«Русский» на словах и на деле

«Русский» на словах и на деле

Дж. Боулт справедливо заметил, что удачным коммуникативным приемом, который использовали карикатуристы, стали развернутые подписи-комментарии к рисункам[544]. Вероятно, художники позаимствовали этот способ общения со зрителем у лубка. Изучая его семиотику, Ю.М. Лотман показал, что в основе лубочного рисунка лежит сжатое, концентрированное действие. Поэтому при их развешивании на стене возникал эффект «настенного лубочного театра»[545]. Представление в нем шло в режиме рассматривания, чтения и толкования. «Словесный текст и изображение, – писал основатель тартуской семиотической школы, – соотнесены в лубке не как книжная иллюстрация и подпись, а как тема и ее развертывание: подпись как бы разыгрывает рисунок, заставляя воспринимать его не статически, а как действо»[546].

Карикатуристы работали с тремя видами текстов. Один исходит от персонажей рисунка, второй представляет собой голос комментатора «за кадром» (короткий анекдот либо на нижнем крае гравюры, либо в журнале), а третий существует в качестве «дискурсивного контекста» для всех публикаций данного журнала. Они взаимосвязаны, но могли существовать и автономно друг от друга. И поскольку рисунок встраивался в разные нарративы, это создавало многовариантность прочтения визуального послания.

Умеющий читать зритель воспринимал карикатуру в качестве иллюстрации конкретного журнального рассказа. При этом существовала возможность для обогащения увиденного собственным опытом и для типизации конкретного случая. Получив в обобщенном виде признание зрителей, иллюстрация становилась провокацией для появления новых нарративов. Например, рисунок И. Теребенева «Французский вороний суп», на котором изображен Наполеон, поедающий ворон, иллюстрировал заметку:

Очевидцы рассказывают, что в Москве французы ежедневно ходили на охоту – стрелять ворон… Теперь можно дать отставку старинной русской пословице: «Попал как кур во щи», а лучше говорить: «Попал как ворона во французский суп»[547].

И.И.Теребенев «Французский вороний суп»

Понравившаяся зрителям сцена побудила И. Крылова написать басню «Ворона и курица» на тот же сюжет. В результате, согласно свидетельству В. Даля, в разговорный обиход вошла поговорка «голодный француз и вороне рад»[548], а само выражение «французский вороний суп» стало идиоматическим.

На рисунке П.А. Оленина «Русский мужик Вавило Мороз» использована графическая техника озвученных мыслей и разговоров персонажей. Над бегущими по полю зайцами-французами плывет «облачко», в которое заключен следующий текст:

Нам бы спасти наши кошелечки с золотом да наши жезлы – а прочее гори все огнем! Здесь не до жиру, а быть бы только живу.

Оглядываясь на гонящего их метлой ополченца, заяц-Наполеон думает:

Экое чудо! Даром что с бородою, а ничем его не обманешь и не запугаешь. Лихо бы мне добраться до своих земель, а там уж я налгу с три короба!

В это же время мужик в зипуне кричит:

– Ату! Ату его – проклятый оборотень – небось! Коли не догоню, так метлою достану! Что пакостник, шаловлив как кошка, а труслив как заец! Своих разтерял, да и сам угнал! За делом приходил! Явился, осрамился и воротился – ау! Братцы соседушки, берегите поле не прозевайте вы его![549]

Так же как на лубочных картинках, текст в карикатурах написан без знаков препинания и заглавных букв.

Нередко в уста сатирических персонажей вкладывались не литературные тексты, а пословицы, поговорки, прибаутки, раешные присказки. Например, в теребеневской «Русской пляске» крестьянин с розгами приговаривает: «Ну, брат, не отставай и знай из рода в род, каков русский народ». Первое предположение, возникающее в этой связи, это то, что текст для карикатур взят из фольклорных сборников или стилизованных под него изданий. Такой опыт «обогащения» народной мудрости у российских элит уже был. В 1783 г. сама императрица выпустила сборник[550], в который не только собственноручно отбирала, но и, как полагает Н.П. Ледовских, писала народные пословицы[551]. Современники часто вспоминали ее слова: «Русской народ, – говаривала Екатерина II, – есть особенный в целом свете; Бог дал ему отличныя от других свойства (курсив в тексте. – Е. В.). К сим свойствам, бесспорно, принадлежат затейливость, сметливость и остроумие, которыя видим в Русских сказках, притчах, пословицах, загадках»[552].

