2.3. Антропологи-теоретики и этнографы-очевидцы: первые шаги на пути к сотрудничеству

2.3. Антропологи-теоретики и этнографы-очевидцы: первые шаги на пути к сотрудничеству

Как уже отмечалось выше, первое поколение британских антропологов в подавляющем большинстве разделяли основные принципы позитивизма, позитивизм же предписывал особое внимание к эмпирическим основаниям научных исследований. Это всегда признавали основоположники антропологической науки и предпринимали некоторые усилия в данном направлении. Сами они были яркими представителями той формации кабинетных исследователей, которые позже получили наименование «ученых в кресле» (arm chair-scientists) и в качестве источников использовали всевозможные опубликованные материалы – сочинения античных авторов, сборники фольклора, отчеты чиновников и миссионеров, описания путешествий и т. п. Тем не менее все они осознавали несовершенство этих источников и пытались организовать процесс получения более точных и достоверных сведений о «дикарях». Никто из них не пробовал лично вести систематических полевых исследований, если не считать кратковременных экскурсий вроде тех, которые совершал Тайлор в Мексике и США или Робертсон Смит в Аравии. Антропологам-эволюционистам нужен был массовый материал, охватывающий первобытные племена планеты, и для этого наилучшим средством им представлялась рассылка вопросников во все концы Британской империи.

В 1874 г. Тайлор стал инициатором и организатором создания такого вопросника под эгидой Британской ассоциации содействия развития науки. В основу этого документа, озаглавленного «Заметки и вопросы по антропологии для использования путешественниками и служащими в нецивилизованных землях», лег труд Тайлора «Первобытная культура». Помимо содержательных пунктов в нем были и некоторые методические советы, направленные на то, чтобы возможные корреспонденты постарались не примешивать своих религиозных, культурных и профессиональных воззрений к сведениям о «дикарях».

Итоги этой акции были весьма скромными. На анкету откликнулось ничтожное количество адресатов, а те, кто откликнулся, дали в основном недоброкачественную информацию. Исключением были материалы Э. Г. Мэна, которые позже были положены в основу его книги «Аборигенные обитатели Андаманских островов»[403].

Однако и не только в результате этой акции этнографическая работа в поле во второй половине XIX в. заметно оживилась и приобрела новый, по сравнению с предыдущим периодом, характер. Сам факт появления новой научной дисциплины, выход в свет довольно большого количества специальных трудов не могли не повлиять на образованных и любознательных людей, работавших в колониях, – чиновников, предпринимателей, учителей, миссионеров. Новым явлением стало регулярное общение теоретиков и самодеятельных этнографов. Последние начали превращаться из простых поставщиков фактов в «младших» коллег, а порой и в друзей ученых из метрополии, принимающих участие в дискуссиях и других формах научной жизни. Таким образом, были сделаны первые шаги на пути решения весьма важной для претендующей на статус экспериментальной науки проблемы – проблемы систематического диалога теоретической мысли и изучаемой жизни.

Среди работников британских колоний, откликнувшихся на призывы антропологов к сотрудничеству, было немало миссионеров. Специфика их деятельности располагала к наблюдению и осмыслению быта и нравов коренных обитателей колоний. Они и раньше были наиболее активными бытописателями среди колониальных деятелей. Новые времена внесли изменения в облик типичного британского миссионера. Еще недавно миссионеры в Великобритании рекрутировались преимущественно из малообразованных слоев населения – из ремесленников, мелких торговцев, фермеров. Примером может служить деятельность Лондонского миссионерского общества, основанного в 1795 г. В 1797 г. это общество направило в Океанию специальное судно «Дафф» с группой миссионеров из 30 человек на борту. Примечателен состав этой группы – «из них только четверо имели духовное звание; среди остальных было шесть плотников, два ткача, два сапожника, два каменщика, двое портных, бондарь, краснодеревщик, шапочник, кузнец, лавочник, врач, садовник»[404]. Во второй половине XIX в. среди миссионеров стали появляться люди с университетским образованием и связями в интеллектуальных кругах метрополии. Типичными представителями миссионеров новой формации были Дэвид Ливингстон и Роберт Кодрингтон, которые оставили ценные труды о культурах народов Африки и Океании, содержащие не только фактический материал, но и теоретические обобщения. Для этой категории миссионеров уже были менее характерны прямолинейный догматизм карманного катехизиса, неприятие чужого образа жизни и склонность к грубым формам христианизации, выражающихся в прямых запретах традиционных обычаев их паствы.

