ДОМ ПИСАТЕЛЕЙ (Лаврушинский переулок, № 17)

ДОМ ПИСАТЕЛЕЙ

(Лаврушинский переулок, № 17)

Мы оказались в удивительном и интереснейшем месте. Можно просто смотреть по сторонам. Лаврушинский переулок. Каждый, кто хоть раз был в Москве, непременно приезжал сюда. Здесь находится один из символов столицы – Третьяковская галерея. Лаврушинский переулок получил свое название по фамилии купеческой вдовы Анисьи Матвеевны Лаврушиной, которая в далекие времена Екатерины II владела одним из домов в переулке, вернее, тупике. Давайте разбираться. В XVIII веке Лаврушинский переулок назывался Хохловой улицей (по другой версии – Попковой) и не доходил до Толмачевского переулка (тогда Николаевской улицы). Лишь в начале 1770-х годов Лаврушинский был пробит до Толмачевского и на перекрестке выстроена усадьба Демидовых. Об Анисье Матвеевне Лаврушиной известно мало. Она была богата, хлебосольна и не отказывала тем, кто стучался за подаянием. Следует отметить, что в XVII веке и Лаврушинский, и Малый Толмачевский, и даже Старомонетный переулки входили в состав обширнейшей Кадашевской слободы.

Так уж получилось, что первое интересное здание фасадами выходит прямо в сквер, в котором мы остановились. Это знаменитый писательский дом, построенный в 1937 году архитектором И.И. Николаевым и достроенный в 1948 – 1950 годах. «Выдающийся театральный критик, литературовед, писатель, публицист Юзеф Ильич Юзовский жил в этом доме с 1947 по 1964 год», – гласит надпись на мемориальной доске на стене дома. Это единственная памятная доска, установленная здесь. Но если отметить табличками всех известных людей, в разное время живших в этом доме, нижний его этаж будет похож на неведомого зверя с чешуей. С этим домом связаны имена М.И. Алигер, А.Л. Барто, И.А. Ильфа и Е.П. Петрова, Э.Г. Казакевича, В.П. Катаева, А.С. Макаренко, К.Г. Паустовского, Н.Ф. Погодина, Р.С. Сефа, К.А. Федина, И.Г. Эренбурга и многих, многих других. Всего около ста имен! Потомки писателей, живущие в этом доме до сих пор, и простые жильцы каждый год добиваются права повесить мемориальные доски в честь бывших знаменитых владельцев. Но власти почему-то не желают этим заниматься. Кстати, чтобы установить памятную доску Ю.И. Юзовскому, его ученикам пришлось целых двадцать пять лет обивать пороги всевозможных контор.

Конечно, мы бы не стали долго стоять у этого здания, если бы не его знаменитые жильцы. Дом № 17 по Лаврушинскому переулку – типичное для советского времени многоэтажное жилое здание. Выделяется в нем разве что облицованный черным полированным камнем портал, над которым расположены четыре балкона длиной в два окна. Если смотреть на Дом писателей со стороны Лаврушинского переулка, кажется, что правая его часть завершена выступающим за красную линию башнеобразным объемом, но это лишь зрительный обман. Другие архитектурные особенности определить трудно. Но здание это столько раз становилось героем произведений литературы и мемуаристики, что и некоторые древнейшие строения Москвы могут ему позавидовать.

Строительству дома № 17 предшествовало создание в 1934 году Союза писателей СССР. «Союз советских писателей ставит генеральной целью создание произведений высокого художественного значения, насыщенных героической борьбой международного пролетариата, пафосом победы социализма, отражающих великую мудрость и героизм коммунистической партии. Союз советских писателей ставит своей целью создание художественных произведений, достойных великой эпохи социализма»[99], – сказано в уставе Союза. И.В. Сталин задумывал объединить писателей не только идеологически и бюрократически, но и территориально, поселив их в одном здании. Изначально он планировал создать целый писательский город, но ограничился строительством одного большого дома в Лаврушинском и дачного поселка Переделкино.

Когда мы проходили мимо «Легендарной Ордынки» по Большой Ордынке, я упоминал о писательском кооперативном доме в Нащокинском переулке. Это был один из первых опытов селить писателей в одном месте. Многие жильцы из Нащокинского переулка перебрались в конце 1930-х в Лаврушинский. Кроме того, сюда стали переезжать писатели из Дома Герцена на Тверском бульваре, литературного общежития на Покровке и других мест. В распоряжении жителей Дома писателей были собственные столовые, поликлиники, больницы и прочие радости жизни. Квартира в Лаврушинском стала показателем признания и славы, по крайней мере в кругах высшего руководства Союза писателей и страны. Б.Л. Пастернак писал Н.А. Табидзе: «Одни, живущие скромно и трудно писатели в Нащокинском переулке, Бог знает как хвалят, другие, как блестящие жители Лаврушинского, находят, что я себя потерял или намеренно отказываюсь от себя, что я ударился в несвойственную мне бесцветность или обыкновенность»[100].

