Антропоморфная символика в объектах культуры

Антропоморфная символика в объектах культуры

Посмотрим теперь на проблему с другой стороны: как антропоморфная символика проявляется в объектах культуры? Напомним, что в традиционной обрядности и празднично-игровой культуре выделяется два основных семантических круга, в рамках которых наиболее часто отмечается употребление кукол или их примитивных аналогов: брак и предбрачные взаимоотношения молодежи и различные церемонии, связанные с символикой «завершения и выпроваживания». Например, во время дожинок у бесермян «в последний день как дожинали, оставшийся сноп завязывали парой, как двойняшек, что сопровождалось заговором: „И овцы пусть парой ягнятся! Пусть муж с женой хорошо живут, пусть всю жизнь им парой жить!“» [Попова 2004, с. 143]. Дожинальные снопы в данном случае наделяются признаками хозяев дома, т. е. фактически приобретают некоторые свойства антропоморфных предметов.

Антропоморфные свойства часто приписываются предметам-персонификаторам – принадлежащим тому или иному человеку индивидуально маркированным вещам (одежда, предметы обихода, личное оружие). Например, Э. Б. Тайлор упоминает в своей книге о том, что Ч. Дарвин «видел на острове Килинге двух малайских женщин, державших в руках деревянную ложку, одетую как кукла. Эта ложка была положена на могилу умершего и, одухотворившись в полнолуние, то есть сделавшись лунатиком, начала судорожно вертеться и плясать подобно столам и шляпам во время современного спиритического сеанса» [Тайлор 1989, с. 336]. Э. Б. Тайлор считает этот случай хорошим примером существования представления «о вхождении душ в телесные предметы». Добавим, что многие антропоморфные фигурки (куколки), применяющиеся в обрядовых практиках, в конечном счете нередко редуцируются до предметов их одежды [Соколова 2009, с. 476–477, илл.]. Укажем также на существование антропоморфных ипостасей обетных свечей (см. илл. 56 и цв. вкл. 6), которые могут не только посвящать конкретным святым, называя эти предметы их именами, но и одевать в одежду в соответствии с полом святого, как куклу [подробные описания см.: Листова 2008; Лопатин 2008].

Для нас здесь важен тот факт, что определенный класс вещей может выступать полноценным заменителем человека, получая полномочия на действия, которые обычно недоступны неживым объектам.

В ряде случаев качества умершего по принципу контагиозной магии приписываются различным принадлежавшим ему предметам, которые становятся фактически его двойниками и наделяются человеческими свойствами. Об их антропоморфизации можно судить по тому, как с ними обращаются. В. Н. Харузина указывает, что у остяков (хантов) женщины складывали определенным образом подушки и одежду покойного мужа, а затем совершали над этими предметами обряд оплакивания усопшего. Аналогичный обычай зафиксирован также у гольдов (нанайцев): «Перед подушками, изображающими покойников-детей, ставили сосуды с пищей, игрушки, которыми они играли, и т. п.» [Харузина 2007, с. 370].

Остановимся на двух методологически важных проблемах: какое влияние оказывает видоизменение формы и материала, из которого изготовлена кукла, на ее осмысление? И какое влияние на осмысление такой важной ритуально-обрядовой вещи, как кукла, оказывает этнографический контекст? Для ответа на эти вопросы можно рассмотреть куклы, употреблявшиеся в святочной и крещенской обрядности русских. При этом вполне прослеживаются цепочки эволюционных форм, стадиально предшествовавших традиционной кукле (деревянные крестики, обмотанные куделью или лоскутками лучинки, фигурное печенье) или являющихся ее позднейшими заменами (лоскутки, ленточки, шнурочки).

Важное значение для понимания символики куклы имеет крест – древний графический и предметный символ человека. Использование креста в солярной символике [Голан 1993, с. 99] является лишь частным проявлением антропоморфной модели Вселенной, где солнце представляется глазом или головой [МС 1991, с. 665 и др.; см. также: Кабо 2002b]. Отсюда крест как знак мирового древа, где дерево в свою очередь соотносится с человеком [Топоров 1982, с. 12], а также как солярный и близнечный символ [Маковский 1996, с. 119, 122, 209; МС 1991, с. 666, 670]. Случаи использования крестообразных композиций для изображения человеческих фигур мы уже рассматривали в параграфе «Бесполость и андрогинность куклы».

