Сексофобия в действии

Сексофобия в действии

Дело не только в том, что половой  инстинкт творит свой собственный  мир, который неподвластен партии,  а значит, должен быть по возможности  уничтожен. Еще важнее то, что половой  голод вызывает истерию, а она желательна,  ибо ее можно преобразовать в военное  неистовство и в поклонение вождю... . Как еще разогреть до нужного градуса  ненависть, страх и кретинскую доверчивость,  если не закупорив наглухо какой-то могучий  инстинкт, дабы он превратился в топливо?  Половое влечение было опасно для партии,  и партия поставила его себе на службу.

Джордж Оруэлл

Принято думать, что большевистский крестовый поход против секса начался в 1930-х годах как часть общего процесса сталинского закручивания гаек и подавления личности. В этом мнении есть доля истины. "Сексуальный термидор" как один из элементов общей социально-политической реакции действительно начинается в 1930-х гг. В 1920-х годах в СССР были и эротическое искусство, и сексологические опросы, и биолого-медицинские исследования пола. Однако все это, и особенно "декадентское" эротическое искусство, которое явно не вписывалось в образ "пролетарской культуры", существовало и развивалось не благодаря партии, а вопреки ей. Просто до поры до времени партия не могла их запретить и вынуждена была ограничиваться полумерами.

Например, 3 июля 1924 года, отмечая распространение среди молодежи фокстрота, шимми и других западных танцев, совместный циркуляр Главлита и Главного комитета по контролю за репертуаром и зрелищами давал им такую оценку: "Будучи порождением западноевропейского ресторана, танцы эти направлены на самые низменные инстинкты. В своей якобы скупости и однообразии движений, они, по существу, представляют из себя "салонную" имитацию полового акта и всякого рода физиологических извращений- В трудовой атмосфере Советской Республики, перестраивающей жизнь и отметающей гнилое мещанское упадничество, танец должен быть иным - бодрым, радостным, светлым".[90]

Это были только цветочки. История советской культуры вся, от начала и до конца, состоит из сплошных идеологических кампаний и проработок, в которых сексофобия играла видную роль. Запретам подвергалась не только более или менее прямая, откровенная эротика, но практически все, что было связано с сексуальностью или могло быть истолковано как намек на нее (а что нельзя в этом духе истолковать?)

Вот несколько взятых буквально наугад цитат из записных книжек Ильи Ильфа:[91]

Выгнали за половое влечение". "Диалог в советской картине. Самое страшное - это любовь "Летишь? Лечу. Далеко? Далеко. В Ташкент? В Ташкент". Это значит, что он ее давно любит, что и она любит его, что они даже поженились, а может быть, у них есть даже дети. Сплошное иносказание".

В фельетоне "Саванарыло" (1932) Илья Ильф и Евгений Петров рассказывают, как редактор, предварительно заперев дверь на ключ, выговаривает художнику за его рекламный плакат:

Редактор... Вот это что, вы мне скажите? Художник. Официантка. Редактор. Нет, вот это! Вот! (Показывает пальцем.) Художник. Кофточка. Редактор (проверяет, хорошо ли закрыта дверь). Вы не виляйте. Вы мне скажите, что под кофточкой? Художник. Грудь. Редактор. Вот видите. Хорошо, что я сразу заметил. Эту грудь надо свести на нет. Художник. Я не понимаю. Почему? Редактор (застенчиво). Велика. Я бы даже сказал - громадна, товарищ, громадна. Художник. Совсем не громадная. Маленькая, классическая грудь. Афродита Анадиомена. Вот и у Каковы "Отдыхающая Венера"...  Потом возьмите, наконец, известный немецкий труд профессора Андерфакга "Брусте унд бюсте", где с цифрами в руках доказано, что грудь женщины нашего времени значительно больше античной... А я сделал античную. Редактор. Ну и что из того, что больше? Нельзя отдаваться во власть подобного самотека. Грудь надо организовать. Не забывайте, что плакат будут смотреть женщины и дети. Даже взрослые мужчины. Художник. Как-то вы смешно говорите. Ведь моя официантка одета. И потом, грудь все-таки маленькая. Если перевести на размер ног, это выйдет никак не больше, чем тридцать третий номер. Редактор. Значит, нужен мальчиковый размер, номер двадцать восемь. В общем, бросим дискуссию. Все ясно. Грудь - это неприлично[92]

Увы, это только кажется гротеском. Я хорошо помню, как в 1950-х годах дирекция Лениздата отказалась печатать в качестве иллюстрации к брошюре по эстетике фотографию Венеры Милосской, объявив ее "порнографией". Дело дошло до секретаря обкома партии по пропаганде, который, в порядке исключения - как правило, ленинградские секретари даже на общем сером фоне отличались дремучестью и нетерпимостью, - оказался достаточно интеллигентным и защитил честь Венеры Милосской. Вряд ли он стал бы это делать, если бы статуя принадлежала советскому скульптору.

В 1936 году, когда "прорабатывали" Дмитрия Шостаковича, одно из обвинений в адрес его оперы "Леди Макбет Мценского уезда" состояло в том, что музыка натуралистически изображает скрип кровати.

Обвинения в эротизме и "нездоровых сексуальных интересах" - здоровых сексуальных интересов у советского человека по определению не было и быть не могло! - использовались едва ли не во всех идеологических кампаниях и "проработках". Главный сталинский идеолог Андрей Жданов в 1946 г. с презрением говорил об Анне Ахматовой: "не то монахиня, не то блудница", а Никиту Хрущева в 19б0-х приводило в ярость обнаженное женское тело на картинах Фалька. Обнаженное мужское тело было еще более невозможным.