Все литераторы понимали, что значит иметь квартиру в Лаврушинском, и стремились ее получить. М.А. Булгаков просто мечтал жить в Доме писателей. Но его мечта не осуществилась, несмотря на все просьбы Михаила Афанасьевича. Одним из самых ревностных гонителей Булгакова в 1930-х годах был критик Осаф Семенович Литовский – начальник Главного репертуарного комитета и один из руководителей Народного комиссариата просвещения РСФСР. Литовский раз за разом запрещал ставить пьесы Булгакова. Конечно, сам литературный функционер жил в Лаврушинском переулке. В двадцать первой главе романа «Мастер и Маргарита» описывается полет Маргариты на щетке:

«Маргарита вылетела в переулок. В конце его ее внимание привлекла роскошная громада восьмиэтажного, видимо, только что построенного дома. Маргарита пошла вниз и, приземлившись, увидела, что фасад дома выложен черным мрамором, что двери широкие, что за стеклом их виднеется фуражка с золотым галуном и пуговицы швейцара и что над дверьми золотом выведена надпись: «Дом Драмлита».

Маргарита щурилась на надпись, соображая, что бы могло означать слово «Драмлит». Взяв щетку под мышку, Маргарита вошла в подъезд, толкнув дверью удивленного швейцара, и увидела рядом с лифтом на стене черную громадную доску, а на ней выписанные белыми буквами номера квартир и фамилии жильцов. Венчающая список надпись «Дом драматурга и литератора» заставила Маргариту испустить хищный задушенный вопль. Поднявшись в воздух повыше, она жадно начала читать фамилии: Хустов, Двубратский, Квант, Бескудников, Латунский...

– Латунский! – завизжала Маргарита. – Латунский! Да ведь это же он! Это он погубил мастера»[101].

Все сходится: восемь этажей, черный мрамор, широкие двери, загубленная карьера. Получается, Маргарита прилетела именно в Дом писателей в Лаврушинском переулке, и вероятнее всего, в квартиру Литовского. Критика дома не оказалось. «Да, по гроб жизни должен быть благодарен покойному Берлиозу обитатель квартиры № 84 в восьмом этаже за то, что председатель МАССОЛИТа попал под трамвай, и за то, что траурное заседание назначили как раз на этот вечер. Под счастливой звездой родился критик Латунский. Она спасла его от встречи с Маргаритой, ставшей ведьмой в эту пятницу!»[102] Залетев в окно восьмого этажа, Маргарита устроила форменный разгром в квартире Латунского-Литовского, орудуя тяжелым молотком. «Нагая и невидимая летунья сдерживала и уговаривала себя, руки ее тряслись от нетерпения. Внимательно прицелившись, Маргарита ударила по клавишам рояля, и по всей квартире пронесся первый жалобный вой. Исступленно кричал ни в чем не повинный беккеровский кабинетный инструмент. Клавиши на нем провалились, костяные накладки летели во все стороны. Со звуком револьверного выстрела лопнула под ударом молотка верхняя полированная дека… Маргарита ведрами носила из кухни воду в кабинет критика и выливала ее в ящики письменного стола. Потом, разломав молотком двери шкафа в этом же кабинете, бросилась в спальню. Разбив зеркальный шкаф, она вытащила из него костюм критика и утопила его в ванне. Полную чернильницу чернил, захваченную в кабинете, она вылила в пышно взбитую двуспальную кровать в спальне. Разрушение, которое она производила, доставляло ей жгучее наслаждение»[103].

Откройте оглавление учебника по литературе XX века. Не глядя ткните пальцем в любое место, и выбранное слепым жребием имя будет так или иначе связано с домом № 17 по Лаврушинскому переулку. Когда распределяли квартиры, велись нескончаемые громкие споры – кому давать жилплощадь. Когда речь зашла о М.М. Пришвине, встал официальный представитель Союза писателей и сказал: «Пришвин такой большой писатель, что никакого спора о предоставлении ему жилплощади быть не может». Михаил Михайлович предусмотрительно выбрал себе квартиру высоко, на одном из последних этажей – чтобы вид на Москву открывался. Обустроил он «избушку» (так Пришвин сам называл свою четырехкомнатную квартиру) с дворцовой роскошью: гостиная красного дерева, огромная венецианская люстра. И зажил барином. Михаил Михайлович говорил, что в его квартире в Лаврушинском «вечность» есть. Иногда действительно случались просто необъяснимые ситуации.