Илл. 122

Многие предметы культа и куклы имеют крестообразную основу – см. илл. 122, изображения духов «хозяина тайги», хомоконов [Иванов 1970, с. 172, рис. 155, эвенки]. Тибетцы для отгона градовых туч использовали крестообразные сооружения с вырезанным наверху подобием человеческого лица (сэрунг), которые водружались на возвышении около поля и выполняли функции «пугал» [Календарные обычаи 1989, с. 276]. Русские примеры мы уже приводили в параграфе «Типология конструктивных особенностей куклы в русской традиции». У туркмен-гокленов «остов куклы – деревянная палочка с намотанной на одном конце белой тряпичной головкой и поперечной перекладиной (руки)» [Поцелуевский 1930, с. 100]. Куклы горных таджиков – это «палочка с привязанной к ней поперечной палочкой покороче, изображающей руки и плечи» [Пещерова 1957, с. 47]. «Преобладающий тип казахской куклы (как и туркменской) – кукла, сделанная из двух связанных крестом прутьев, стеблей травы или камыша»; основу каракалпакских кукол также «образуют, как правило, два связанных крестом прута или стебля травы»; «основным типом конструкции» у узбеко-таджикского населения Средней Азии «является кукла, выполненная из связанных крестом прутьев с мягкой тряпичной головой» [Ботякова 1995, с. 161, 164–166]. Нередко крест присутствует в традиционных куклах и в качестве «вторичного» знака-символа, дублирующего основную семантику, присутствующую в их конструкции. Косым или прямым крестом, например, нередко обозначается лицо куклы или ее гениталии [Ботякова 1995, с. 161–166, фото 2, 6; Найден 1999, с. 140–177, украинцы, южные русские, чуваши, киргизы, таджики, узбеки]. Иногда косой крест является отличительной особенностью куколки мужчины («жениха») [Ботякова 1995, с. 166, узбеки].

Стремление к антропоморфизации креста, наделению его человеческими чертами вполне обычно для средневековой культуры. Очень характерны, например, антропоморфные интерпретации надгробных крестов, основанные на древних представлениях, что душа после смерти находит себе пристанище в дереве или камне [Толстой 1995а, с. 207–212]. Связь могильных крестов с человеком в его конкретной половозрастной ипостаси видна, например, в таком свидетельстве из Витебской губ.: «Могильный крест, как видимый знак погребенного здесь человека, должен, по видимости, точно обозначать не только возраст, но и пол погребенного. Посему на детской могиле должен стоять самый маленький крест, тогда как на старческой могиле самый большой. На женской могиле кресты должны отличаться лишь толщиною, но не высотою, причем могилы порочных женщин вовсе лишаются крестов, вместо которых здесь кладутся „кладки“ или части их» [Никифоровский 1897, с. 291, № 2261]. Н. А. Криничная, сравнивая столбы или чурбаки («фигуры»), стоявшие некогда на распутьях и межах, с античными гермами, отмечавшими места погребений, указывает на антропоморфную символику их частей: оглавок (оглавье, оголовье), очелье и изножье [Криничная 2000, с. 76].

В ряде случаев крест может отождествляться с другими предметами. Например, при закладке нового дома либо втыкали в землю деревце, особенно «березку или рябинку за ее крестообразную форму листьев», либо сооружали деревянный крест [Завойко 1914, с. 78].

Многозначность символики креста в народно-православном сознании и тенденция к его антропоморфизации можно продемонстрировать на примере средопостных и крещенских крестиков, широко распространенных на территории России еще в середине XX века. На Русском Севере к Крещению приурочивалось выпроваживание «святок» («куляшей», «бесов»). Сильное воздействие общей символики этого праздника сказывается на всех производимых во время него действиях. Христианская символика праздника Крещения Господня в народном православии получила свое, особенное развитие и объяснение: большинство обрядов и обычаев, приуроченных к этому дню, имело очистительный смысл. Для изгнания «бесов» ставили крестики из двух скрещенных лучинок во все углы, а также бросали их в кадки с водой – см. илл. 123 [ККЭК КСВ, Псковская обл.] В Вашкинском р-не Вологодской обл. «в Крещение ставят крестики из лучинок в каждый угол в избе, в воду, в колодец, в кужлю, чтоб не чудила кикимора (а то обоссит кужель)» [ЛА СИС, д. Пялнобово]. Крестики из лучинок накануне Рождества и Крещения клали на кужель, на квашню, на окошко, «чтобы черти не опоганили» [ЛА СИС, д. Опрячкино].