Отношение к телу - одна из важнейших ценностных ориентации любой культуры. Тело - не простая физическая, природная данность, а социальный конструкт.

Гротескное тело средневековой народной смеховой культуры, "фигурирующее во всех выражениях неофициальной и фамильярной речи, - это тело оплодотворяющее - оплодотворяемое, рождающее - рожаемое, пожирающее - пожираемое, пьющее, испражняющееся, больное, умирающее; во всех языках существует громадное количество выражений, связанных с такими частями тела, как половые органы, брюхо, рот и нос, - но в то же время чрезвычайно мало таких выражений, где фигурировали бы другие части тела, например, руки, ноги, лицо, глаза и т.п.[93]

Напротив, для телесного канона, появившегося в начале нового времени, характерно совершенно готовое, завершенное, строго отграниченное, замкнутое, показанное извне, несмешаннов и индивидуально-выразительное тело. Все то, что выпирает, вылезает из тела, всякие резкие выпуклости, отростки и ответвления, то есть все то, в чем тело выходит за свои границы и зачинает другое тело, отсекается, устраняется, закрывается, смягчается. Так же закрываются и все отверстия, ведущие в глубины тела... Речевые нормы официальной и литературной речи, определяемые этим каноном, налагают запрет на все, связанное с оплодотворением, беременностью, родами и т. п., то есть именно на все то, что связано с неготовностью и незавершенностью тела и его чисто внутрителесной жизнью. Между фамильярной и официальной, "пристойной" речью в этом отношении проводится чрезвычайно резкая граница".[94]

В традиционной русской культуре водораздел между "духом" и "плотью" и между телесным "верхом" и "низом" был особенно высоким и непроницаемым. Советская власть усугубила эти символические и часто условные запреты массовой бедностью, жестким полицейским единообразием и ханжеским табу слов.

Марксистская идеология подозрительно относилась к таким понятиям как "дух", "душа" и "духовность" - от них попахивало идеализмом и религией. Но если внимательно рассмотреть нормативный канон "советского человека", окажется, что он не только бездуховен, но и бестелесен. Точнее говоря, это бездуховная бестелесность.

Хотя советская философия считались материалистической, образ человека, которым она оперировала, был нематериальным. В двух послевоенных изданиях БСЭ тело представлено двумя статьями "Тело алгебраическое" и "Тело геометрическое", да еще "телесными наказаниями" и "телесными повреждениями". В "Философской энциклопедии" редкие упоминания о "теле", "телесной субстанции" и "телесности" почти все содержатся в историко-философских статьях, посвященных Г1латону, Фоме Аквинскому, Лейбницу и идеалистической философской антропологии. Таким же "бестелесным" является и большой "Философский энциклопедический словарь" (1983). Дело тут, конечно, не в стыдливости. Просто человек, лишенный конкретной индивидуальности и низведенный (философы искренне полагали, что - возвышенный) до своей "социальной сущности", в материальном теле вообще не нуждался, оно ему только мешало.

Не лучше обстояло дело в психологии. Ни в "Кратком психологическом словаре" (1985), ни в исправленном и дополненном словаре "Психология" (1990), ни в учебниках психологии тело, если не считать абстрактных психофизиологических процессов и реакций, вообще не упоминается. Когда в начале 1970-х гг. меня заинтересовала проблема подросткового самосознания, в котором образ тела и внешности занимает одно из центральных мест, я обнаружил, что телом в СССР всерьез занимались только психиатры в связи с нарушениями "схемы тела" при шизофрении. В общем-то, это было вполне логично. Если сексуальностью занимаются сексопатологи, то телом должны заниматься психиатры: нормальный, здоровый человек своего тела не чувствует, не осознает и им не интересуется.

Бестелесность и бессловесность, когда речь заходила о телесных отправлениях, были характерны и для массового обыденного сознания. По старому анекдоту, советскому дипломату в Англии понадобилось в туалет и он спросил о его местонахождении хозяйку дома. "Это очень просто, - ответила леди. - Пройдите по коридору направо, потом налево, там написано "Для джентльменов", но вы не обращайте внимания и заходите". Соль шутки в том, что джентльмен не может задать даме подобный вопрос. Представьте себе мое удивление, когда в мой первый визит в Корнеллский университет молоденькая секретарша, провожая меня из одной аудитории в другую, показала мне на дверь "мужской комнаты" и спросила: "Может быть вам нужно сюда?" Я мгновенно автоматически - и неправдиво - ответил: "Нет, спасибо". А когда мы пришли в другой корпус, молодая женщина-профессор сказала мне: "Извините, я выйду на минутку в туалет". В России такой разговор между людьми разного пола, во всяком случае, представителями старших поколений, показался бы неловким.

Несмотря на изощренную культуру мата, сексуально-эротический словарь среднего россиянина чрезвычайно беден. Когда-то я сугубо конфиденциально - об исследовании подобной темы не могло быть и речи - попросил нескольких бывших воспитанников одного из моих учеников, анонимно написать мне на листочках бумаги слова, которыми они пользуются для обозначения качества сексуальных переживаний и отдельно - для обозначения женских сексуальных реакций. Все эти парни отслужили в армии, некоторые имели отношение к девиантным субкультурам, так что словарный запас у них был. Зачем мне это было нужно, они знали, а их отношения с бывшим учителем были достаточно доверительными. Тем не менее, задание оказалось очень трудным. Ребята страшно стеснялись фиксировать такие неприличные слова на бумаге, а когда стеснительность была преодолена, их сексуально-эротический словарь оказался поразительно бедным.

