Экскурсия № 13 Замоскворечье и далее

Экскурсия № 13

Замоскворечье и далее

Начнём путь от станции метро «Новокузнецкая». Вестибюль этой станции выстроен точно на том месте, где некогда стояла прекраснейшая церковь Прасковеи Пятницы, особо почитаемой купцами святой. Эта церковь и дала название проходящей рядом улице. Если пойти по ней в одну сторону, то придём к гостинице «Балчуг», к одному из зданий Центрального банка России, а далее через мост — к Кремлю и собору Василия Блаженного. В другую — минуя много старинных домов, домов с историей, придём к музею Бахрушина и Павелецкому вокзалу.

Вокруг — старинные районы. Здесь нет необходимости пользоваться автобусами и маршрутками, делать по несколько пересадок, чтобы добраться от места до места.

Наоборот, нам придётся себя ограничивать, чтобы не утонуть в «интересностях». В Замоскворечье сконцентрированы многие сокровища Москвы: Третьяковская галерея, упомянутый Театральный музей имени А. А. Бахрушина, Дом-музей А. Н. Островского, Дом-музей С. А. Есенина, чудной красоты храм в Кадашах с высокой колокольней-свечой. К Кадашам с Пятницкой ведёт кривой Черниговский переулок с двумя дивными церквушками XVII века и старинными палатами.

Дома в Кадашах за редким исключением выстроены в XVII веке, но потом последующими ремонтами им был придан внешний облик зданий XIX века: ведь обитатели этих домов старались следовать моде. Из-за этого нынешнее московское правительство посчитало возможным игнорировать их древность, и многие здания были снесены: Кадашевская набережная теперь полностью новодел, бельмом выделяющийся из остальной застройки.

Через Водоотводный канал, на острове — кинотеатр «Ударник», сквер со скульптурами Шемякина и печально знаменитый Дом на набережной, лидер по числу репрессированных жильцов. За ним прячутся сказочные палаты Аверкия Кириллова и давно остановленная кондитерская фабрика «Эйнем» — «Красный Октябрь», а ведь ещё в конце XX века от неё в округе всегда пленительно пахло шоколадом.

Чуден, прекрасен центр Москвы и гулять здесь можно бесконечно, но мы двинемся в другую сторону!

На Пятницкой улице сохранилось много старины: дома № 33, 42, 44, 46 стояли при жизни певца Замоскворечья Александра Николаевича Островского. Помнит его и храм св. Климента (Пятницкая, 28/7), связанный с воцарением Елизаветы Петровны. В ночь на 8 декабря ею был совершён государственный переворот, а 8 декабря — день памяти святого Климента, третьего по счёту епископа города Рима, жившего до разделения христианской церкви на православную и католическую. В Петербурге этот день был отмечен закладкой собора Преображения в Преображенском полку, а в Москве канцлер Елизаветы Бестужев-Рюмин решил перестроить соседний с его домом обветшавший Климентовский храм. Строительство очень сильно затянулось и было завершено лишь в 1774 г. уже после опалы и смерти канцлера.

В 1930-е гг. храм закрыли, но его передали Государственной библиотеке имени Ленина, и благодаря этому внутреннее убранство не было уничтожено: сохранился редкой красоты и оригинальный деревянный резной с позолотой иконостас со скульптурами. В стенах трапезной остались части старого храма XVII века.

Мимо храма от Большой Татарской улицы к Большой Ордынке, пересекая Пятницкую, проходит Климентовский переулок. Как нетрудно догадаться, Большая Татарская названа так потому, что в этом районе издавна жили татары. Пересекает её Большой Толмачёвский переулок — «толмач» по-старорусски значит переводчик. Есть в Замоскворечье и своя Болвановка, напоминающая о татаро-монгольском иге. Там стоит храм Спаса Преображения. Считается, что выстроен он именно на том месте, где в 1465 году великий князь Иван III разбил и втоптал в землю ханскую басму.

На Большой Татарской, на пересечении её со Старым Толмачёвским переулком, во дворе дома № 3, сохранилась Московская историческая мечеть (Б. Татарская, 28) — старейшая мечеть в Москве. Построена она была на рубеже XVIII–XIX веков во дворе переводчика Иностранной коллегии князя Суламита-мурзы Симинея, а после эпидемии чумы, когда большинство её прихожан, в том числе и сам князь, умерли, здание продали купцу Щукину. Старое здание сгорело в 1812 году, а четыре года спустя купцы-мусульмане подали прошение построить новую мечеть, но получили отказ. Они не сдались и через несколько лет добились-таки своего, при условии, что мечеть не будет иметь снаружи ни малейшего признака мечети. Минарет и купол разрешили возвести лишь в 1880 году. В 1939-м мечеть закрыли, а имама расстреляли. Мечеть вновь действует с 1993-го.