К миссионерам новой формации можно отнести Лоримера Файсона (1832–1907). Родился он в Барнингеме (Саффолк) в семье крупного землевладельца. Учился математике в Кайус-колледже Кембриджского университета, который ему не удалось закончить. Когда перед ним встал вопрос о дальнейшей судьбе, у него был небольшой выбор – для тринадцатого ребенка в семье, где было 20 детей и пошатнувшееся финансовое положение, в тогдашней Англии найти достойное место можно было только в колониях. И молодой Файсон в 1856 г. отправился в Австралию, где уже вовсю разгорелась «золотая лихорадка». После нескольких лет не очень успешного старательства он в 1863 г. откликнулся на призыв Веслеянской Методистской миссионерской организации и отправился миссионером на о. Фиджи. Здесь он проработал до 1871 г., испытав все трудности общения с аборигенами и разочарование в возможности приобщения их к цивилизации. Любознательность Файсона подвигла его на сбор фольклорного материала, который он регулярно посылал сестре в Англию. Сестра и ее муж были вхожи в академические круги Оксфорда, благодаря чему материалы Файсона попали в руки М. Мюллера, который их использовал в своих исследованиях и высоко оценил. По цепочке академических связей информация о Файсоне дошла до Америки – к Л. Г. Моргану, который в это время работал над трудом «Системы родства и свойства человеческой семьи»[405]. Собирая материал к нему, он рассылал во все концы планеты вопросники по терминологии родства. Послал он вопросник с письмом и Файсону на Фиджи. Так завязалось многолетнее сотрудничество и дружба двух людей, которая принесла Моргану ценный материал, во многом определивший направление его теоретических разысканий, а для Файсона это было началом новой жизни.

Планы сбора информации о социальной организации народов Океании, в котором нуждался Морган, полностью не удалось осуществить, так как Файсон в 1871 г. был переведен в Австралию. Но этот перевод оказался весьма кстати, так как, работая на новом месте, Файсон открыл для антропологии много неизвестных ранее фактов из жизни аборигенов. Он получал их, общаясь с аборигенами лично, а также рассылая вопросники и приглашения к сотрудничеству всех желающих через австралийские газеты и журналы. Как всегда при этом методе работы, ответов Файсон получил мало, но один из тех, кто откликнулся на призыв, был А. У. Хауитт. Между ними завязалась переписка, они встретились, так образовался один из самых продуктивных творческих союзов в истории этнографии.

Судьба Альфреда Уильяма Хауитта (1830–1906) во многом схожа с судьбой Файсона. Он родился в семье довольно известного английского писателя, принадлежащего к кругу Вордсворта, германофила (как и многие английские романтики), несколько лет прожившего с семьей в Германии. Альфред учился в Университетском колледже (Лондон) и так же, как и Файсон, приехал в Австралию (1852) во время «золотой лихорадки», искал золото в буше, ра ботал на ферме, был гуртовщиком скота. В 1859 г. принял участие в правительственной экспедиции в неисследованные территории Центральной и Юго-Восточной Австралии. После нескольких лет, проведенных в седле и палатке, он за заслуги перед правительством получил должности ответственного полицейского чиновника (Police Magistrate) и смотрителя золотых приисков, на которых пробыл с 1863 по 1889 г., а потом до пенсии занимал пост министра горнодобывающей промышленности (Secretary of Mines) в правительстве колонии Виктория. Хауитт был с молодости склонен к естествознанию, увлекался учением Ч. Дарвина, был знаком с трудами Лёббока. По роду своей службы находился в тесном контакте с аборигенами, знал немного некоторые из их языков и снискал их доверие, что пригодилось ему в этнографической работе.

