Русский учитель,русский ученик

Русский учитель,русский ученик

До ликвидации Гетманщины малороссиянин мог сделать хорошую карьеру, даже не зная великорусского языка и не выезжая за пределы Малороссии и Запорожья. Но после 1765 года всё переменилось. Для карьеры нужно было знать не только русский (а желательно и немецкий, и французский) язык, но и уметь вести себя в обществе русских чиновников или офицеров, а значит, приспосабливаться к их обычаям, подражать их манерам, вкусам, взглядам. Поэтому родители начали устраивать своих детей в школы и пансионы, где обучали на русском. Выпускники продолжали обучение уже в Москве или в немецких университетских городах. Иван Васильевич Гудович, будущий фельдмаршал, учился в Кёнигсберге и Лейпциге, Кирилл Разумовский – в Гёттингенском университете, его сыновья Алексей и Андрей – в Страсбургском. Образование стоило немалых денег, но средств не жалели. Закладывали и даже продавали имения, бедные дворяне разорялись, но тратили последние деньги на учителей, гувернеров, на школы, пансионы, университеты.

За дворянством потянутся все, кто стремился к имперской карьере. И тоже не пожалеют ни времени, ни сил, ни денег. Потом уже Тарас Шевченко будет сокрушаться, попрекать украинцев:

…Може, батько

Остатню корову

Жидам продав, поки вивчив

Московської мови[1247].

…Может, батько

Продавал корову

Последнюю, чтоб выучил

Ты столичный говор!

(Перевод В. Державина)[1248]

Каждое новое поколение малороссийских дворян всё сильнее сближалось с дворянами русскими, а русские, в свою очередь, одеждой, вкусами, манерами и речью старались походить на французов или англичан. Русский учитель и французский гувернер постепенно превращали детей малороссийских помещиков в типичных русских европейцев.

Василий Нарежный родился под Миргородом, но уже в двенадцать лет поступил в гимназию при Московском университете. Даже повесть о запорожцах Нарежный напишет на русском, а войскового атамана сделает сыном… маркиза из Лангедока.

Николай Гнедич сначала получил вполне малороссийское образование в полтавской семинарии и знаменитом Харьковском коллегиуме, в шестнадцать лет поступил в гимназию при Московском университете, а затем стал и студентом этого университета. Заметим: Гнедич и Нарежный – бедняки, у родителей Нарежного даже не было крепостных душ.

Иван Паскевич, происходивший из худородной, но богатой семьи, тоже получил домашнее образование. Когда юному Паскевичу исполнилось одиннадцать, дед, Григорий Иванович, привез внука в Петербург и устроил в Пажеский корпус. Не удовлетворившись этим, дед нашел ему особенного учителя – Ивана Ивановича Мартынова, чиновника коллегии Иностранных дел, полиглота, будущего профессора и академика[1249].

Братья Капнисты учились в одном из лучших пансионов Петербурга. Юного Никошу Гоголя-Яновского отдали в полтавское училище, где преподавали, разумеется, на русском. Продолжил он образование в соседней Черниговской губернии, в городе Нежине, где уже открылась гимназия высших наук.

Эту гимназию сравнивают если не с Царскосельским лицеем, то по крайней мере с Ришельевским и Кременецким. Однако в этом сопоставлении Нежинская гимназия проигрывает, в особенности Кременецкому лицею. Первый директор гимназии Василий Григорьевич Кукольник был некогда доцентом Венского университета, профессором Петербургского педагогического института, затем – профессором Высшего училища правоведения и только что открытого Петербургского университета. Он даже преподавал римское право великим князьям – Михаилу Павловичу и Николаю Павловичу (будущему русскому императору).

Граф Кушелев-Безбородко пригласил Кукольника возглавить только создававшуюся гимназию в Нежине, и блестящий столичный профессор сделал роковую ошибку: согласился. Интеллектом и эрудицией Кукольник не уступал создателям Кременецкой гимназии (потом – лицея) Тадеушу Чацкому и Гуго Коллонтаю, но не имел их административного опыта. К тому же Кукольник встретил в Нежине отнюдь не элиту, не «сливки общества». Он с огорчением обнаружил, что многие гимназисты совсем не подготовлены к учебе, а многие преподаватели и профессора были совсем не по душе просвещенному директору. Однако заменить их было некем.

