Легенды и были Малой Ивановской
Легенды и были Малой Ивановской
Среди новостроек Удельной, возведенных в 1960-х годах между проспектами Энгельса и Мориса Тореза, почти чудом уцелело несколько старых деревянных зданий, позволяющих представить прежний облик этих мест. Одно из них, числившееся по адресу пр. Мориса Тореза, 102, корп. 6, лит. А, еще недавно в целости и сохранности стояло когда-то на углу бывших Малой Ивановской и Кропоткинской (с 1939 г. – Лечебной) улиц.
Среди последних владельцев этого дома перед революцией был чиновник управления внутренних водных путей и шоссейных дорог Евгений Васильевич Дубровский (1870—1941). Личностью он был примечательной: еще с 1904 года сотрудничал с популярной столичной газетой «Новое время», где публиковал в течение десяти лет материалы о лесе, охоте и природе. В 1914 году Е.В. Дубровский добился назначения на должность лесничего в одну из губерний Урала. За годы работы в лесах он накопил огромный опыт и впечатления, воплотившиеся в его рассказах и книгах, которые с середины 1920-х годов стали выходить под псевдонимом Лесник.
«Вряд ли, имея настоящую „лесную” фамилию, стоило брать себе такой псевдоним, но писатель хотел подчеркнуть, что он пишет как простой лесной работник, по долгу службы много бывавший и повидавший в лесу», – говорится в очерке, посвященном Е.В. Дубровскому, на страницах книги А.В. Пискунова «100 великих русских охотников».
В 1924 году Е.В. Дубровский вернулся в Ленинград и занялся уже только литературной деятельностью. Его называли одним из самых известных «писателей-природолюбов» 1920—1930-х годов. Книги Е.В. Дубровского (Лесника) для детей и взрослых, посвященные миру природы, активно печатали. Были годы, когда выходило по несколько его книг.
В 1927 году появилась «Щучья свадьба», в одном только 1928-м – «Первый снег», «Ластоногие», «Медведи», «Обезьяны», «Самолов», «Селезень-Сашка», «Тетеревенок-великан», «Тигр», «Волк», «Слон», «...У воды».
Список книг Е.В. Дубровского можно продолжать еще очень долго. «Все собаки» (1929), «Слоны приехали» (1929), «Волчья заводь» (1930), «Встречи в лесу» (1930), «Дикий человек» (1930), «Охота за грибами» (1930), «Плодовый сад» (1931), «Ягодный сад» (1931), «Весенние голоса» (1933), «Лесной шум» (1933), «В лесу» (1938), «Лесные были» (1939), «Далекие годы» (1941)...
Любопытное свидетельство о писателе Е.В. Дубровском (Леснике) можно встретить в воспоминаниях известного литературного и художественного критика русского зарубежья, поэта и журналиста Вячеслава Завалишина (1915– 1995), опубликованных в 1952 году в ньюйоркской газете «Новое русское слово»:
«В 1934 году я, как специальный корреспондент газеты „Крестьянская правда", выехал в Ладогу, на торжества, связанные с десятилетием со дня пуска в ход Волховской гидроэлектростанции, которой большевики очень гордились, как „первенцем грандиозных новостроек". В Ладоге я познакомился с замечательным писателем Лесником, который приехал сюда, если не ошибаюсь, по поручению журнала „Вестник знания“ (выходил сперва в издательстве Сойкина; затем в издательстве „Красная газета", журнал этот следует признать „однофамильцем“ дореволюционного „Вестника знания").
– Вот вы, батенька мой, третий день инженерам глаза мозолите, а слона-то и не приметили. Самое интересное и самое важное проморгали, мимо глаз пропустили, – сказал мне как-то Лесник.
Я полюбопытствовал, в чем же это „самое важное“ состоит.
– Извольте, покажу.