"Матерный язык", при всем его богатстве, фиксирует только самый поверхностный, физиолого-технический уровень сексуального взаимодействия, но совершенно неадекватен для выражения сложных эмоциональных переживаний. Медико-биологические термины большинству людей неизвестны, и они тоже, в силу своей стерильности, для выражения сложных переживаний не годятся. Тут нужны религиозно-философские или художественные метафоры. Если их нет, - а откуда их взять, если в стране нет эротической культуры? - люди обречены на немоту или на употребление слов, которые заведомо снижают, обедняют и физиологизируют их сексуальные переживания.

К тому же грубый "мужской" язык, помещающий женщину в положение сексуального объекта, часто оскорбителен для женщин. В результате даже супружеские пары сплошь и рядом не имеют приемлемых слов для выражения и объяснения друг другу своих специфических желаний и проблем. Врачи-сексопатологи столкнулись с этим сразу же, как только в стране возникли первые сексологические консультации.

Настолько важна вербальная раскованность и сексуально-эротический словарь, я понял на одном примере. Когда в конце 1980-х гг. о сексе, наконец, заговорили вслух, один графоман стал присылать мне свои "эротические рассказы", которые, как он считал, необходимы для сексуального воспитания подростков. Но как описать сексуальные действия, не употребляя "неприличных слов"? Считая общеизвестное слово из трех букв неприличным, автор заменил его словосочетанием "мужской половой член" или детским словом "писька". Эффект получился потрясающий. Когда рассказчик описывал, как на жарком черноморском пляже нежится группа студентов и у них со страшной силой стоят "мужские половые члены" - это было просто смешно. Но в другом рассказе описывалась сцена группового изнасилования, которую предприимчивая девушка сумела превратить в сексуальную оргию, предложив юношам сначала продемонстрировать свои мужские достоинства, на основании которых она сама установила очередность. Уменьшительная, детская, бесполая, женского рода "писька", - самая большая и грозная из них почтительно называлась "пис", - выглядела в этом контексте гораздо более вызывающе, чем ненормативный "хуй".

Стремление замаскировать, скрыть, по возможности элиминировать тело проявлялось и в одежде. В 1920-х гг. официальным партийно-комсомольским стилем одежды был типичный "унисекс", одинаково унылая казенного вида одежда для мужчин и для женщин. По мере того, как общество становилось богаче и разнообразнее, эта, по язвительному выражению Марка Поповского, государственная антипатия к женственности, смягчилась. Но антипатия к индивидуальности осталась неизменной.

На первый взгляд кажется, что контролировалась и преследовалась преимущественно нагота. В конце 1950-х гг. в СССР впервые появились шорты, но чтобы носить их даже на курортах Крыма и Кавказа, требовалось мужество. По распоряжению местных властей мужчин в шортах не обслуживали ни в магазинах, ни в столовых, ни в парикмахерских. Увидев за рулем автомобиля водителя в шортах, милиция могла остановить машину и потребовать, чтобы человек тут же переоделся. Местные жители говорили, что шорты оскорбляют их нравственные чувства. В Москве и в Ленинграде шорты постепенно стали привилегией иностранцев, советские граждане завоевали это право только в последние годы, да и то не везде: на улице милиция не обратит на вас внимание, но студент, который придет в шортах в университет, может быть с позором отправлен домой.

Столь же энергично преследовались декольтированные платья и традиционные сарафаны. Вспоминаю комичный случай в Гурзуфе в 1970 г. Немолодая интеллигентная дама, кандидат искусствоведения из Ленинграда, отдыхавшая в Доме творчества художников, вышла на набережную во вполне приличном сарафане в тот день, когда местная милиция проводила очередную компанию за чистоту нравов. Даму задержали и оштрафовали на 1 рубль, а когда она потребовала указать в квитанции, за что, милиционер наивно написал: "За оголение". Когда эту бумажку увидели обитатели Дома творчества, они кинулись на набережную скопом, снимая с себя не только все, что можно, но и то, что нельзя. Но милиционеры, видимо, уже поняли свою ошибку и стыдливо отворачивались, а когда дамы нагло к ним приставали, демонстрируя полуобнаженные телеса, в квитанциях о штрафе писали: "За нарушение общественного порядка". Штраф "за оголение" так и остался единственным.

Гонениям подвергалось не только "оголение". В 1970-х гг. во многих городах административно преследовали юношей и молодых мужчин с длинными волосами и женщин в джинсах или брючных костюмах. В Ленинграде милиционеры и народные дружинники прямо на улице хватали длинноволосых юношей, всячески оскорбляли их, насильственно стригли, а затем фотографировали и снимки выставляли на уличных стендах, с указанием фамилий и места работы или учебы, под лозунгом: "Будем стричь, не спрашивая вашего согласия".

Увидев такой стенд в своем родном районе, я позвонил первому секретарю райкома партии, и у нас произошел такой разговор.

- Галина Ивановна, то, что вы делаете, - уголовное преступление. Дружинники, насильственно стригущие юношей, ничем не отличаются от хулиганов, обстригающих косы девушке. Это грубое насилие. - Длинные волосы - некрасиво, мы получаем благодарственные письма от учителей и родителей. - Если бы вы устраивали публичные порки, благодарностей было бы еще больше. Между прочим, длинные волосы носили Маркс, Эйнштейн и Гоголь. Их вы тоже обстригли бы? - Они сейчас стриглись бы иначе. Кроме того, дружинники стригут только подростков. - А у подростков что, нет чувства собственного достоинства, и с ними можно делать, что угодно? Вы же бывший комсомольский работник, как вам не стыдно?!