Илл. 123

Реже этот обычай встречается в Центральной и Южной России. Так, на юге с теми же целями «из лучинок кресты ставили по углам, где образа» [ЛА СИС, с. Агишево Шацкого р-на Рязанской обл.]; «Оставляли, на божничку становили. И до другого Крещенья стоить…» [ЛА МИА, с. Каменка Козельского р-на Калужской обл.]. В Тульской и Калужской областях утром на Крещение деревянные крестики бросали в колодцы. «Эта у нас делали крестики на Крещения, зимою. Крещенья когда бываеть вот, и делають крестики – там один-два – и в колодезь бросають. На Крещенья должно быть так. Положено…» [ЛА МИА, д. Марьино (Орлинка) Козельского р-на Калужской обл., с. Давыдово Тульской обл.]. Крестики делали из двух лучинок, одну из которых расщепляли до середины и вставляли в нее поперек вторую. Иногда их форма напоминала обычные для данной местности намогильные кресты. «Наделаешь [крестиков] вот так, чтоб домиком [т. е. наподобие старообрядческих крестов „с крышкой“]. На окошечко поставишь, на стол бросишь – и всё. А потом убираем. Убирём, да…» При этом «крестики» сжигать запрещалось [ЛА СИС, д. Никоново Вашкинского р-на Вологодской обл.]. В других случаях, напротив, крестики необходимо было сжечь: «В Крещенье из лучинок ставили крестики на все выходы из дома: на окна, двери, ворота, а утром их все сжигали. Крестик стоит – значит „святки“ не заходили. Сожжёшь их – святков близко не будет» [ЛА СИС, д. Сальниково Вашкинского р-на Вологодской обл.]. О древности крещенских крестиков и их генетическом родстве с обрядовыми антропоморфными фигурками свидетельствует упоминаемый Н. Н. Велецкой гуцульский обычай изготовлять на Крещение куклу из дощечки, обернутой шерстью, которую после использования пускали по течению реки [Велецкая 1978, с. 166]. В качестве еще одной параллели приведем соломенные и деревянные крестики, использовавшиеся в качестве игрушек и украшения дома у украинцев – см. илл. 124 [Грушевський 2006, с. 113].

Илл. 124

Вообще «закрещивание» является составным элементом многих ритуалов. Широко применялось это действие в жатвенном обряде: закончив жатву, чертили на земле крест; если отрывались от жатвы по каким-либо надобностям, то оставляли на краю несжатого участка крест из соломинок [Лобкова 2000, с. 32]. Несомненно, существенное воздействие на символику «крестиков» оказала обрядность этого дня, связанная с освящением воды в иордани, для чего на реке или на пруду вырубали изо льда и устанавливали возле проруби огромные кресты. Вместе с тем описанные выше крестики являлись своеобразными примитивными куколками, обозначавшими фигурки изгоняемых «бисей», унизанные ленточками антропоморфные фигурки выпроваживаемых в этот день «куляшей» и прочей нечисти – см. илл. 125, крестообразная антропоморфная конструкция из соломы, использовавшаяся при устройстве масленичных костров [Wolfram 1972, s. 9, австрийцы]. Места, в которые их помещали (углы дома или вода, щели между бревен или матица в хлеву, места в изгородях, предназначенные для прогона скота – «заворы»), были связаны с местами обитания изгоняемых демонов. Образцы подобных крестиков были опубликованы нами и А. Б. Морозом [Живая старина 1996, № 4, оборот обложки]. В Велижском р-не Смоленской обл. подобные крестики устанавливались местными жителями на срубах колодцев сразу после крещенского водосвятия –см. цв. вкл. 6 [ЛКЭСК МИА, д. Вязьмёны].

Через неделю (либо на Вербное воскресенье или на Пасху – сроки варьировались) крестик ставили в доме под иконы, а затем во время или после сева, иногда вместе с веточками вербы, которые также ставили под иконы в Вербное воскресенье, втыкали в поле, где он стоял до окончания жатвы. После дожинок крестики приносили домой и втыкали их в ссыпанное в закрома зерно нового урожая, «чтобы мыши не ели» [ЛА МИА, д. Вязьмёны]. Такого рода «крестики» близки по смыслу к румынским крестообразным антропомофным деревянным фигуркам, которые могли употребляться как нательные кресты [Толстой 1995д, с. 212, рис. 35].