Пришвин однажды записал в своем дневнике: «Вот у меня прекрасная квартира, но я в ней как в гостинице. Вчера Федин позвонил мне и с удивлением сказал: – Я сейчас только узнал, что вы живете со мной в одном доме. – И целый год, – сказал я. – Целый год! – повторил он»[104]. Немудрено было не встретиться в таком большом доме двум старым приятелям!

Борис Леонидович Пастернак перебрался сюда одним из первых – в декабре 1937 года. Он получил маленькую квартирку в башне под крышей. По словам сына Пастернака Евгения Борисовича, квартира предназначалась для гарсоньерки знаменитого конферансье М.Н. Гаркави. Это были две небольшие комнаты, расположенные одна над другой на двух последних этажах, соединенные внутренней лестницей. Но Гаркави отказался от квартиры, и ее отдали Пастернаку. Чтобы увеличить объем, Борис Леонидович снял внутреннюю лестницу. В каждой комнате появилось шесть дополнительных квадратных метров. Пастернак упоминал о доме в Лаврушинском переулке в своих стихотворениях:

Дом высился, как каланча.

По тесной лестнице угольной

Несли рояль два силача,

Как колокол на колокольню.

Они тащили вверх рояль

Над ширью городского моря,

Как с заповедями скрижаль

На каменное плоскогорье.

Во время Великой Отечественной войны Пастернак остался в Москве, а его семья была эвакуирована в Чистополь на Каме. Пастернак рыл блиндажи в Переделкине, проходил курсы военного обучения и дежурил на крыше Дома писателей при бомбардировках. 24 июля 1941 года Борис Леонидович писал жене: «Третью ночь бомбят Москву. Первую я был в Переделкине, так же как и последнюю, 23 на 24-е, а вчера с 22-го на 23-е был в Москве на крыше... нашего дома вместе с Всеволодом Ивановым, Халтуриным и другими в пожарной охране... Сколько раз в теченье прошлой ночи, когда через дом-два падали и рвались фугасы и зажигательные снаряды, как по мановенью волшебного жезла, в минуту воспламеняли целые кварталы, я мысленно прощался с тобой. Спасибо тебе за все, что ты дала мне и принесла, ты была лучшей частью моей жизни, и ты и я недостаточно сознавали, до какой глубины ты жена моя и как много это значит...»[105]

В одну из ночей в дежурство Пастернака в Дом писателей попали две фугасные бомбы. Было разрушено пять квартир и половина надворного флигеля. Но Бориса Леонидовича, по его собственным слова, «все эти опасности и пугали, и опьяняли». В конце 1941 года Пастернак уезжает к семье в Чистополь. Во время воздушных тревог квартиру Пастернака стали использовать в качестве штаба охраны, в ней поселились зенитчики. В письме О.М. Фрейденберг он сообщил: «Я уезжал среди паники и хаоса октябрьской эвакуации. Мы с Шурой ходили в Третьяковскую галерею с просьбой принять на хранение отцовские папки. Никуда ничего не принимали, кроме Толстовского музея, который далеко и куда не было ни тележек, ни машин. У нас на городской квартире (восьмой и девятый этаж) поселились зенитчики. Они превратили верхний, не занятый ими этаж в проходной двор с настежь стоявшими дверьми. Можешь себе представить, в каком я виде все там нашел в те единственные 5 – 10 минут, что я там побывал».

Многие рисунки отца Пастернака Леонида Осиповича – знаменитого живописца и графика – были уничтожены сапогами зенитчиков. После возвращения из эвакуации в 1943 году Пастернаку пришлось некоторое время жить у поэта В.А. Луговского, пока в его квартире в Лаврушинском делали ремонт. Роман «Доктор Живаго», который принес Борису Леонидовичу мировое признание и Нобелевскую премию, писался тоже в Доме писателей. В 1950-х годах Пастернак часто устраивал литературные вечера, на которых читал главы «Доктора Живаго». В 1952 году Борис Леонидович сообщил грузинскому поэту С.И. Чиковани: «Из людей, читавших роман, большинство все же недовольно, называют его неудачей, говорят, что от меня они ждали большего, что это бледно, что это ниже меня, а я, узнавая все это, расплываюсь в улыбке, как будто эта ругань и осуждение – похвала»[106]. Иногда чтения устраивались в комнате младшего сына Пастернака Леонида. Четырнадцатилетнему мальчику, в отличие от взрослых, очень нравился роман, и Борис Леонидович невероятно ценил поддержку сына.