Так мы и не договорились. Скандальная практика прекратилась лишь после того, как "Литературная газета" опубликовала письмо молодой женщины, которая ждала своего возлюбленного, а он появился с опозданием, обстриженный, и у него еще отобрали авоську, которая, по мнению дружинников, была женской и мужчине не пристала. Заместитель Генерального прокурора СССР разъяснил, что налицо состав уголовного преступления, после чего эту компанию тихо свернули. Однако на местах произвол продолжался.

Из этих примеров (длинные волосы у мужчин, брюки у женщин) можно подумать, что партия боролась против нарушения полоролевых стереотипов. Но одновременно с длинными волосами, которые можно было трактовать как признак женственности, советские моподые люди стали увлекаться ношением усов и бороды - явные признаки мужественности, да еще можно было сослаться на основоположников марксизма-ленинизма и героического Фиделя Кастро! Тем не менее с бородами боролись так же сурово. Когда Брежнев назначил на пост главы советского телевидения своего любимца В. Г. Лапина, тот первым делом упразднил центр социологических исследований и запретил появление на голубом экране "волосатиков" и бородатых. А в Сочи арестовывали, показывали по телевизору и затем административно высылали как "стиляг" только за то, что молодые люди щеголяли в пестрых рубашках. То есть преследовали не столько тело или пол, сколько все нестандартное, индивидуальное.

Командно-административные методы управления, наложившись на старые традиции общинной жизни, главным правилом которой было - не выделяться, глубоко пропитали общественное сознание, включая и его представления о моде. Для западного человека, за исключением подростков, мода - лишь ориентир, который не только не исключает индивидуальных вариаций, но даже требует их. Никто не хочет быть похожим на других. Для совка мода - своего рода обязательная униформа: надо одеваться, говорить и действовать, "как все".

Кстати сказать, вопреки либеральным стереотипам, униформа не всегда плоха. Иногда она не деиндивидуализирует человека, а наоборот, выявляет его индивидуальность. В "Артеке" и "Орленке", все дети, и мальчики, и девочки, ходили в одинаковой форме: короткие шорты, рубашка и галстук. Это было очень красиво. Пока дети были в домашней одежде, на первый план выступали их социальные и материальные различия, один одет хорошо, другой плохо. В форме они сразу же исчезали. Кроме того, одинаковость одежды высвечивала индивидуальность лиц. Пока дети не переоделись, вы запоминали мальчика в красной рубашке или девочку в пестрой юбке. Теперь вы видели и запоминали имена, лица и фигуры. Очень жаль, что сейчас, под флагом борьбы за индивидуальность (и еще по причине бедности), от формы отказались.

Однако в ситуации неопределенности и выбора, когда нет "правильных" и "неправильных" ответов, человек, ориентированный на единообразие, теряется. Вспоминаю свою первую поездку во Францию в 1966 г. Мы зашли на небольшую студенческую танцульку на улице Юшетт и с удивлением увидели молодого человека в костюме с галстуком-бабочкой и девушку с ним, одетую так же элегантно, а рядом другую пару - в нарочито дырявых джинсах. Причем они нисколько не стесняют друг друга. У нас это было бы невозможно: если двое одеты по-разному, значит кто-то из них одет неправильно, и нужен если не милиционер, то какой-то третейский судья. А французам все равно, они не раздражают друг друга...

Второе впечатление были мини-юбки. Разглядывая хорошенькие ножки, - мне объяснили, что во Франции это не считается дурным тоном, - я все время ждал, когда увижу нечто отталкивающее, чтобы можно было дома со спокойной совестью сказать, что не так уж эта мода хороша. Не увидев, я стал смотреть выше колен, и обнаружил, что самые минимальные юбки носят преимущественно молоденькие девушки, которым есть, что показать, а женщины постарше и те, у кого ноги не столь хороши, несмотря на моду, носят юбки подлиннее. Когда вскоре мини появились в СССР, их стали носить все подряд, в том числе те, кому свои ноги лучше было бы прикрыть.

Эта ориентация на единообразие распространялась не только на одежду. Люди привыкли, что все регулируется путем запретов. Если запрет снят - значит можно, а если можно - то и должно. В результате люди начинают делать многое такое, что им не идет, не нужно и даже не нравится. Конечно, со временем этот конформизм проходит, но сколько с ним сопряжено эстетических, моральных и даже политических издержек!

В повседневной жизни русские не особенно стыдливы и не склонны к ханжеству. На любом общественном пляже, если нет кабинок для переодевания или туда стоит очередь, мужчина может переодеть плавки под полотенцем, и никто не сочтет это неприличным. На

Кубе это абсолютно невозможно, да и в США рискованно. Зато в изобразительном искусстве...

Марк Поповский рассказывает, как в 1960-х гг. один московский писатель пригласил к себе в гости мезенского мужика, страшного похабника и бабника, и повел его в музей. У картины Карла Брюллова деревенский гость остолбенел. "Остановившись перед картиной, изображающей нагую женскую фигуру, Василий Федорович вдруг густо покраснел, закрыл лицо согнутым локтем и отвернулся. У него от волнения даже голос пропал. "Вот уж не ожидал... - просипел он. - Такое уважаемое учреждение и такой стыд показывают.[95]

Такое же искреннее негодование по поводу картины Рубенса "Союз Земли и Воды", репродукцию которой случайно завезли в сельмаг, проявляют деревенские бабы в повести Василия Белова "Привычное дело": "Бабы как взглянули, так и заплевались: картина изображала обнаженную женщину. - Ой, ой, унеси лешой, чего и не нарисуют. Уж голых баб возить начали! Что дальше-то будет?"[96]

Примитивное восприятие всякой наготы как "неприличия" существовало не только в деревне. В одном из залов Ленинградского Дома политического просвещения на Мойке (бывший особняк Елисеевых) был когда-то плафон, на котором беззаботно резвились и обнимались голенькие путти. Никто не обращал на них внимания. Но однажды, после очередного ремонта, случайно взглянув наверх, я обнаружил, что детишек приодели, на них появились штанишки и пионерские галстуки. И плафон сразу же стал непристойным: одно дело - целующиеся путти, другое дело - пионерчики. Видимо, это заметил не только я. Через некоторое время плафон вообще закрасили.