На Русском Севере именно к крестикам часто привязывали подарки от «куляшей». Скажем, в Великом Устюге вечером накануне Крещения родители ставили под окнами небольшой (высотой около 30–40 см) крестик, привязывали на него подарки, а утром предлагали детям посмотреть, что им оставили «куляши» [Морозов 1998б]. В этом случае функции «крестиков» приближаются к функциям современной новогодней елки, а также традиционного свадебного деревца, о котором уже шла речь выше. Аналогичную изофункциональность креста и елочки можно обнаружить и в святочном озорстве. «Под Новый год шалили: и вокна мазали, и двери мазали, и закрывали, и подпирали двери ни знама чем. Усё творили. Ух!.. Моей матери покойницы в Новый год етот у трубу поставили крест. Зашли на кладбища у в Ордёнки и стащили крест. И нясли, как собралися – тёмна было! – как собрались, несуть крест. Что несуть – не известно. А потом моя мать встала утром, кричить: „Баб Чухина! Молись Богу!“ – у трубу поставили крест. Значить, по етой, по крыши по двору прошли (а двор был с накатом так) и на трубу поставили крест… И ёлочку запихивали – всё делали!..» [ЛА МИА, д. Дешовки Козельского р-на Калужской обл.].

Илл. 125

Кроме того, в разных местах России небольшие крестики выпекали на Крещение или Средокрестье из густо замешенного теста [классификацию средопостного печенья см.: Страхов 1991, с. 98–141]. Эти крестики, так же как и деревянные их аналоги, кропили освященной в церкви водой, а затем клали в сусеки, чтобы зерно не портилось [ЛА МИА, д. Под-волочье Кичменгско-Городецкого р-на Вологодской обл.; с. Тарадеи Шацкого р-на Рязанской обл.]. Широко распространенным можно считать и обычай гадания по этим крестикам о судьбе и о том, кто будет начинать сев в этом году, то есть «крест» получал некое персональное значение, связанное с судьбой его обладателя. Например, в д. Брунчаково в крестики из пресного теста величиной около 12 см запекали различные предметы (по-видимому, аналог «подарков» демонов-куляшей), раздавали в обед всем членам семьи по крестику и гадали по ним о будущем. Скажем, кому попадалось зернышко, тот будет в этом году заниматься всем, что связано с сельским хозяйством; получивший кусочек дерева – умрет; и т. д. [ЛА СИС, д. Брунчаково Междуреченско-го р-на Вологодской обл.]. В д. Жидовиново «в крещенский сочельник крестики-ти эти пекли, кому засевать. Пекли крестик и копеечку клали. Вот эдакой делаешь [=жгутик], а потом наверх второй, а в серёдку чёо-нибудь положишь. Кому достанется пятачок или там крестик, тому засевать: когда пашут, чтобы я пошла засевать „на хороший урожай“. Что вот ёо счастье попало, и этот пойдёт засевать. У нас девять было человек-то, мама девять крестиков делала» [ЛА СИС, д. Жидовиново Вашкинско-го р-на Вологодской обл.].

Иногда это печенье имело форму и обрядовые функции, сходные с весенними «жаваронками». «В Крещенье кресты из лучинок делали и из теста пекли – две полоски теста друг на друга. На яблоню ставили крест из лучинок и из теста, птички съедят» [ЛА СИС, с. Старороманово с. Агишево Шацкого р-на Рязанской обл.]. Отождествление «жаворонков» («куликов») с крестом достаточно обычное явление. «Вот „хресты“ у нас пекли, „жаворонки“ у нас это – пекли их из мака. Прямо тесто месили вот с маком. И песочку. На воде – это на Хрестовой неделе, она постная была. Да. „Хрестова неделя, – скажут, – надо хресты печи, жаворонков“. Да, пикли. Вот так вот тесто разделают [два жгутика поперек] – и всё. Да. А „жаворонка“ у нас никто по-моему не делают, как жаворонка. Просто „хрёст“ испекут и всё…» [ЛА СИС, с. Палатово Инзенского р-на Ульяновской обл.].

Изоморфность крестообразных и зоо– и антропоморфных фигурок в народном сознании приводит к их отождествлению. «Пекли „хрестушки“. „Хрестики“ – это летят эти – как их, Господи? Птички-„хрестушки“. Пекли „хресты“. И „жаворонки“ пекли. Сходим в Божий храм, тогда их поедим. А залезем на сарай вон: „Хрестушки, принесите нам по мотушке, красно лето принесите, нам зима надоела, весь хлебец поела“. Вот это всё пели. На сарай залезем, кричим как положено…» [ЛА СИС, с. Баевка Базарно-Сызганского р-на Ульяновской обл.].