И мы вечером пошли по направлению к плотине. Темная вода бурлила, клокотала от рыбы. Косяками шел сиг. Но рыбы не могли перепрыгнуть через плотину и, разбивая грудь о гранит, отступали назад, – с тем, чтобы снова предпринять безуспешную попытку пробиться в реку Волхов. Вдоль плотины и вблизи от нее бродили толпы рыболовов с большими сачками в руках. Рыбаки без труда вытягивали усталых сигов.
– Вот оно, индустриальное варварство. Во всей красе! – пояснял Лесник. – Сиг из Ладожского озера по Волхову идет метать икру в озеро Ильмень. И это из года в год, в течение долгих тысячелетий. Через пороги сиг пробивался, а через плотину не может. Промысел сига гибнет у нас на глазах. Понимаете, что это значит? То, что ильменские рыбаки обречены на нищету. Если мы подсчитаем убыток, причиненный стране гибелью сигов, то увидим, что ущерб будет стоить дороже Волховстроя. Почитай три таких станции соорудить можно!
Когда мы возвращались в Ленинград, Лесник прочел наброски очерка о гибели сиговых промыслов. Описания природы удались Леснику блестяще. Я заметил, что без влияния Бунина дело не обошлось...»
Е.В. Дубровский умер в 1941 году, во время блокады, и был похоронен на Шуваловском кладбище. Как отмечалось в публикации на страницах сборника «Наша охота» (1975), посвященной Е.В. Дубровскому, к великому сожалению, впоследствии автор был основательно забыт. И только в 1952 году снова издана его книга «Далекие годы», в 1959 году – «Лесные тропы».
Писателя Е.В. Дубровского (Лесника) высоко ценил С.Я. Маршак, называя его «оригинальным и талантливым лесным корреспондентом, который приносит городскому жителю в рассказах, очерках и фельетонах освежающие сведения о погоде, об охоте, о рыбной ловле, о том, что делается в лесах, реках, в парках и заповедниках»...
В бывшем доме Дубровского в совсем еще недавние времена находилась автошкола. В 2006—2007 годах она выехала, здание осталось пустым и обреченным на разрушение. К сожалению, беда не заставила себя долго ждать: в августе 2008 года случился сильный пожар, и от старинного деревянного дома остались лишь одни обгоревшие руины. Даже не надо быть специалистом, чтобы прийти к выводу: то, что уцелело от дома Дубровского, восстановлению не подлежало. Увы, так погибла еще одна реликвия удельнинской старины.
Конечно, можно утешать себя мыслью, что, мол, памятников у нас много, и от потери одного старого дома, причем такого ветхого и гнилого, Петербург не обеднеет. Что ж, если следовать такой логике, историческое пространство Петербурга может в конце концов сузиться до нескольких кварталов в центре города. Имеем ли мы право позволять себе такое расточительство по отношению к своему же собственному историческому наследию?..
Что же касается Малой Ивановской, то она проходила между Ильинской (ныне Гаврской) и Алексеевской (впоследствии Лагерной) улицами. Название Малой Ивановской улицы, как указывается в «Топонимической энциклопедии Санкт-Петербурга», было известно с 1904 года и происходило, скорее всего, от фамилии одного из местных землевладельцев. С 1920-х годов использовался также и вариант наименования в форме «Мало-Ивановская улица». Упразднили улицу 15 мая 1965 года, во время реконструкции района, однако как проезд без названия она продолжила свое существование...
Э.Р. Прокофьев и его двоюродная сестра И.Г. Агаширинова – возле бывшего дома Е. Дубровского на Малой Ивановской улице. Фото автора, июль 2008 г.
Для петербуржца Эдгара Рихардовича Прокофьева, старожила Удельной, дом Дубровского – как семейная реликвия: здесь находился детский сад, куда он ходил еще до войны. Однако это не просто напоминание о детстве, но и зримый ориентир старой Удельной. Малая Ивановская для Эдгара Рихардовича – улица детства. Тут прошли четырнадцать лет его жизни – с 1928 по 1942 год. Здесь пережил он самые страшные месяцы первой блокадной зимы, здесь от голода умерла его мать. Потом был детский дом, эвакуация в Ярославскую область, возвращение в Ленинград в начале 1944 года в ремесленное училище. Дом на Малой Ивановской оказался цел, но квартиру заняли чужие люди...