Собственное ханжество советские вожди передавали своим восточно-европейским сателлитам. Когда-то в Праге мне рассказали такую историю. В новом Доме чешских детей в Градчанах стояла статуя голого мальчика, у него было все, что мальчику положено, и дети спокойно проходили мимо. Но какое-то высокое начальство решило, что голый мальчик - это неприлично, и мальчика лишили мужского естества. После этого вокруг статуи стали собираться толпы детей, которые спорили, - мальчик это или девочка. В конце концов, скульптуру убрали.

Ханжеское отношение к телу практически блокирует эстетическое воспитание детей. Школьные учительницы, приводившие своих воспитанников в Эрмитаж, сплошь и рядом пытались собственным телом заслонить обнаженную натуру на картинах Рубенса или Веласкеса. Группа московских шестиклассников на экскурсии в Музее изобразительных искусств имени Пушкина заявила экскурсоводу, что им "неприлично на это смотреть" (имелись в виду "Дискобол" Мирона и "Копьеносец" Поликлета). Перед изображением Мадонны с младенцем, где у Богоматери приоткрыта грудь, подростки начинали хихикать и толкать друг друга локтями. На лекции для старшеклассников одной из школ Рязани демонстрировался слайд "Женщины с зеркалом" Джованни Беллини (Сидящая перед окном молодая женщина рассматривает свою прическу при помощи двух зеркал. Обнаженная грудь прикрыта рукой, на бедра наброшен платок - все вполне "благопристойно"). Зал разразился истерическим хохотом и улюлюканием. Эти подростки увлеченно смотрят эротические и порнографические видеофильмы, а целомудренная нагота классического искусства их смущает и вызывает защитную реакцию.

Искусство было первой, самой ранней жертвой большевистской сексофобии. Вильгельм Райх, посетивший Москву в 1929 г. в надежде найти там Мекку сексуальной свободы, был поражен обнаруженными там "буржуазно-моралистическими установками".[97]В начале 1930-х годов крестовый поход против секса приобрел глобальный, всеохватывающий характер. Одна репрессивная мера следовала за другой.

Прежде всего было восстановлено и усилено, по сравнению с отмененным Октябрьской революцией царским законодательством, уголовное преследование мужской гомосексуальности. Инициатива отмены антигомосексуального законодательства принадлежала (после Февральской революции) не большевикам, а кадетам и анархистам. Тем не менее, после Октября, с отменой старого Уложения о наказаниях соответствующие его статьи также утратили силу. В уголовных кодексах РСФСР 1922 и 1926 гг. гомосексуализм не упоминается, хотя там, где он был сильнее всего распространен, а именно в исламских республиках Азербайджане, Туркмении и Узбекистане, а также в христианской Грузии соответствующие законы сохранились.

Советские медики и юристы очень гордились прогрессивностью своего законодательства. На Копенгагенском конгрессе Всемирной лиги сексуальных реформ (1928) оно даже ставилось в пример другим странам. В 1930г. Марк Серейский писал в "Большой Советской Энциклопедии":

Советское законодательство не знает так называемых преступлений, направленных против нравственности. Наше законодательство, исходя из принципа защиты общества, предусматривает наказание лишь в тех случаях, когда объектом интереса гомосексуалистов становятся малолетние и несовершеннолетние.[98]

Официальная позиция советской медицины и юриспруденции в 1920-е годы сводилась к тому, что гомосексуализм - не преступление, а трудноизлечимая или даже вовсе неизлечимая болезнь:

Понимая неправильность развития гомосексуалиста, общество не возлагает и не может возлагать вину за нее на носителя этих особенностей... Подчеркивая значение истоков, откуда такая аномалия растет, наше общество рядом профилактических и оздоровительных мер создает все необходимые условия к тому, чтобы жизненные столкновения гомосексуалистов были возможно безболезненнее и чтобы отчужденность, свойственная им, рассосалась в новом коллективе[99]

Надежды на "радикальное излечение" всех гомосексуалов Серейский возлагал на возможность пересадки им семенников гетеросексуальных мужчин.

Формальная декриминализация мужеложства не исключала возможности преследования и дискриминации гомосексуалов и лесбиянок под разными другими предлогами, а открывшиеся в начале XX века возможности серьезного философского и художественного обсуждения этой темы постепенно были сведены на нет.[100] Тем не менее формально однополая любовь между взрослыми людьми была легальной. Однако 17 декабря 1933 г. было опубликовано Постановление ВЦИК, которое 7 марта 1934г. стало законом, по которому "мужеложство" снова стало уголовным преступлением и эта норма вошла в уголовные кодексы всех советских республик. Согласно статье 121 Уголовного кодекса РСФСР, оно каралось лишением свободы на срок до 5 лет, а в случае применения физического насилия или угроз, или в отношении несовершеннолетнего, или с использованием зависимого положения потерпевшего, - на срок до 8 лет.

