Во имя святых Кирилла и Мефодия

Во имя святых Кирилла и Мефодия

В ноябре 1846 года студент Киевского университета Алексей Петров, сын жандармского офицера, обратил внимание на собрание в соседней квартире чиновника Николая Гулака. Гости говорили так громко, что Петрову удалось их подслушать. Разговаривали «о предметах, касающихся государства», причем мнения собравшихся были проникнуты «совершенно идеею свободы»[1406]. Студент Петров стал подслушивать соседей регулярно, а вскоре свел знакомство с Николаем Гулаком и с некоторыми из его гостей – помещиком Николаем Савичем и студентом Александром Навроцким. Простодушный Гулак после недолгого разговора открыл Петрову, что есть в стране люди, желающие произвести государственный переворот, и что эти люди «составляют огромное общество», участники которого живут не только в России, но и в других славянских землях. В доказательство Гулак достал из голубой коробочки золотое кольцо с выгравированной на внутренней стороне надписью: «Во имя св. Кирилла и Мефодия».

Так судьба первой украинской конспиративной политической организации оказалась в руках доносчика и провокатора. Простодушные «конспираторы» выдали всё, что могли. Петрову прочитали и написанный профессором Костомаровым «Закон Божий, книгу бытия украинского народа», и четыре стихотворения Тараса Шевченко, «имеющие своим содержанием вообще мысли явно противозаконные»[1407], и даже дали переписать «Устав Славянского общества св. Кирилла и Мефодия».

Петров пришел с доносом к Михаилу Юзефовичу, помощнику попечителя Киевского учебного округа. Хотя Юзефович был принципиальным противником украинского сепаратизма, ему не хотелось доводить дело до следствия. Он был одновременно председателем Археографической комиссии, где трудился Тарас Шевченко, и покровительствовал Пантелеймону Кулишу. Юзефович потребовал изложить всё на бумаге. Петров не только не испугался написать донос, но и сумел пробиться на прием к генерал-майору Траскину, попечителю Киевского учебного округа. Донос, датированный 3 марта 1847 года, оказался на столе у Траскина. К доносу Петров приложил и копию «Устава». Генерал оценил всю значимость сведений, проинформировав генерал-губернатора Бибикова. Так началось дело Кирилло-Мефодиевского общества (братства), которым занялось III отделение канцелярии Его императорского величества во главе с графом Орловым и генерал-лейтенантом Дубельтом. Причем дело сочли столь важным, что уже в марте 1847-го поставили в известность князя Варшавского, фактически второго человека в государстве, и самого императора Николая I.

В марте-апреле начались обыски и аресты. Вскоре почти все участники тайного общества оказались в тюрьме, под следствием. Арестовали даже ни в чем не повинного славянофила Федора Васильевича Чижова[1408], который имел несчастье переписываться с Гулаком.

Уже первые обыски и первые допросы позволили следствию установить и численность общества, и его цели, и реальные действия.

Вскоре выяснилось, что «огромное общество» состояло всего из двенадцати человек, считая доносчика Петрова: студенты, мелкие чиновники и учителя, происходившие из мелкопоместных малороссийских дворян. Трое имели недворянское происхождение: студент Посяда (Посяденко), художник и поэт Шевченко и писатель, этнограф, учитель Кулиш[1409]. Лидером этого общества и автором его программных документов был адъюнкт-профессор Киевского университета Николай Костомаров.

Программные документы Кирилло-Мефодиевского братства не оставляли сомнений: цель тайного общества – даже не конституционная монархия, а федерация или, скорее, конфедерация славянских республик, что-то вроде славянского, восточноевропейского варианта Североамериканских Соединенных Штатов. Каждый славянский народ создавал свою «Речь Посполитую», то есть собственную республику с демократическим конституционным режимом. Список этих народов представлен в двух документах – в Уставе и в воззвании к украинцам: великороссияне (в Уставе названы «северно-русским племенем», к ним же причислены и белорусы), украинцы (в Уставе названы «южно-россами»), поляки, чехи (в Уставе чехи вместе со словенцами, под которыми, видимо, имеются в виду не словенцы, а словаки), лужичане, иллиро-сербы (под этим искусственным именем соединили сербов, хорватов и боснийских мусульман), хорутане (словенцы), болгары[1410].

Но этот вариант территориального деления не был принят окончательно. В своей «Автобиографии» Костомаров пишет, что федерация «только по одним народностям не оказалась для нас вполне удобною»[1411]. Крохотная республика лужичан (лужицких сербов) была бы просто несопоставима с громадной Великороссией. Поэтому существовал и другой вариант – разделение на четырнадцать национально-территориальных «штатов».