Л. А. Беляев отмечает устойчивое отождествление в народном сознании Руси понятий Христос – крест – христианин – крестьянин [Беляев 1996, с. 38], и это отождествление вполне применимо к крещенскому и средопостному печенью, в котором антропо-, зоо– или фитоморфные признаки сочетаются с христианской символикой, что отражается и в их обрядовом применении (ср., например, обряд преломления на голове средопостных «крестов»).

Для маленьких детей, еще не принимавших участия в христославлении, Крещение было связано с обходом домов, во время которого они ставили кресты на дверях и получали за это небольшое угощение от хозяев. «Утром на Хрещенье, это уж он [=ребенок] придёть чё-нибудь набрать. Если вот он Христа славить умел, он и заслужить. А ребятишки-то они ведь не знають, а всё-таки хоть крестик памелють [=мелом нарисуют], чё-нибуть им дадуть, деньжонок там наберуть» [ЛА СИС, д. Цветки Шацкого р-на Рязанской обл.]. В с. Польное Ялтуново дети рисовали на стенах свинок, овечек, коровок, курочек [ЛА СИС, с. Польное Ялтуново Шацкого р-на Рязанской обл.]. Последнее действие перекликается с обычаем выпекать на Крещение обрядовое печенье в виде домашних животных.

* * *

Можно сделать вывод, что кукла, выполняя в обряде роль универсального символа с общей семантикой плодородия, в своих конкретных ритуально-обрядовых реализациях подвергается существенному воздействию семантического поля того или иного конкретного ритуала, в котором она применяется, или праздника, к которому приурочено ее употребление. Это особенно очевидно на примере описанных выше обрядовых крестиков, совмещающих антропоморфную символику (чаще всего в значении «предка» или, в позднейшем истолковании, – «нечистых духов», «куляшей», «святок») со значениями, характерными для конкретных обрядовых или игровых ситуаций. Скажем, в молодежных посиделочных развлечениях они могут символизировать и человечка-«предка» – Макарку, Микишку, и связанную с семантикой девичьей чести «елку» – красоту. В крещенской обрядности – приобретать смыслы, характерные для этого праздника: крест, как символ искупления мук Иисуса Христа и как символ христианства, способный изгонять «бисей». Средокрестные крестики также испытывают влияние общей семантики праздника: крест как знак перекрестка, «росстаней», середины пути сочетается с обычаем преломления на голове крестика, символизирующим «перелом» поста. Наряду с варьирующимися в соответствии с общей семантикой обряда или праздника значениями (своеобразными «приращениями» смысла) во всех этих случаях сохраняется и более архаическая символика креста: он знак человека, животного или птицы (души). В обрядах, приуроченных к середине Великого поста, крестик нередко заменяет фитоморфное обрядовое печенье типа «жаворонков» [по поводу фитоморфных прообразов креста см., например: Голан 1993, с. 97–103], и он тесно связан с семантикой выпроваживания, символических «похорон». Эти смыслы хорошо видны в свадебных куколках-«разгонщиках» и «подкозелках», сохраняющих и еще одно древнее значение куклы: знак детородного органа, символ плодородия, столь активно обыгрывающийся в различных свадебных развлечениях и ритуалах. В крещенских и средопостных куколках-крестиках эта семантика уже очень завуалирована, но она хорошо просматривается в обрядовом употреблении крестообразного или зооморфного печенья, выпекавшегося на эти праздники и иногда дублировавшего функции «крестиков»: его едят или скармливают скоту, «чтобы все водилось». Хорошо сохранилась эта семантика и в молодежных розыгрышах и подшучиваниях над сверстниками (пришивании «кукол» на спину неженатым или тем, кто уклоняется от молодежной игры). Вместе с тем материал, из которого были изготовлены куклы, оказывал существенное влияние и на их осмысление и употребление. Скажем, в посиделочных развлечениях мало употребительно фигурное печенье в виде куколок, которое гораздо более активно применялось в обрядовой сфере (например, куколки «барина» и «барыни» на рязанском каравае нередко изготавливались из теста).

В заключение подчеркнем, что закономерности, наблюдающиеся в модификации значений обрядовых куколок, могут дать полезный материал для размышлений о способах порождения обрядовой семантики в целом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.