В январе 1936 г. нарком юстиции Николай Крыленко заявил, что гомосексуализм - продукт разложения эксплуататорских классов, которые не знают, что делать; в социалистическом обществе, основанном на здоровых принципах, таким людям, по словам Крыленко, вообще не должно быть места. Гомосексуализм был, таким образом, прямо "увязан" с контрреволюцией.[101]

Позже советские юристы и медики говорили о гомосексуализме преимущественно как о проявлении "морального разложения буржуазии", дословно повторяя аргументы германских фашистов. Характерна в этом плане анонимная статья "Гомосексуализм" во втором издании "Большой Советской Энциклопедии" (1952). Ссылки на биологические истоки гомосексуализма, которые раньше использовались в гуманных целях, как довод в пользу его декриминализации, теперь отвергаются:

Происхождение Г. связано с социально-бытовыми условиями, у подавляющего большинства лиц, предающихся Г., эти извращения прекращаются как только субъект попадает в благоприятную социальную обстановку". В советском обществе, с его здоровой нравственностью, Г. как половое извращение считается позорным и преступным. Советское уголовное законодательство предусматривает наказуемость Г., за исключением тех случаев, где Г. является одним из проявлений выраженного психич. расстройства. В буржуазных странах, где Г. представляет собой выражение морального разложения правящих классов, Г. фактически ненаказуем.[102]

Точное число жертв этого бесчеловечного закона не знает никто. Первая официальная справка на этот счет опубликована лишь в годы перестройки и касается 1987 г., когда по статье 121 был осужден 831 человек. В предыдущие годы жертв было, по-видимому, больше.

Статья 121 была направлена не только против гомосексуалов. Ее нередко использовали также для расправы с инакомыслящими, набавления лагерных сроков и т.д. Порой из этих дел явственно торчали ослиные уши КГБ. Так было, например, в начале 1980-х годов с известным ленинградским археологом Львом Клейном, процесс которого с начала и до конца дирижировался местным КГБ, с грубым нарушением всех процессуальных норм. Это делалось, чтобы запугать интеллигенцию.

Применение закона было избирательным. Известные деятели культуры, если они не вступали в конфликт с властями, пользовались своего рода иммунитетом, на их сексуальные наклонности смотрели сквозь пальцы. Но стоило человеку не угодить влиятельному начальству, как закон тут же пускался в дело. Именно с его помощью сломали жизнь и судьбу великого армянского кинорежиссера Сергея Параджанова, причем следователь Киевской прокуратуры, который вел его дело, и поныне гордится своей работой.[103] Во второй половине 1980-х годов подвергли позорному суду, уволили с работы и лишили почетных званий главного режиссера Ленинградского театра юного зрителя народного артиста РСФСР Зиновия Корогодского и т. д. Таких примеров очень много.

Интересна беспринципность, проявленная в этом вопросе Максимом Горьким. В 1907 г. в письме Леониду Андрееву Горький писал по поводу тогдашнего русского литературного авангарда: "Все это - старые рабы, люди, которые не могут не смешивать свободу с педерастией, например, для них "освобождение человека" странным образом смешивается с перемещением из одной помойной ямы в другую, а порою даже низводится к свободе члена и - только"[104]

Однако двадцать лет спустя он опубликовал теплое предисловие к русскому переводу рассказа Стефана Цвейга "Смятение чувств". По словам Горького, "Цвейг, первый в литературе, изображает мучения однополой любви, и магия его таланта ставит читателя перед лицом еще одной тяжкой человеческой драмы"[105] Вроде бы писатель что-то понял и подобрел?

Но 23 мая 1934г. он напечатал в "Правде" и "Известиях" статью "Пролетарский гуманизм", в которой приветствовал новое репрессивное законодательство и даже утверждал, что легализация гомосексуализма явилась одной из причин победы германского фашизма[106]

Антигомосексуальным законом сексофобия не ограничилась. 17 октября 1935 года был принят Закон СССР "Об ответственности за изготовление, хранение и рекламирование порнографических изданий, изображений и иных предметов и за торговлю ими". Расплывчатые и неточные формулировки этого закона позволяли возбуждать уголовные дела и отправлять людей в тюрьмы по самым пустяшным поводам.

27 июня 1936 года были запрещены и стали уголов-но наказуемыми искусственные аборты, за исключением тех случаев, когда их делают по медицинским показаниям. Подготовка к этому велась давно. С конца 1920-х гг. в стране систематически снижалась рождаемость. Количество рождений на тысячу населения уменьшилось с 45 в 1927 до 31,1 в 1935 г.[107] Это объяснялось многими причинами, но в глаза бросалось совпадение во многих районах (Брянск, Москва, Ленинград, часть Украины, Северный Кавказ и др.) снижения рождаемости с увеличением числа абортов. В Ленинграде количество абортов на тысячу населения с 1924 по 1928 г. выросло более чем в б раз; в 1924 г. на 100 рождений приходился 21 аборт, а в 1928 г. - 138. В Москве в 1930-х абортов было вдвое больше, чем рождений. Если добавить сюда нелегальные аборты, проблема оказалась действительно серьезной.

В 1920-х гг., легализуя аборты, власти понимали бесполезность репрессий и пытались стимулировать рождаемость оказанием материальной помощи матери и ребенку. В 1930-х гг. выяснилось однако, что рождаемость снижается не из-за бедности: более состоятельные городские семьи рожали меньше детей, чем бедные. Более образованные работающие женщины не хотели рожать много детей. Но желания женщин были властям глубоко безразличны. В спорах об абортах теперь, в отличие от 20-х гг. фигурировали преимущественно демографические аргументы: государству нужны новые работники (и, хотя об этом не говорили вслух, солдаты). Женщинам, которые протестовали против запрещения абортов, а таких писем было очень много, Николай Крыленко ответил, что считать "свободу аборта" одним из гражданских прав женщины - это большая ошибка. О том, что так считал сам Ленин, нарком юстиции, естественно, умолчал. Другой руководящий товарищ объяснил, что материнство - не только биологическая, но и общественная, государственная функция.