Кирилло-Мефодиевское общество (или «товариство», то есть «братство») было организацией не милитаризованной и не революционной. Все программные документы провозглашали, что методом борьбы должны быть просвещение народа, мирная пропаганда и «воспитанные юношества». Кирилло-мефодиевцы собирались издавать для народа учебники по истории, географии, счетоводству, сельскому хозяйству. Ради этой цели начали сбор денег, но поскольку все «братчики» были бедны, то и денег собрали немного: 556 рублей 15 копеек ассигнациями[1412].

Кулиш успел издать свою «Карманную книжку для помещиков, и лучший, извлеченный из опыта способ управлять имением», весьма далекую от украинского национализма. Василий Белозерский подготовил проект открытия сельских школ для «низшего класса народа – казаков-земледельцев». В школах должны были обучать грамоте и давать сведения, необходимые для сельского хозяйства[1413], то есть некоторые навыки по агрономии и животноводству.

Кирилло-Мефодиевское общество просуществовало чуть больше года. Многомиллионный украинской народ и не ведал о нем. Сколько-нибудь масштабной пропаганды общество так и не успело развернуть.

III отделение, первоначально напуганное появлением украинского тайного общества, вскоре спустило дело на тормозах. Граф Орлов в своем новом докладе императору сообщал, что «Украйно-Славянское общество св. Кирилла и Мефодия было не более как ученый бред трех молодых людей»[1414]. Он имел в виду основателей общества – Костомарова, Гулака и Белозерского. Шевченко и Кулиш, как люди более опасные, проходили по другой статье, следствие ошибочно не причислило их к собственно членам тайного общества.

Николай Костомаров начал тем временем сознаваться. Он даже успел сообщить следователям, что переводил с польского «Книгу польского народа и польского пилигримства» Адама Мицкевича, которую жандармы сразу же – и справедливо – сочли образцом для «Книги бытия украинского народа». Следствие было на верном пути.

Но однажды в камеру к Николаю Костомарову пришел управляющий первой экспедицией III отделения Канцелярии Его императорского величества Попов и объяснил подследственному, что после таких признаний его, адъюнкт-профессора, отправят на каторгу, и посоветовал изменить показания. Он даже дал Костомарову прочитать новые показания Белозерского, которого, очевидно, Попов навестил еще раньше: «…покажите то же, что и Белозерский. Посмотрите, что он написал. <…> Видите ли умно написано»[1415]. Костомаров, подумав, дал новые показания. Оказывается, кирилло-мефодиевцы просто «верили в великую будущность славян» и мечтали о присоединении славянских земель к Российской империи. Так вместо мирной, но все-таки антимонархической республиканской украинской организации появилось лояльное монархии панславистское общество, которое желало объединить славянские народы под скипетром русского царя.

Руководители III отделения вовсе не собирались отправить на каторгу одиннадцать человек. Им важнее было сделать вид, будто в России нет ни республиканского движения, ни малороссийского сепаратизма. А в том, что почти все кирилло-мефодиевцы – мирные, совершенно неопасные (кроме Шевченко) для государства люди, следователи имели возможность убедиться. За участие в тайном обществе, которое теперь предстало просто чрезмерно патриотичным, не могла уже грозить настоящая кара. Большинство кирилло-мефодиевцев отделалось легкими наказаниями: несколько месяцев тюремного заключения (и то не всем), запрет на поездки в Малороссию и государственная служба в великороссийских губерниях. Только несчастного Николая Гулака за отказ давать показания отправили в Шлиссельбургскую крепость, а Тараса Шевченко за сочинение «предерзостных» и «возмутительных» стихов определили служить рядовым солдатом в далекий Оренбургский край. Царь к тому же прибавил от себя и еще одно наказание, действительно страшное для художника и поэта: строжайший запрет писать и рисовать.

Принято считать, что так Николай отомстил Шевченко за оскорбление, нанесенное им августейшей семье. Автор поэмы «Сон» издевался не только над императором, но и над его супругой, сравнив ее с сушеным опенком и глумясь над нервным тиком, что мучил императрицу после восстания декабристов. Но дело не в одной лишь царской мести. Именно Шевченко сочли самым опасным из кирилло-мефодиевцев. С его стихами, уже тогда чрезвычайно популярными среди украинцев, «в Малороссии могли посеяться и впоследствии укорениться мысли о мнимом блаженстве времен гетманщины, о счастии возвратить эти времена и о возможности Украйне существовать в виде отдельного государства»[1416].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.