Файсон и Хауитт быстро нашли общий язык и начали активно собирать материал о культуре аборигенов. Для этого они рассылали вопросники, составленные ими на основе рекомендаций Моргана. Собирали материал и лично, объезжая различные местности по всей территории Австралии. Наиболее полные сведения ими были получены в двух племенах, Файсоном у племени камиларои, а Хауиттом – у курнаи.

Эта деятельность развернулась во время довольно острого противостояния между их другом Морганом и британскими антропологами. Мак-Леннан совершенно необоснованно обвинил американского ученого в заимствовании без ссылки на него идей из «Первобытного брака». Кроме того, он выразил несогласие с тезисом Моргана о том, что термины классификационного родства обозначают реальные отношения по крови и браку, бытовавшие в прошлом (пережитки). Он считал, что эти термины – не более чем формы приветствия[406]. Тайлор, хоть и был более благосклонен к Моргану, также выражал сомнения в фактической обоснованности его выводов. Поддержал Мак-Леннана против Моргана и Лёббок, обвинив американского ученого в недостаточной научной самостоятельности[407]. Налицо факт корпоративной солидарности, не всегда объективной и, к сожалению, не редкий в истории науки.

В этой ситуации оба австралийских этнографа заявили о полной поддержке своего учителя, во многом симметрично проявив «провинциальный» корпоративизм против ученых из метрополии. Файсон счел своим долгом выразить негативное отношение к критикам Моргана. В одном из писем к своему американскому другу он (не без некоторых оснований) заявил, что обвинение Лёббока в ненаучности не может рассматриваться всерьез, ибо ис ходит от человека, чей основной труд мог бы быть «изготовлен любым, кто может себе позволить заплатить обыкновенному клерку один фунт стерлингов в неделю за то, чтобы тот собрал выдержки из работ о диких племенах в любой более или менее приличной библиотеке»[408].

Моргановская схема развития брака, семьи и систем родства, вызвавшая критику британских коллег, в общих чертах сложилась еще до выхода в свет его «Древнего общества». Она представляла собой следующий эволюционный ряд: из первоначального состояния промискуитета возникает «коммунальная семья» (брак между братьями и сестрами); запрет брака между сиблингами (обычай, названный Мак-Леннаном экзогамией) порождает «варварскую семью» (позже названную Морганом «парной» или «синдиасмической»); она сменяется «патриархальной семьей», предусматривающей многоженство, и, наконец, финальная стадия – «цивилизованная» или моногамная семья. Каждой из этих форм, по Моргану, соответствует определенная система терминов родства – малайская, туранская и ганованская, а «цивилизованной семье» соответствуют три разновидности систем терминов родства – уральская, семитическая и арийская.

Эти положения стали для Файсона и Хауитта руководством к действию в их этнографической работе среди австралийских аборигенов, конечным результатом которой стал труд «Камиларои и курнаи: групповой брак и групповые отношения родства, а также брак побегом»[409], рукопись которого они в 1879 г. послали Моргану с просьбой издать. Морган, с благодарностью приняв полевые материалы, не мог помочь в их издании, и книга через год вышла в Австралии. Многие ее положения представляют собой фактическое обоснование и подтверждение идей Моргана, а также опровержение положений его критиков, в особенности Мак-Леннана. Так, суждению последнего о терминах родства, как о простых знаках вежливости, был противопоставлен обильный австралийский материал, из которого вытекает, что за этими терминами стоят реальные отношения прав и обязанностей. Труд Файсона и Хауитта опровергает теорию Мак-Леннана о происхождении экзогамии из обычая убийства девочек и брака умыканием, а также его понятие «племенной экзогамии». Он представляет факты об экзогамии брачных классов и подразделений племен и об эндогамности австралийского племени. Хауитт со брал немало фактов о существовании у аборигенов такой формы брака, как «брак побегом», который он противопоставил центральному пункту теории Мак-Леннана – «браку умыканием»[410].

