наслышанный, прислал к нему послов — просить князя стать во главе нижегородского войска.
И вот тут судьба свершилась: даже не по воле своей — сам князь об этом писал потом — сосредоточил он в руках своих верховную власть над русской землей — именно так! И так писался отныне: «У ратных и земских дел по избранию всех чинов людей московского государства».
Однако не сразу Пожарский к Москве пошел. Медлил еще отчего-то, целое лето стоял под Ярославлем, да и после двигался неторопливо, словно выжидая чего-то… А выжидать было нельзя: с другой стороны спешил к Москве на помощь полякам гетман Ходкевич и уж как надо было его упредить…
Дорогу Ходкевичу, задержавшемуся на Поклонной горе, перекрыл князь Трубецкой, выставив своих казаков у Крымского брода, где теперь мост-красавец висит, а наконец подошедший Пожарский — чуть ниже, у Новодевичьего монастыря. 22 августа 1612 года Пожарский схлестнулся с поляками, и, хоть Трубецкой «злонамеренно» не хотел ему помогать, несколько сотен ополченцев из-под его знамени вырвались и побежали на помощь Пожарскому. Но только еще через два месяца Москва победу праздновала — на Красной площади, у Лобного места, где теперь замечательный памятник стоит. Нет, не двум победителям — народу всему.
А что сталось с Пожарским? На престол посадили юного боярина Михаила Федоровича Романова, и тот жаловал князя боярским званием, выделил «тому же несколько вотчин в придачу. Потом Пожарский управлял Разбойным приказом, позже сидел воеводой в Новгороде, еще позже заведовал Судным приказом, перебрался воеводой в Переяславль-Рязанский. Тем его послужной список и закончился. А дело великое, им совершенное, навечно в памяти россиян сохранилось.
Ну а что с домом его? Необычайно интересно сложилась судьба дома-дворца. Долгое время домом владел граф Растопчин, и, если полистать «Войну и мир», можно найти страницы, где описывается самосуд над ни в чем не повинным Верещагиным, несправедливо обвиненным в поджигательстве. Самосуд в романе вершился как раз у этого самого дома.
Позже домом владел герой Отечественной войны Орлов-Денисов, как бы перекинувший незримый мост из 1612 в 1812 год. Кажется, при Орлове уже дом обзавелся двумя выступающими флигелями и красивой аркой на колоннах перед фасадом. Первоначальный резной камень под окнами и над ними сохранился неплохо, хотя и оплыл от бесконечных подбелок, подкрасок. Дом и сейчас, несмотря на заброшенность и неухоженность, очень хорош.
Он оказался с хитринкой, вернее, не сам дом, а часы на фасаде. Донельзя я удивился, когда обнаружил, что часы с бог весть сколько не чищенным стеклом идут минута в минуту. Вот же, подумал, кто-то заботится. Походил я с полчаса вокруг, возвращаюсь, бросаю случайный взгляд на часы: все то же время…
А следы мои по чистому снежному насту к подъезду единственной строчкой легли. Давно, видно, никто к дому не подходил.