Бывший дом Дубровского на бывшей Малой Ивановской улице. Фото автора, март 2008 г.
Руины дома Дубровского после разрушительного пожара. Фото автора, сентябрь 2008 г.
Детская жизнь в Удельной была яркой и насыщенной событиями. «На Малой Ивановской мы воевали с домом № 4, а еще воевали с ребятами с расположенной неподалеку Прудковой улицы, – признается Эдгар Рихардович. – Причем сражались не на шутку – даже вспоминать страшно, рубились деревянными мечами, даже пушка была самопальная, заряжавшаяся дробью. В Сосновке играли в казаки-разбойники. Причем Сосновка тогда делилась на „первую“ и „вторую": от Старо-Парголовского проспекта шла „Первая Сосновка“, она отделялась рощицей от „Второй Сосновки“, располагавшейся ближе к нынешнему Тихорецкому проспекту. Нам разрешалось ходить в ближнюю Сосновку – „первую”, а у „второй“ была дурная репутация бандитского места: там можно было запросто напороться на воров и бандитов. В Удельный парк нам тоже ходить не разрешалось – он считался злачным местом. Правда, когда на Комендантский аэродром прибыл дирижабль „Цеппелин“, мы бегали смотреть на него через тот самый Удельный парк. И плевали мы тогда на всякие запреты...»
Э. Прокофьев. 19 марта 1951 г. Из архива Э.Р. Прокофьева
На разделительной полосе между «первой» и «второй» Сосновками, примерно там, где теперь стрельбище, до войны располагался лагерь Осоавиахима. Не случайно одна из улиц Удельной, бывшая Алексеевская, которая как раз вела к лагерю, стала зваться Лагерной.
«Изредка мы ходили загорать за Сосновку на пески, на месте которых теперь находится Ольгинское водохранилище, – продолжает Эдгар Прокофьев. – Кстати, рождение самого водохранилища проходило на моих глазах – во второй половине 1930-х годов. Началось с того, что песок оттуда начали организованно вывозить, причем исключительно с территории вдоль Ольгинской улицы – теперь это улица Жака Дюкло. Таким образом стал образовываться песчаный овраг. Постепенно в этом искусственном овраге сама собой стала появляться вода, и получился продолговатый пруд вдоль Ольгинской улицы, в котором мы стали купаться. Правда, место это было коварное – песок засасывал, и купаться там было небезопасно»...
Э. Прокофьев с мамой Марией Николаевной – дочерью художника-акварелиста, академика архитектуры Н.Д. Прокофьева. Фото 1932 г. Из архива Э.Р. Прокофьева
Недалеко от Малой Ивановской улицы находилось несколько водоемов, многие сохранились до сих пор. На одном из них и по сей день существует источник, которым пользуются местные жители. «Один из прудов мы называли „треуголкой” за его форму, – вспоминает Эдгар Рихардович. – Он был большим и глубоким, а теперь от него только лужа осталась. Однажды зимой мы там едва не утонули. Дошли до середины пруда и, когда лед затрещал, бросили клич: „Чапаевцы не отступают!” – насмотрелись мы тогда этого фильма. И оказались на льдинах.
Из окрестных домов нам бросали жерди и лестницы и вытащили нас».
И еще несколько штрихов к портрету Удельной довоенных времен. Трамвайное кольцо в ту пору находилось на Светлановской площади, а дальше по проспекту Энгельса шла трамвайная одноколейка. Некоторые остановки тогда были не на тех местах, что теперь. Уже упоминалась «милицейская» остановка, названная так по дому напротив Енотаевской улицы, построенному специально для милиционеров. Нынешнюю остановку «велотрек» называли «Башкирой», так как рядом находилась бывшая чайная братьев Башкировых. Это красивое здание постройки начала XX века существует и сегодня.