То, что запрещая аборты, думали не о здоровье женщин, а только о примитивно и ложно понятых интересах государства, доказывается тем, что запрещение абортов не было компенсировано заботой о создании более гуманных и цивилизованных форм контрацепции, как это предлагали русские медики еще в 1913 г.

Существенно поднять рождаемость репрессивными мерами Советской власти, разумеется, не удалось: после кратковременного подъема, уже в 1938г. рождаемость снова стала снижаться, и уже в 1940 г. вернулась к уровню 1935 г., до запрещения абортов. Зато доля внеболь-ничных абортов достигла 80-90 процентов. Тем не менее репрессивное антиабортное законодательство оставалось в силе до 23 ноября 1955 г.

Изменилось и отношение к науке. В 1920-х гг. в СССР было много исследований по проблемам пола, как биолого-медицинских, так и социальных. Я уже упоминал сексологические опросы, но было и многое другое. Выдающиеся этнографы Владимир Богораз-Тан и Лев Штернберг были пионерами в исследовании "сексуального избранничества", ритуального трансвестизма и смены пола у народов Сибири и Севера. Филолог-классик Ольга Фрейденберг (двоюродная сестра Бориса Пастернака) изучала половой и сексуальный символизм в античной литературе. Михаил Бахтин вырабатывал свою концепцию средневековой смеховой культуры и телесного канона (его классическая книга о Рабле вышла в 1965 г., но была подготовлена задолго до войны).

Огромной популярностью в 1920-х годах пользовался фрейдизм. Как писали в 1925г. крупнейшие советские психологи Л. С. Выготский и А-Р.Лурия, "у нас в России фрейдизм пользуется исключительным вниманием не только в научных кругах, но и у широкого читателя. В настоящее время почти все работы Фрейда переведены на русский язык и вышли в свет. На наших глазах в России начинает складываться новое и оригинальное течение в психоанализе, которое пытается осуществить синтез фрейдизма и марксизма при помощи учения об условных рефлексах".[108]

"Все мы были под влиянием Фрейда", - вспоминала о своем поколении известный психиатр и психофизиолог Н. Н. Трауготт. Среди студентов даже ходила частушка:

Аффекты ущемленные и комплексы везде.  Без Фрейда, без Фрейда не проживешь нигде[109]

В стране активно функционировали Русское психоаналитическое общество, Государственный психоаналитический институт и Детский дом-лаборатория. Большим достижением московских психоаналитиков было издание многотомной "Психологической и психоаналитической библиотеки" под редакцией профессора Ивана Ермакова. Ермаков интересовался не только медицинскими, но и культурологическими аспектами психоанализа, о чем свидетельствуют его книги "Этюды по психологии творчества А. С. Пушкина" (1923) и "Очерки по анализу творчества Н. В. Гоголя" (1924). Психоанализу покровительствовали Лев Троцкий и знаменитый ученый-полярник и организатор советской науки Отто Юльевич Шмидт. Существенную дань психоанализу, с теми или иными теоретическими коррективами и критическими замечаниями, отдали такие выдающиеся деятели русской культуры как Сергей Эйзенштейн, Всеволод Иванов, Николай Евреинов, Евгений Замятин, Михаил Зощенко, Михаил Бахтин и другие.

Сексуальностью интересовались не только психоаналитики. Например, книга известного психолога П. П. Блонского "Очерки детской сексуальности" (1935) написана с антифрейдистских позиций. Советский Союз был официально представлен во Всемирной лиге сексуальных реформ; ее пятый конгресс в 1931 г. должен был пройти в Москве (главным пунктом повестки дня был "Марксизм и половой вопрос"), но не состоялся и был вместо этого проведен в 1932 г. в Брно.

К 1930-м гг. все это становится ненужным, опасным, а затем и вовсе запретным. Уже в августе 1925 г был закрыт Психоаналитический институт (между прочим, сотрудников его Детского дома обвиняли в том, что они стимулируют сексуальное созревание детей, которые занимаются онанизмом чаще, чем дети из родительских семей). Одна за другой свертываются и подвергаются идеологическому разгрому многие другие науки о человеке и обществе - социология, социальная психология, психология превращается в служанку педагогики и т.п. Одни ученые исчезают в тюрьмах Гулага, а их книги уничтожаются или попадают в так называемые спецхраны - отделы специального хранения, откуда книги на дом не выдавались, а читать их в читальном зале можно было только по специальному разрешению, завизированному КГБ или, позже, партийными органами, и поскольку упоминать их в печати запрещено, предаются забвению. Другие авторы замолкают или переключаются на более спокойную тематику.