Соседом Пастернака по площадке был Ю.К. Олеша. В кругу писателей-современников его называли «королем метафор». Он всегда придумывал что-нибудь интересное и образно это описывал. Олеша вел дневник, который лег в основу автобиографической книги «Ни дня без строчки». Об этой книге нельзя рассказать – ее лучше читать. Юрий Карлович вспоминает об удивительных встречах в Лаврушинском: «Целый ряд встреч. Первая, едва выйдя из дверей, – Пастернак. Тоже вышел – из своих. В руках галоши. Надевает их, выйдя за порог, а не дома. Почему? Для чистоты? В летнем пальто – я бы сказал: узко, по-летнему одетый. Две-три реплики, и он вдруг целует меня. Я его спрашиваю, как писать – поскольку собираюсь писать о Маяковском. Как? Не боясь, не правя? Он искренне смутился – как это вам советовать! Прелестный. Говоря о чем-то, сказал:

– Я с вами говорю, как с братом.

Потом Билль-Белоцерковский с неожиданно тонким замечанием в связи с тем, что у Мольера длинные монологи и странно, что актеры «Комеди Франсэз», которых он видел вчера по телевизору, не разбивают их между несколькими действующими лицами. Долгий монолог его самого по поводу того, ложиться ему на операцию или не ложиться. Потом Всеволод Иванов. (Это все происходит перед воротами дома.) Молодой. Я думал, что он в настоящее время старше. Нет, молодой, в шляпе. Сказал, что написал пьесу в стихах. Как называется, почему-то не сказал»[107].

В квартире литературоведа В.Б. Шкловского во времена гонений находили приют поэт Осип Эмильевич Мандельштам и его жена Надежда Яковлевна. Поэт признавался в том, что он не любил Замоскворечье с его патриархальными особняками и барским крепостным прошлым. В очерке «Путешествие в Армению» Мандельштам говорит: «И я благодарил свое рождение за то, что я лишь случайный гость Замоскворечья и в нем не проведу лучших своих лет. Нигде и никогда я не чувствовал с такой силой арбузную пустоту России; кирпичный колорит москворецких закатов, цвет плиточного чая приводил мне на память красную пыль Араратской долины»[108]. Осенью 1937 года в Лаврушинском в квартире писателя В.П. Катаева состоялась встреча Мандельштама с А.А. Фадеевым – в то время заместителем председателя оргкомитета Союза писателей СССР. После этой встречи Осип Эмильевич получил от Литфонда путевку в дом отдыха в Саматиху. Вернуться в Москву Мандельштаму было не суждено. В Саматихе начался путь поэта в лагерный пункт Вторая речка под Владивостоком, где он скончался в декабре 1938 года.

В Доме писателей селились не только литераторы. Например, в квартире № 39 жил генерал-лейтенант В.В. Крюков со своей женой известной певицей Л.А. Руслановой. В 1948 году Крюкова арестовали за «грабеж и присвоение трофейного имущества в больших масштабах» и из Лаврушинского переулка увезли на Лубянку. Следом была арестована и Русланова, находившаяся на гастролях в Казани. Обвинение, предъявленное ей, – «антисоветская деятельность и буржуазное разложение». Никто тогда не вспомнил, как с самых первых дней Великой Отечественной войны Лидия Андреевна выезжала на фронт в составе концертной бригады, как пела своим необычайным голосом, заставлявшим самого Шаляпина плакать, перед солдатами свои знаменитые «Валенки». В 1953 году Крюков и Русланова были реабилитированы.

История русской литературы XX века неразрывно связана с Домом писателя. Я ни словом не обмолвился об А.Л. Барто, И.А. Ильфе, Е.П. Петрове, К.Г. Паустовском и других славных писателях. Да простят меня их почитатели, но нам нужно двигаться дальше. Закончить же о «доме-каланче» хочется словами непревзойденного Ю.К. Олеши: «Если Вам захочется, напишите мне по адресу: Москва, Лаврушинский переулок, 17, кв. 73, – а не захочется, не напишите, но вспомните обо мне! Ваш Юрий Олеша. 1958 – 3 января»[109].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.