Через полгода после приезда в Нежин Василий Григорьевич выбросился из окна третьего этажа. Официальной причиной смерти назвали «апоплексический удар», но сын директора, Нестор Кукольник, говорил именно о самоубийстве отца. Об этой истории было известно и другим гимназистам[1250].

Второй директор гимназии, Иван Семенович Орлай, значительно поправил дела. В Нежине учили латыни, греческому, немецкому, французскому. В числе предметов были всеобщая история, география, римское право, российское гражданское и уголовное право, математика, физика, естественная история и даже военные науки и нравственная философия[1251].

Нестор Кукольник писал, что в Нежинской гимназии «были ученики, которые могли рассказать внутреннюю домашнюю жизнь римлян, как будто сами там и в то время жили, а самое право учил по Римскому своду законов, то есть по Юстиниановым Институциям, на языке подлинника, да и вообще многие предметы проходили ex fontibus[1252]» (лат, по первоисточникам. – С. Б.).

Но Гоголь совсем иначе писал о гимназии: «Я <…> утерял целые шесть лет даром; <…> нужно удивляться, что я в этом глупом заведении мог столько узнать еще. <…> Кроме неискусных преподавателей наук, кроме великого нерадения и пр., здесь языкам совершенно не учат. <…> Ежели я что знаю, то этим обязан совершенно одному себе»[1253]. Гимназия в Нежине была центром не украинской, а русской культуры. Ее выпускники должны были стать русскими чиновниками или военными. Разумеется, учили на русском.

К середине XIX века русификация зашла так далеко, что «мало кто из украинских помещиков умел говорить на родном языке»[1254]. Даже Тарас Шевченко, предпочитавший родную речь «черствой кацапской мове», в гостях «у панов почти всегда говорил по-русски»[1255]. Паны уже слабо понимали украинскую мову. Это отмечали и русские, часто бывавшие на Украине: «В Малоруссии всё общество говорит общим русским образованным языком и почти не умеет говорить народным наречием»[1256], – констатировал Иван Аксаков. Иначе и быть не могло. К состоятельным дворянским детям приглашали иностранных гувернеров и гувернанток и русских нянек. Детей обычно воспитывали таким образом, что «каждое украинское выражение вменялось им (детям. – С. Б.) в проступок и влекло за собою наказание»[1257]. Говорить по-украински значило «говорить по-мужицки», что, конечно, не приветствовалось.

Впрочем, находились и дворяне, сохранившие верность народной мове. Иван Аксаков, посетивший имение Григория Галагана в 1854 году, обратил внимание, что своего сына Галаган отдал кормилице-малороссиянке и что с ребенком разговаривают не иначе как по-малороссийски[1258].

Среди преподавателей Нежинской гимназии были не только русские, но и русифицированные малороссияне, из тех, что, по словам Пантелеймона Кулиша, «отчалили от родного берега и уплыли далеко в Московщину»[1259]. К таким «уплывшим в Московщину» украинцам принадлежал Иван Кулжинский. Молодой и хорошо подготовленный учитель латинского языка написал книгу под названием «Малороссийская деревня». Н. В. Гоголь подверг ее уничтожающей критике (разумеется, втайне от автора) и даже назвал сочинение Кулжинского «литературным уродом». Впоследствии Кулжинский станет злейшим врагом всего украинского, начнет отрицать существование украинского языка, будет уничижительно отзываться о малороссийской литературе. Но и в «Малороссийской деревне» он смотрел на соотечественников-малороссиян свысока. «Южные россияне», как называл он украинцев, отстали от своих северных братьев (то есть от русских) в «народной гордости»[1260]. Дело здесь не только в усердии Кулжинского, который хотел быть бо?льшим русским, чем сами русские. Малороссийскому языку не было места в государственной жизни Российской империи, равно как и в жизни высшего сословия. Путь из провинции в столицу, из культуры сельской в городскую казался самым лучшим, даже единственно возможным для культурного малороссиянина. Шевченковское «Цур тобі, мерзенний» еще не прогремело, но даже у Гоголя в «Старосветских помещиках» находим мы презрительное отношение к тем «низким малороссиянам», что «наполняют, как саранча, палаты и присутственные места, дерут последнюю копейку с своих же земляков, наводняют Петербург ябедниками, наживают наконец капитал и торжественно прибавляют к фамилии своей, оканчивающейся на о, слог въ»[1261].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.