В общем, труд Файсона и Хауитта – корпус фактических обоснований положений трудов Моргана, но он содержит подтверждения основных постулатов и эволюционной антропологии в целом: исходное состояние эволюции семьи – промискуитет («абсолютный половой коммунизм») – в чистом виде они не обнаружили, но привели множество примеров «пережитков» этого состояния; впервые в науке они детально описали систему брачных классов и представили их как реально существующий групповой брак («communal marriage») и в то же время, как зачатки родовой организации («gentes») с ее экзогамными запретами; Файсон настойчиво утверждал, что происхождение в рамках брачных классов ведется только по женской линии[411]. Может сложиться впечатление, что Файсон и Хауитт были озабочены только подбором фактов для теорий Моргана. Это не так. Опыт непосредственного знакомства с конкретным материалом не мог не привести их к выводам, относительно независимым от существующих теорий. Их стиль полевой работы с точки зрения более поздних стандартов этой деятельности, конечно, имел много слабостей – Файсон, например, львиную долю информации получил из вторых рук, от своих корреспондентов, а Хауитт, используя и этот метод, в своих непосредственных контактах с аборигенами племени курнаи вел себя как «большой белый начальник», отдавая приказы о проведении церемоний (уже почти забытых). И все же это было более тесное знакомство с «дикарями», чем у кого бы то ни было из ведущих теоретиков. Некоторые материалы и выводы Хауитта, более осведомленного о жизни аборигенов, чем Файсон, противоречили всем современным ему антропологическим теориям, включая и теории Моргана. Так, он привел факты о существовании у курнаи представлений о «верховном духе» (Daramulun), он считал, что у курнаи нет не то чтобы промискуитета, но и группового брака, а есть индивидуальная семья с главенствующим положением мужа и мужским счетом родства[412]. Файсон, гораздо более приверженный к теоретическим схемам, попытался сгладить этот, нарушающий стройность эволюционной конструкции, факт, отнеся его поначалу к случайности, а затем – к переходному состоянию эволюции брака от матрилинейности к патрилинейности, представив два описанных племени как представителей последовательных стадий[413].

Но даже Файсон, с его теоретической ангажированностью, не раз высказывал критические замечания в адрес теоретиков с позиций человека, лично знакомого с изучаемой реальностью. В частности, он обратил внимание, что все они, включая и Моргана, воспринимают обычаи «дикарей» так, как будто последние движимы теми же мотивами и соображениями, что и современные европейцы, с их рационализмом и индивидуализмом. Он утверждал, что при обсуждении первобытного брака надо учитывать, что для европейцев субъектом брачных отношений выступает человек как индивид, а «для дикаря индивидом является группа»[414]. В классификационном родстве права и обязанности закреплены не за людьми, а за «племенем или, скорее, за классами, на которые племя разделено». В этом утверждении чувствуется влияние Г. Мейна с его противопоставлением статуса и договора, тем более что Файсон прямо утверждает, что браки при наличии брачных классов – это «не договор между двумя сторонами», а «естественное состояние, в котором обе стороны рождены»[415]. Правда, этот тезис, имеющий видимость постулата Мейна, обращен против патриархальной теории последнего, так как призван служить психологическим и правовым обоснованием группового брака.

Книга Файсона и Хауитта – это яркий пример доминирования антропологической теории над этнографическим фактом, но это и пример некоторого осознания ненормальности такого положения в науке. Этнографы-полевики, впервые допущенные в научный цех с «ограниченным правом голоса», сразу же обозначили свои преимущества в антропологическом познании – Файсон, имея в виду рассуждения Мак-Леннана об этикетности терминов родства, заметил, что «если бы мистер Мак-Леннан имел бы такое личное знакомство с дикарями, какое имели мы, он бы увидел, как увидели мы, что классификационная система для них такая же истинная система “кровных уз”, т. е. родства, как наша собственная описательная система – для нас»[416].

Продолжателями линии сотрудничества этнографов-любителей с теоретиками эволюционной антропологии, начатой Файсоном и Хауиттом, стали Б. Спенсер и Ф. Гиллен. Уолтер Болдуин Спенсер (1860–1939) родился в Манчестере в семье удачливого предпринимателя, деньги которого сыграли определенную роль впоследствии при организации этнографических экспедиций. Он получил образование в Оуэнс-колледже, несколько лет спустя преобразованном в Манчестерский университет, и в Эксетер-колледже Оксфордского университета, членом которого был избран после окончания. Специализировался по биологии. Со студенческих лет и до конца жизни Спенсер разделял принципы дарвинизма, в чем его поддерживал его научный руководитель, известный натуралист, участник научной экспедиции 70-х годов на «Челенджере», Генри Мосли. В Оксфорде Спенсер посещал лекции Тайлора, только что назначенного куратором антропологического музея имени Питта Риверса и преподавателем, а также помогал ему в организации экспозиции. Несмотря на блестящие отзывы о его работе, Спенсер не мог рассчитывать на быстрое карьерное продвижение в Оксфорде и, как это нередко бывало, предпочел в 1886 г. уехать в Австралию, где ему предложили пост профессора биологии в университете Мельбурна.