Применение в рисунках пословиц и поговорок порождало особую коммуникативную ситуацию. Исследователи фольклора уверяют, что назначение пословицы – «выразить назидание, поучение, мораль-наставление»[553]. Императивными формами она либо побуждает к действию, либо запрещает его. Соответственно, говорящий заведомо выше слушающего. В карикатурах же говорят почти всегда только «русские». Например, в гравюре «Угощение Наполеону в России» они приговаривают:

Свое добро тебе приелось,

Гостинцев русских захотелось.

Вот сласти русские! Поешь, не подавись!

Вот с перцем сбитенек, попей, не обожгись!

Враги говорят друг с другом только в отсутствие русских и пугливо. В большинстве же случаев враг безмолвен. В карикатурах ему отведена роль слушателя указаний. Снижающий эффект поддерживается пространственным расположением «чужака». Он находится либо ниже, либо и вовсе у ног «русского». Так, старостиха Василиса обращается к пленным, сидя на коне, ее дочь говорит стоя с сидящим на земле французским солдатом.

Но, судя по анализу приписанных карикатурным персонажам текстов, художники использовали не только фольклорные сборники. В карикатурах присутствует лексика площадных раешников, косморамщиков, офеней, балаганщиков и зазывал. Убив косой французского офицера, уличная торговка Василиса приговаривает: «Всем вам, ворам, собакам, будет то же… Уж я двадцати семи таким же вашим озорникам сорвала головы». Прием речевого опрощения использовался и в британской карикатуре. Уильям Хогарт, например, исправлял нравы современников, говоря с ними на понятном им жаргоне лондонских улиц.

Гравюра с изображением райка

В ряде случаев художники фиксировали фрагмент ярмарочного развлечения, подменив в нем персонажей. Так, в листе под названием «Не удалось тебе нас переладить под свою погудку; попляши же, басурман, под нашу дудку!» Наполеон помещен в пространство русской пляски – популярного сюжета этнографических рисунков. Подчинение некогда непобедимого Наполеона воле разумных «русских» здесь передается через метафору «плясать под дудку». Сюжет русской пляски, особенно «казачка», был ключевым моментом в ярмарочных развлечениях с укрощенным и дрессированным медведем. Вообще ряженые животные (медведь, коза, заяц) – наиболее часто встречающиеся и потому хорошо понятные единицы визуального языка, посредством которых раскрывался характер персонажа в народной развлекательной культуре. Из обрядового действа они перешли в пространство сначала ярмарочного театра, а потом – народной картинки и карикатуры. При их рассматривании у зрителя возникало ощущение, что ряженый подражает действиям животного: он делал не свое дело, создавая тем самым праздничную, смеховую атмосферу. Такие сцены нередко сопровождались песнями или прибаутками. Что же касается образа медведя, то в народной визуальной культуре его пластика – неуклюжесть, косолапость, нечленораздельная «речь» – воспринималась как характеристика недалекого, нескладного, добродушного, иногда полусонного и обычно ведомого и невезучего простолюдина – традиционного комического персонажа многих фольклорных жанров[554]. Заменив медведя великим полководцем, карикатурист совершал обратное кодирование: наделял человека свойствами дрессированного зверя, а «русского человека» способностями дрессировщика-укротителя.

О том, что трюк из медвежьей комедии проецировался в качестве метафоры на поражение Наполеона, свидетельствует и сочиненная тогда же солдатская песня:

Сам на Русь пойду,

Там я барыней пройдуся,

Фертом в боки подопруся,

Пляску заведу!

Знавши вывертки французски,

Заиграть велел по-русски

Музыке своей:

Наши грянули по-свойски –

Мы не знаем по-заморски –

Ну-тка казачка!..[555]

В провинциальной газете «Восточныя известия» безымянный автор перевел визуальные метафоры и версию гражданского единства российских народов на поэтический язык:

В смущеньи гаэр отвечает:

Бычок ваш Русской сбил меня;

Едва башмак мой скрып пускает,

Как вдруг Козаки, Узденя,

Чуваш, Колмык, Башкирец злой

Разстроили весь замысл мой[556].

В другом варианте поучительное утверждение победы разума над необузданными чувствами (амбициями) визуализировано через сцену поимки волка. Карикатуру «Пастух и волк» Теребенева сопровождает подпись:

Радуйтесь, пастухи добрые, уже вы больше не потерпите недочета в ваших овечках. Зверь обнаружен. Он был страшен только, пока не умели за него взяться. А я попросту, как в старине бывало, приноровился и схватил, и как хочу, так теперь его и ворочу[557].