Основными культурными очагами Удельной того времени были кинотеатр «Уран», а также клуб завода «Светлана» у Нежинской улицы. Кстати, именно там в 1936 году выступал знаменитый летчик Михаил Водопьянов с рассказом о своем участии в спасении легендарных «челюскинцев». «Поскольку моя мама в то время работала в клубе аккомпаниатором, я был вхож на сцену, – вспоминает Эдгар Рихардович. – Ия осмелился и попросил у Водопьянова разрешения дотронуться до его Звезды Героя и ордена Ленина. Это казалось огромным счастьем! А потом Водопьянов пригласил нас с мамой с гостиницу „Европейская", в которой он остановился...»
Несколько слов о знаменитых удельнинских жителях тех времен. «В доме на Рашетовой улице, возле „озера“ Линден, проживала вдова знаменитого тибетского врача Бадмаева, бывший особняк которого сохранялся тогда еще на Поклонной горе, – рассказывает Эдгар Прокофьев. – Хорошо помню, как меня в середине 1930-х годов водили к ней на лечение. Она прописала мне какой-то порошок, и я принимал его по кофейной (не чайной!) ложке. У меня было тогда воспаление в носу, готовились к операции, но в результате лечения порошком она не потребовалась. Хорошо помню, как на прощание она подарила мне апельсин – моей радости не было предела...»
Немало интересных людей обитало в те предвоенные годы на Малой Ивановской улице. Благодаря Эдгару Рихардовичу Прокофьеву, обладающему поистине феноменальной памятью, удалось составить уникальную летопись «жизни замечательных людей» Малой Ивановской улицы.
В доме № 1 жил детский врач Борис Михайлович Каждая, работавший в поликлинике № 15, что находилась у Фермского шоссе, возле клуба «Красный Октябрь». «Замечательный врач, душевный человек, которого мы очень любили, – вспоминает о нем Эдгар Прокофьев. – И хотя почти все его появления в нашем доме были связаны с какими-то болезнями, визит Каждана всегда был для меня как будто бы маленьким праздником. Младший сын Бориса Михайловича, Андрей, был „главарем“ нашей дворовой компании. Когда началась война, он ушел добровольцем и почти сразу погиб».
В одноэтажном доме № 3 жила племянница знаменитого скульптора Петра Клодта – художница Ольга Константиновна Клодт (1856 г. р.). С 1879 по 1886 год она являлась ученицей Академии художеств по классу живописи, во время обучения получила две вторых серебряных медали (в 1880 и 1881 гг.). В 1882 году она окончила курс обучения, а в 1886 году получила звание «неклассного художника».
«Со слов Ольги Константиновны, она дружила с Львом Николаевичем Толстым, и много мне о нем рассказывала, – говорит Эдгар Прокофьев. – Правда, тогда я был совсем несмышленным и к ее рассказам относился без должного почтения. Почти ничего из того, что она рассказывала, не осталось в моей памяти».
Ольга Константиновна действительно была очень дружна с Львом Толстым. В полном собрании его сочинений можно найти несколько писем из Ясной Поляны, адресованных Ольге Константиновне Клодт. В одном из них, от 11 апреля 1907 года, говорилось: «Очень рад был получить ваше письмо, милая сестра Ольга Константиновна. Не скучайте тем, что внешние условия вашей жизни не соответствуют вашим внутренним требованиям. Я думаю, что нет тех внешних условий, к[отор] ые не могли бы быть освещены внутренним духовным светом. Думаю даже, что эти внешние условия чем невыгоднее, тем больше могут содействовать разгоранию внутреннего света. Мне нечего говорить вам. Вы это, наверное, знаете не меньше, чем я. Передайте мою любовь Арвиду и главное себе. Лев Толстой. 11 апреля 1907. Очень радуюсь мысли увидать вас летом, если буду жив».