Сексуальное просвещение, которого и раньше было немного, полностью заменяется "моральным воспитанием". Обоснование этому дал не кто иной, как один из самых выдающихся советских педагогов Антон Макаренко. Макаренко начинает с совершенно правильной критики физиологизации полового воспитания, когда все проблемы сводятся к "тайне деторождения". Половое воспитание, по Макаренко, есть часть нравственного воспитания, задачей которого является научить ребенка любить. Но из этих правильных посылок Макаренко почему-то делает вывод, что никаких собственно сексуальных проблем вообще не существует и разъяснять тут нечего:

...С самого сотворения мира не было зарегистрировано ни одного случая, когда бы вступившие в брак молодые люди не имели бы достаточного представления о тайне деторождения, и, как известно... все в том же единственном варианте, без каких-нибудь заметных отклонений. Тайна деторождения, кажется, единственная область, где не наблюдалось ни споров, ни ересей, ни темных мест[110]

Возведя собственное сексологическое невежество и наивность в принцип, Макаренко считает специальное сексуальное просвещение детей и подростков ненужным и вредным:

Никакие разговоры о "половом" вопросе с детьми не могут что-либо прибавить к тем знаниям, которые и без того придут в свое время. Но они опошлят проблему любви, они лишат ее той сдержанности, без которой любовь называется развратом. Раскрытие тайны, даже самое мудрое, усиливает физиологическую сторону любви, воспитывает не половое чувство, а половое любопытство, делая его простым и доступным[111]

Звучит красиво и нравственно, но практически это не что иное, как традиционная фигура умолчания, оставляющая подростка один на один с его сексуальными проблемами и страхами.

Каковы были причины и социальные функции этой беспрецедентной в XX веке сексофобии, приведшей к тому, что на одной шестой части суши земного шара сексуальность стала "неназываемой"?

Прежде всего, как точно подметил Оруэлл, чтобы обеспечить себе абсолютный контроль над личностью, тоталитарный режим стремился деиндивидуализиро-вать ее, выхолостить ее самостоятельность и эмоциональный мир. Опасность для него в этом плане представлял не столько отчужденный физиологический секс, сколько индивидуальная любовь.

Связь сексофобии с деиндивидуализацией личности хорошо понимали такие писатели как Михаил Булгаков, Евгений Замятин и Андрей Платонов.

В романе Замятина "Мы" (1924, в СССР опубликован только в 1988г.) люди, превращенные в безличные "нумера", распевают "Ежедневные оды Благодетелю", читают настольную книгу "Стансов о половой гигиене" и спариваются по розовым талончикам, которые выдает им нумератор. Крамола против Единого государства начинается с индивидуальной любви, а удаление фантазии (символ кастрации) освобождает человека одновременно и от любви, и от исторической памяти.

В рассказе Платонова "Антисексус" (1926, в России впервые напечатан в 1989г.) рассказывается о новом аппарате, который позволяет устранить иррациональность секса. "Неурегулированный пол есть неурегулированная душа - нерентабельная, страдающая и плодящая страдания, что в век всеобщей научной организации труда... не может быть терпимо". Новый прибор устраняет из человеческих отношений половые чувства, позволяя каждому рационально регулировать свои наслаждения "и этим достигать оптимальной степени душевного равновесия, т.е. не допускать излишнего истощения организма и понижения тонуса жизнедеятельности. Наш лозунг - душевная и физиологическая судьба нашего покупателя, совершающего половое отправление, вся должна находиться в его руках, положенных на соответствующие регуляторы. И мы этого достигли"[112]

На первый взгляд, это пародия на популярные в 1920-х (и не только в СССР) механистические эксперименты в области сексологии или сатира на тоталитарный общественный строй в целом. Но платоновская антиутопия, в отличие от оруэлловской, не столько сатира, сколько художественно-философская рефлексия о принципиальной возможности или невозможности глубинного преобразования человеческой природы, причем рефлексия сугубо русская.

...Новое общество может решить все проблемы, кроме одной - пола, семьи, любви и секса; а чтобы заставить людей жить в этом обществе счастливо, их остается только оскопить.. И потому оскопление (этот термин точнее, чем кастрация, потому что в русской традиции он относился и к мужчинам, и к женщинам) - предельная метафора, выражающая абсолютную победу культуры, общества, власти над отдельным человеком с его полом, личностью и любовью. Так преображается глубочайшая сущность человека, центральный механизм его природы[113]

Русская антиутопия (это особенно характерно для таких произведений Андрея Платонова как "Котлован" и "Чевенгур"), уходящая своими духовными корнями в традиции скопчества, отрицает не только сексуальность и эротику, но старается элиминировать сами половые различия. Ее аскетизм, отказ от "буржуазного" семейного быта и противопоставление бескорыстного мужского товарищества семейному "накопительству" отличается глубокой мизогинией, связанной, возможно, с неосознанной, латентной гомосексуальностью авторов.[114]

Каковы бы ни были психодинамические истоки большевистской сексофобии, политически она способствовала утверждению всеобъемлющего социального контроля над личностью и фанатического культа Государства и Вождя. Как выразила это героиня романа Оруэлла, "когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и на все наплевать. Им это - поперек горла. Они хотят, чтобы энергия в тебе бурлила постоянно. Вся эта маршировка, крики, махание флагами - просто секс протухший. Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двухминуток ненависти и прочей гнусной ахинеи?[115]

Сексуализация Вождя, превращение его образа в могучий фаллический символ действительно имела место в советской психологии и мифологии. В книге Юрия Борева "Сталиниада" приводятся фольклорные тексты, указывающие на сексуальную мощь и полигамию Сталина:

Ой, калина-калина,  Много жен у Сталина...

По замечанию собирателя, эту частушку он услышал в 1936 году от соседской домработницы и, как идейный мальчик, спросил: "Откуда ты, Даша, взяла, что у Сталина много жен? Это неправда". На что получил ответ: "В деревне люди говорят, а люди все знают". Борев приводит также рассказы о сталинских оргиях с нагими вакханками и висящим под самым потолком большим моржовым фаллосом, и о том, что Сталину, как мифическому дракону, приводили молодых девушек[116]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.