Резная композиция «Дрессированный медведь»

Гравюра «Поводырь медведя»

Лубок «Коза и медведь»

Образ пастуха в данном случае не этнографичен, поскольку имел литературный источник. Современники видели в нем иллюстрацию басни И. Крылова «Волк на псарне», посвященную М. Кутузову. Басни Крылова, такие как «Кот и повар», «Раздел», «Ворона и курица», «Обоз», предоставили художникам набор метафор для визуализации значений войны. Кроме того, они содержали народные обороты речи, которые легко воспроизводились в качестве подписей к рисункам.

Для нас важно, что во всех сатирических сценах «русские» – это думающие зрелые люди («настоящие»), а их противники – ведомые спонтанными эмоциями и инстинктами представители либо животного (оборотни), либо женского, либо детского мира (игрушки-марионетки). И в XVIII в. лубок восхвалял ум, силу и храбрость русских воинов, подсмеивался над глупостью и слабостью врага – немца или турка. Но тогда типизации подвергались субъекты истории – люди войны, элита. Карикатуристы же приписали героические свойства опекаемым слоям общества – социальным низам, женщинам, старикам и детям.

И.И. Теребенев. Обложка «Азбуки 1812 года»

Карикатура двенадцатого года не обращалась к зрителю напрямую. На сатирических листах русский народ говорит лишь со своим врагом – совокупным европейцем. И в обращении к нему персонажи произносят в основном запретительные императивы: «Не летать было Галке в наш Овин!», «Крестись, басурман, не видать тебе больше света божьего!» Эти восклицания звучали так, что могли быть вложены в уста любому «русскому». В данном монологе «свой» идентифицировался через отрицание черт, присущих «чужакам». При всем при том вряд ли справедливо говорить о специфической «отрицательной идентичности» «русских». Это достаточно универсальный способ самоидентификации.

Сатирический рисунок не был иллюстрацией использованной пословицы в буквальном смысле слова. Он, скорее, представлял собой конкретный казус, схваченный взглядом художника. Но поскольку пословица претендует на обобщение опыта коллективного субъекта, то отдельные персонажи сатирических листов объединены обладанием этого опыта. Их использование в коммуникациях с Европой, а значит, и со всем внешним миром утверждало представление о том, что у русских есть своя оригинальная культура и свое совместное прошлое, которое, как показала победа над войсками Наполеона, более весомо и жизнеспособно, чем «европейский» опыт. Не войска Наполеона, а сами претензии Запада на лидерство и гегемонию были дискредитированы в данном столкновении. Поэтому война предстала пред взором зрителя как доказательство глубинной правоты всего строя жизни русского народа.

В этой связи у Теребенева появилось намерение сделать карикатуру дидактическим средством. Во всяком случае, в 1814 г. из типографии В. Плавильщикова вышла детская азбука «Подарок детям в память 1812 г.», состоящая из 34 сатирических листов. Гравированные на медных досках, они были ярко раскрашены вручную и сопровождены остроумными двустишиями.

Наличие в целом ряде рисунков текста с кратким изложением журнальной публикации и конвенциональных знаков народной смеховой культуры служит косвенным свидетельством тому, что их создатели с самого начала имели в виду их отдельное от журнала бытование и стремились контролировать устный комментарий. Дело в том, что в христианской (по определению письменной) традиции слово переводилось в визуальный знак[558], тем самым защищая образ от произвольных толкований. В крестьянской же культуре России он оказывался открытым для интерпретаций. Раешники, косторамщики, кукольщики, медвежьи поводыри в своем рассказе шли от «картинки», но всегда имели возможность перекодировать их значение собственной фантазией. Чтобы они не заходили в этом слишком далеко, во многих рисунках даны образцы готовых раешных присказок типа:

Казак так петлей вокруг шей

Французов удит, как ершей,

И мелкую сию скотину

Кладут в корзину.

Но если это так, если карикатуры действительно предназначались для озвучивания в многолюдных местах, то замысел «Сына Отечества» делал сатирический рисунок медиатором в общении элит с неграмотными соотечественниками. А это уже предпосылка для порождения внесословной солидарности. В таком контексте созданный карикатуристами образ народного героя оказывался зримой манифестацией общей культурной идентичности «верхов» и «низов», он демонстрировал готовность элит общаться с социальными «иными» как с «себе подобными».

Гравюра «Кукольники»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.