В примечаниях к письму говорится, что Ольга Клодт была знакома с Львом Толстым с 1897 года. В письме к писателю, ответ на которое приведен выше, Клодт жаловалась, что ей, вопреки собственным убеждениям, приходится жить в городе и что это ей тяжело. Что же касается Арвида, то речь шла об Арвиде Александровиче Ярнефельте (1861—1933) – племяннике O.K. Клодт. И еще один любопытный факт: Ольга Константиновна Клодт (фон Юргенсбург) являлась автором портрета Льва Толстого, созданного в 1890-х годах.
Отец Э. Прокофьева – Р.Г. Гассельбладт. Фото середины 1930-х гг. Из архива Э.Р. Прокофьева
В мезонине дома № 5 по Малой Ивановской улице в конце 1930-х годов поселилась семья Скударновых, приехавшая сюда из Новороссийска. «Глава семьи в конце 1939 года был мобилизован на советско-финскую войну и вскоре там погиб, – рассказывает Эдгар Прокофьев. – Его жена, Клавдия Ивановна, с сыном Володей оставались на Малой Ивановской, жили тут всю блокаду. Володя после войны работал на заводе имени Энгельса».
В глубине двора стоял еще один дом, также имевший № 5 по Малой Ивановской улице.
«Здесь жила детский парикмахер, – продолжает свой рассказ Эдгар Прокофьев, – а в угловой части дома жила с семьей тетя Агаша – добрейший человек, которая в трудную минуту моего сиротства в феврале 1942 года пригрела меня в прямом и переносном смысле, спасла мне жизнь».
Портрет Л.Н. Толстого работы O.K. Клодт, 1890-е гг.
Дом № 7 – родной дом Эдгара Прокофьева. Он стоял как раз напротив бывшего дома Евгения Дубровского.
«Мы переехали на Удельную, в дом № 7 по Малой Ивановской улице, с Театральной площади в 1928 году, когда мне был почти один год, – рассказывает Эдгар Прокофьев. – Кстати, данное мне при рождении редкое немецкое имя было общим пожеланием моих родителей. Мама, Мария Николаевна, дворянка по происхождению, была первым и любимым ребенком знаменитого в начале XX века художника-акварелиста, академика архитектуры Николая Дмитриевича Прокофьева. Отец мой, Рихард Германович Гассельбладт, был выходцем из немцев. Он работал на „Светлане” мастером по изготовлению рентгеновских трубок, а потом, с 1934 года, был инспектором всех рентгеновских установок Ленинграда и области. Кстати, еще он являлся заядлым огородником: у него был лучший огород во всей нашей ближайшей округе.
Наш дом был двухэтажным, обширным, буквой „г“. Мы занимали одноэтажную часть дома № 7, которая фактически являлась пристройкой к нему с восточной стороны. Сначала наша трехкомнатная квартира была отдельной, но в силу добрых сердец моих родителей в одной из наших комнат мы приютили бывшую медсестру Первой мировой войны тетю Аню. История ее появления у нас весьма необычна: однажды мои родители, проходя по Литейному мосту, увидели женщину, которая хотела покончить с собой – утопиться в Неве. Чуть ли не в последний момент они успели схватить ее и тем самым спасли от смерти, а затем привезли ее к нам домой и приютили в маленькой комнате.
Произошло это в 1934 году, и три года тетя Аня прожила у нас. К сожалению, она была не вполне психически здоровой, но мы очень любили ее, ухаживали за ней, но все-таки затем врачи настояли на том, чтобы мы отдали ее в больницу им. Скворцова-Степанова. Комната освободилась, и к нам должны были обязательно кого-то подселить. Как исключение, маме разрешили самой подобрать жильца. Вот так в нашу семью на несколько лет вошла Ольга Константиновна Клодт, до этого жившая в доме № 3 по Малой Ивановской.