Здесь он в 1889 г. познакомился с Л. Файсоном, который стимулировал его интерес к антропологии и к полевым исследованиям среди аборигенов. Однако интенсивно заниматься всем этим Спенсер смог только начиная с 1894 г., когда ему удалось принять участие в многопрофильной экспедиции, организованной властями Австралии для исследований в центральной части континента. Спенсер был назначен зоологом экспедиции, но параллельно со сбором биологического материала он добровольно стал собирать и материал по культуре аборигенов. В самом центре Австралии, в местности, где обитали аборигены племени арунта (аранда), в поселке Элис Спрингс он повстречался с Ф. Гилленом, смотрителем местной телеграфной станции и по совместительству субпротектором аборигенов.

Фрэнк Гиллен, ирландец по происхождению, родившийся в Австралии, к этому времени уже 20 лет прожил в центральной части континента и был в хороших отношениях с аборигенами, которых он по мере своих сил защищал от скотоводов, постоянно стремившихся вытеснить их со своих территорий. Началось многолетнее содружество Спенсера и Гиллена, которое принесло антропологии много пользы. Гиллен был поистине находкой для Спенсера: не отягченный университетским образованием, он обладал здравым умом и практической сметкой, а главное, он по-житейски понимал аборигенов, и это было гораздо более ценным для этнографии, чем ориентация в теоретических вопросах происхождения брака и религии. Его простодушные высказывания об аборигенах, наверное, шокировали бы гуманистически настроенных университетских интеллектуалов – он их называл «мои ниггеры», а свою работу с ними – «ниггерением» (niggering), был убежден, что обычаи аборигенов не сегодня-завтра будут уничтожены цивилизацией, и не видел в этом ничего плохого. Но за всем этим стояла человеческая симпатия к аборигенам и искреннее желание оказывать им конкретную помощь в конкретных ситуациях.

Благодаря Гиллену Спенсер собрал большой конкретный материал о традициях арунта, в котором выделялся один эпизод, сделавший их совместную работу знаменитой. Речь идет о церемонии, называемой «энгвура» или «энгвира». Эта церемония проводилась очень редко, длилась несколько месяцев и собирала большое количество людей. Она была открыта только для посвященных, и любые сведения о ней было запрещено сообщать чужакам. Гиллен заблаговременно узнал о ней от своих друзей-аборигенов и сумел дело поставить так, что они со Спенсером получили возможность не только разузнать о ней, но и принять в ней участие.

Материалы об этом обряде, опубликованные наряду с прочими в книге «Туземные племена Центральной Австралии»[417], перевернули многие устоявшиеся представления о тотемизме. Постулаты Мак-Леннана, поддержанные и развитые Фрэзером, об органической связи тотемизма с экзогамией, о его ведущей роли в регулировании брачной жизни не нашли своего подтверждения[418], открытием оказался материал книги о том, что аборигены вообще не связывали рождение детей с половыми отношениями, в то время как все классики эволюционистской антропологии исходили из того, что экзогамия – это результат сознательного ограничения половых связей во избежание вредных последствий для потомства. Половой акт, по данным Спенсера и Гиллена, аборигены воспринимают как необязательный для появления детей, он лишь «подготавливает будущую мать для восприятия и рождения уже готового духа-ребенка (spirit-child) в одном из локальных тотемических центров»[419]. Спенсер и Гиллен обнаружили, что тотемные животные поедаются аборигенами, правда, с соблюдением определенных ритуальных действий. Гиллен, со свойственным ему простодушием, отождествил эти ритуалы с хорошо ему знакомым, как католику, обрядом причастия – «желание сравнить то, как черный парень поедает мясо и кровь своего тотема, с тем, как христианин принимает причастие, нет-нет да появляется в моей грешной голове»[420].