Нельзя не вспомнить о том, что под окно Ольги Константиновны стал приходить дедушка наших соседей, живший в Коломягах. Их отношения были очень трогательными и романтическими: дедушка пел серенады, и они уходили гулять в Сосновку. А мы, местные ребятишки, подслушивали и подсматривали...
Перед самой войной родственники Ольги Константиновны забрали ее в дом престарелых в Стрельну. Ольге Константиновне тогда уже было под девяносто лет. Больше мы ее никогда не видели, и о ее дальнейшей судьбе нам ничего не было известно...»
В первом этаже двухэтажной части дома № 7 по Малой Ивановской жила бывшая хозяйка всего здания – Евгения Везетау с двумя дочками. Ее муж несколько раз приезжал с Севера, где он занимал какую-то крупную должность на Северном морском пути, показывал нам морскую звезду и других обитателей подводного мира. Дочери Везетау живут сегодня в Смоленской области.
Квартиру во втором этаже дома № 7 занимали родные известного ученого-почвоведа, академика Константина Дмитриевича Глинки (1867—1927) – последователя и сподвижника В.В. Докучаева. Он являлся автором значительного ряда научных исследований и работ, организатором и руководителем многочисленных почвенно-географических экспедиций в Сибирь и Среднюю Азию (1908—1914), в результате которых были открыты огромные земельные фонды для сельскохозяйственного освоения. Имя Глинки по сей день носит основанный им Воронежский сельскохозяйственный институт, открывшийся 14 сентября 1913 года. Решение о его учреждении приняли III Государственная дума и Государственный совет, а утвердил его государь император Николай II. Глинку назначили первым директором института. Он пользовался большим авторитетом в научных кругах. Недаром члены Докучаевского почвенного комитета в своем приветствии отмечали, что гордятся фактом назначения директором института именно профессора Глинки, а также выражали уверенность, что под его руководством «...в новом институте найдет достойное место школа научного почвоведения».
С 1922 года К.Д. Глинка являлся профессором Ленинградского сельскохозяйственного института, где одновременно возглавлял кафедру почвоведения. В 1927 году он стал директором Почвенного института АН СССР и академиком Академии наук СССР (до этого, с 1926 г., был членом-корреспондентом). На 1-м Международном конгрессе почвоведов в 1927 году Глинку избрали президентом Международного общества почвоведов. К сожалению, в том же году Константин Дмитриевич скончался. Похоронили его на Шуваловском кладбище, могила сохранилась до наших дней...
Ученый-почвовед К.Д. Глинка, житель дома № 7 по Малой Ивановской улице
«Сын Константина Глинки Георгий построил над нашей пристройкой, в которой мы жили, второй этаж, – рассказывает Эдгар Прокофьев. – Перед войной здесь же с женой и маленькой дочкой жил Федор Федорович Иванчиков – начальник кафедры химии в Высшем военно-морском училище имени Фрунзе. Сухой, поджарый, всегда очень серьезный...»
Могила К.Д. Глинки на Шуваловском кладбище
Как и для Эдгара Рихардовича Прокофьева, для дочери Федора Иванчикова Елены Федоровны дом № 7 по Малой Ивановской улице – самое родное место. Здесь она родилась в 1935 году, тут, с перерывом на эвакуацию, прожила почти тридцать лет – до сноса дома в 1964 году.
«В августе 1941 года Военно-морское училище им. Фрунзе, вместе с семьями, эвакуировали в Астрахань, – рассказала Елена Федоровна Иванчикова. – Когда немцы стали подходить ближе, семьи отправили еще дальше – в Самарканд. Отца определили в дивизион подводных лодок в Баку – там он занимался дымовыми завесами. В 1943 году мы переехали с отцом в Углич, в начале 1944 года он вернулся в Ленинград, а в августе того же годы он вызвал и нас. Так мы вернулись в родной дом на Малую Ивановскую. Отец продолжал работать в училище. Он вышел в отставку в конце 1950 года по состоянию здоровья. К тому времени он был уже капитаном 1-го ранга, а среди его наград были медаль „За оборону
Кавказа", орден Ленина и ордена Боевого Красного Знамени. Выйдя в отставку, отец вел спокойную домашнюю жизнь. Будучи коллекционером по натуре, собирал марки. Очень любил заниматься садиком перед нашим домом. Был по-настоящему хорошим семьянином».
«Среди жителей второго этажа дома № 7 была Людмила Гедеонова, – продолжает рассказ Эдгар Прокофьев. – Отца ее репрессировали в 1937 году, а брат, летчик-истребитель, погиб в самом конце войны, под Берлином».
Дом № 9 по Малой Ивановской улице появился в середине 1930-х годов на пустом месте. По воспоминаниям Эдгара Прокофьева, «построило его семейство Коляды – мать и сын Федор, который был вожаком враждебной к нам половины Малой Ивановской улицы. Как нам хотелось ему напакостить как можно больше!...
На противоположной стороне, в доме № 4, жил сверхмодный (не в смысле одежды) технарь с мотоциклом и громким проигрыванием модных грампластинок. Хоть у меня и было знакомство с машиной „Линкольн“ и с самолетом на Комендантском аэродроме, но мотоцикл завораживал больше, поскольку он был ближе, и его частенько можно было погладить.
И еще один штрих к облику Малой Ивановской улицы. За всеми домами по нечетной стороне тянулись огороды в сторону Старопарголовского проспекта. От нашего дома № 7 огород шел до пруда-„треуголки“. Огороды у всех были хорошие, жили мы дружно, и никакой дележки земли у нас никогда не было».
* * *
Блокадные страницы
Из воспоминаний Эдгара Рихардовича Прокофьева.
<...> До войны нам показывали художественный фильм «Если завтра война». Там наши бойцы – богатыри несгибаемые, непобедимые, а противники – дурь, так и падают. Воевать мы будет только на чужой территории: «Ни пяди врагу!» Даже мы, мальчишки, чувствовали: пахнет войной.
А вот и война о себе заявила в полный рост. Июль-август 1941 года, стоят хорошие погоды. Вижу – высоко-высоко летит «самолетик». И совсем не похож на наши «ястребки». Потом узнал, что то была немецкая «рама», посланная фотографировать Комендантский аэродром, в то время – единственный в городе. Чуть позже оперативно, между двумя «Сосновками», соорудят еще один аэродром, сугубо военный, для истребителей и штурмовиков.
Небо стало моей заботой: как там дела? Вот «ястребок» с красными звездами устремился наперерез нашему же бомбардировщику... Чего это он?! И вдруг – огненные струйки прошивают нашего «бомбардировщика», и тот, охваченный дымом, пошел вниз. Стало известно, что наш подбитый рухнул у кинотеатра «Красноармеец» (потом он назывался «Уран»). Вот на какую военную подлость немцы пошли!
Было и такое наблюдение. В западном направлении летит тяжелый бомбардировщик с крестами на крыльях. Наши зенитки открыли по нему огонь. Раз недолет, два недолет... Ну, что вы, девчонки, мысленно обращаюсь к зенитчицам, бери же его... Нет, опять недолет. Так и ушел. Жаль... Однажды небо загудело, как сто двигателей. Шла эскадра вражеских самолетов. Забрался на теплую, смолистую ель (все штаны перепачкал!) и наблюдаю. Этот «звездный налет» на Бадаевские склады стал предтечей блокадного голода...
Не могу забыть свою первую встречу с «зажигалками», падающими с неба. Как и другие ребята, не раз дежурил на крышах и чердаках. Мне сперва казалось, что зажигалка должна попасть именно в меня, и я сгорю вместе с ней. Но, как говорится, Бог миловал. Помню Женьку Маслова. Он эти «зажигалки» тушил как свечи. Насколько знаю, он похоронен на Серафимовском кладбище.