Как уже выше отмечалось, эти этнографические открытия заставили Фрэзера существенным образом менять свои теоретические воззрения на тотемизм, они же легли в основу «еретической» концепции происхождения обрядов жертвоприношения древних евреев Библии у Робертсона Смита в его «Религии семитов». Мате риалы этнографических изысканий Спенсера и Гиллена, опубликованные, помимо указанного труда, в книгах «Северные племена Центральной Австралии», «Через Австралию»[421] и в книге, написанной одним Спенсером, «Странствия по дикой Австралии»[422], надолго стали основным источником для всех антропологов, изучающих первобытные социальные институты. В частности, знаменитый труд Э. Дюркгейма «Элементарные формы религиозной жизни»[423] в основном базируется на данных Спенсера и Гиллена.

Переворот в некоторых представлениях антропологов о первобытности, который последовал за открытиями Спенсера и Гиллена новых фактов, вовсе не означал научно-теоретической революции. Спенсер (Гиллен, по понятным причинам, в теоретические вопросы предпочитал не вникать) сохранил стойкую приверженность классическому эволюционизму Тайлора и Фрэзера. С последним его связывали интенсивные научные контакты, осуществляемые, главным образом, посредством переписки, в которой автор «Золотой ветви» выступал в роли теоретического руководителя и наставника. Спенсер не раз подчеркивал эволюционистскую ориентацию своих исследований, в частности, был солидарен с Морганом в том, что социальная эволюция является следствием мыслительной (реформаторской) деятельности отдельных людей, вводящих новые «изобретения», и подтверждал этот тезис своими данными, к примеру, информацией о том, как старейшины племени после обсуждения изменяли существующие обычаи[424]. Продолжая линию Файсона и Хауитта, они подвергли критике скептические суждения Мак-Леннана о природе терминов родства, настаивая на их важной роли в жизни аборигенов, они также были убеждены в существовании стадии группового брака в универсальной эволюции семьи и не раз подчеркивали в своих трудах, что наблюдаемая ими в поле жизнь может быть объяснена только «теорией предшествующего существования группового брака, более того, он с необходимостью дал начало терминам родства, используемым австралийскими туземцами»[425].

Сочинения Спенсера и Гиллена имеют значение для истории британской социальной антропологии не как теоретические труды, а как этнографические материалы, полученные в результате полевой работы нового типа. Их полевая работа была первым опытом соединения усилий ученого-теоретика и полевого исследователя, ведущего интенсивную этнографическую работу в прямом и относительно длительном контакте с изучаемым народом. Эта работа состояла из включенного наблюдения, участия в событиях жизни аборигенов с использованием их языка и т. п. География этой работы постоянно расширялась: в 1901 г. Спенсер и Гиллен совершили за свой счет (вернее, за счет отца Спенсера) длительную поездку через весь континент на север, в 1911 г. Спенсер один провел несколько месяцев среди аборигенов Арнемленда, а в 1923 и 1926 гг. он провел серию длительных исследований в Центральной Австралии, вернувшись туда, где началась его этнографическая деятельность. Умер он на восьмом десятке лет в этнографическом поле среди огнеземельцев мыса Горн, в тех местах, где этот народ наблюдал Ч. Дарвин во время своего путешествия на «Бигле».

Характер полевой работы Спенсера принадлежал будущему, антропология нуждалась в такого рода деятельности, и он, как никто другой, осознавал это, пытаясь придать ей стабильный академический статус. С этой целью он не раз обращался к руководству университета Мельбурна, в правительство штата Виктория и другие инстанции с предложением открыть кафедру антропологии, но не был услышан. Это, очевидно, послужило причиной его ухода из университета в 1919 г. Полевая работа, да и сама социальная антропология в конце концов получили признание в австралийских университетах, но произошло это после того, как Спенсер покинул официальную академическую среду, с приходом в Сиднейский университет в 1929 г. А. Р. Рэдклифф-Брауна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.