Еще до войны мама сказала: «Если со мной что случится – иди к моей двоюродной сестре Маше, она о тебе позаботится». Я так и сделал, но не сразу, поскольку мог самостоятельно пожить на мамину карточку. Да и собранные запасливо дровишки очень даже пригодились – шли в обмен на продукты. Потом и на это сил не было, ноги «бастовали» – не шли. Спасибо тете Агаше из соседнего двора: нянчилась со мной как с собственным сыном.
Вообще говоря, это было время страшное, но это же было время блокадного братства: кто мог помогать, тот помогал. Не хлебом (не было), так словом, чаем, одеялом. И я все-таки встал на ноги. Пора пришла стучаться в детский дом. Там – коллектив, там не дадут помереть, в мои-то годы. Нашел такой, ближайший дом на реке Мойке, но там отказались принять: берем-де только тех, кого приводит милиция, воришек всяких. Я им пообещал научиться воровать, но это их не убедило. Дали другой адрес – на Малой Садовой. Добрел я туда, сил уже не было. Инспектор сказал: «Надо идти в другой дом по месту прописки». (Выборгский район. – С.Г.). Я отказался от направления. Сел у двери. И полное безразличие наступило. Думаю: здесь и умру – тепло, не дует, ничего мне больше не надо.
Видно, поняли мое состояние, пошептались и дали направление на Загородный, 58. Это было уже ближе. Сунул адрес-направление в карман пальто, а номер дома почему-то перепутал: вместо 58-го стал искать дом номер 59. И – не нашел! Этого номера и не было. Был угол Загородного и Международного – магазин «Трикотаж» на четной стороне. Зашел погреться. Меня обманули! Я стоял и плакал, второй и последний раз в своем отрочестве. Я уже говорил, то было время блокадного братства. Мои безвольные и беззвучные слезы остановили какого-то мужчину. Он объяснил мне, что детский дом через два квартала, у Можайской. Мы уже разошлись, как мужчина меня окликнул, позвал, пошли навстречу друг другу. Ничего не говоря, он дал мне пять рублей. И повернул обратно. Я был счастлив как никто! Жизнь не просто продолжалась. Она была почти прекрасна!
В изоляторе этого детского дома я провел всего четыре дня: нас стали эвакуировать. Повезли на Кавказ, но немцы оказались там раньше нас, и детский дом «на колесах» взял новое направление – Ярославская область. По совету директора детского дома (это был уже декабрь 1943 года) завербовался в Ленинградское ремесленное училище, и прощай, Ярославщина, привет, Ленинград! Я уже скучал по своему городу и хотел обратно. Мы ехали назад по «коридору смерти», не более 5 км в ширину. Ехали ночью и удивлялись, почему нас не бомбят, не обстреливают. И не брали в расчет, что немцы – пунктуальный народ и не хотят пропустить свое Рождество. А мы ехали. И вот – приехали! На единственный тогда «живой» вокзал – Финляндский...
* * *
По воспоминаниям старожилов, Малая Ивановская была тихой уютной улицей. Много зелени и цветов, повсюду сирень. «Жили большой деревней, все друг друга знали», – вспоминает Елена Федоровна Иванчикова.
А судьба Эдгара Рихардовича Прокофьева складывалась так, что многие события его жизни продолжали быть связанными именно с родной Удельной. Она словно бы служила местом притяжения. В марте 1958 года Эдгар Прокофьев вернулся в «родные пенаты» – на Удельную, только уже на Нежинскую улицу. С тех пор оттуда никуда не переезжал – уже полвека! А от Нежинской до дорогой сердцу бывшей Малой Ивановской улицы – совсем рукой подать...
Данный текст является ознакомительным фрагментом.