Почти напротив Старого Толмачевского в противоположную от Пятницкой сторону идёт Голиковский переулок, ведущий к Малой Ордынке, туда мы и направимся. Ведь для большинства из нас Замоскворечье — это прежде всего Островский. Александр Николаевич здесь родился, вырос, и действие большинства его пьес происходит именно в Замоскворечье. Он любил этот район и любил русское купечество, несмотря на то что изображал его подчас весьма сатирически. На Малой Ордынке, тоже в изобилии, сохранилась одно- и двухэтажная застройка XIX века. Конечно, мы не можем увидеть все эти домики такими, какими они были во времена великого драматурга.

Подойдём к дому (М. Ордынка, № 9/1), где прошли детство и юность Островского. После рождения сына семья переселилась на первый этаж двухэтажного дома причта во дворе уничтоженной в 1930-е гг. церкви Покрова Богородицы в Голиках. Во времена Островского в Замоскворечье всего было 67 церквей. Теперь осталось только 40, причём многие в руинах.

Дом, где провёл детство Островский, прямо скажем — не богатый: невысокий, с маленькими окнами — чтобы не уходило тепло, с низкими потолками — такие комнаты проще обогревать. Однако внутри очень уютно. В доме действует музей.

Фасадом дом выходит на улицу, а вход со двора. Раньше здесь было множество всевозможных пристроечек, чуланчиков, порой — курятников, обязательно — собачьих конур. Отец писателя был сыном священника, окончил Костромскую семинарию, а затем Московскую духовную академию, однако выбрал не духовную стезю, а стал практиковать как судебный стряпчий; дослужился до чина титулярного советника и получил дворянство. Мать, Любовь Ивановна Саввина, дочь пономаря, умерла, когда Александру шёл восьмой год. Из одиннадцати её детей выжило четверо. Через пять лет после смерти матери отец женился второй раз — на обрусевшей шведке Эмилии фон Тесин. Она почитала себя женщиной светской и плебейское Замоскворечье не жаловала. Наверное, слегка высокомерное, ироничное отношение Островского к купцам — от мачехи. Зато она постаралась дать своим приёмным детям самое лучшее образование и не жалела денег на учителей. Александр Николаевич знал шесть европейских языков (сравните с купцами-меценатами, которым всю жизнь приходилось навёрстывать упущенное в детстве, ведь учили их только писать да деньги считать!).

Юность Островского вполне можно назвать беспутной: из университета его выгнали «за непонятое наук», занятиям он предпочитал Печкинскую кофейню, погребок Зайцева у Каменного моста и театр. Конечно, его отец не мог потерпеть такого времяпрепровождения и определил сына на мелкую должность сначала в Совестной суд, а потом в Коммерческий. Работа Островскому понравилась: «Что ни дело — то комедия!» — отзывался о ней он, записывая в тетрадочку будущие сюжеты. Литературная слава Островского началась со скандала: его пьесы, которые сейчас воспринимаются как свидетельство горячей любви к русскому купечеству, самим купцам казались очень обидными. Особенно комедия «Свои люди — сочтёмся!», явно написанная по следам одного из судебных дел. По сюжету богатый купец переводит всё имущество на зятя и дочь, чтобы объявить себя банкротом и не платить долги, а те обманывают его. В общем, мошенник на мошеннике. Купцы восприняли пьесу как оскорбление всего их сословия и даже пожаловалось «начальству»; в результате автор был уволен со службы и отдан под надзор полиции, а пьеса — запрещена.

Дом Островского — не единственная примечательность Голиковского переулка. Здесь сохранилась уникальная деревянная усадьба дворянина Константина Критцкого — дом с мезонином, построенный в 1820-х гг. и до сих пор вполне крепкий. Теперь в нём часто проводятся концерты.

Малая Ордынка и Большая Ордынка идут параллельно друг другу. Многие дома одним фасадом выходят на Большую, а другим — на Малую Ордынку. Улицы эти были названы так то ли потому, что здесь проходила дорога в Орду, то ли из-за того, что здесь жили люди, в обязанности которых входило отвозить в Орду дань, или же селились сами ордынцы. Большая Ордынка изначально шла от Балчуга в сторону современной Зацепской площади и продолжалась Коломенской дорогой (современная Дубининская улица). После Смутного времени местоположение улицы изменилось, и теперь Ордынка ведёт строго на юг. Пройдём по ней. Здесь сохранились храмы св. Николая в Пыжах XVII века, названный так по имени полковника Богдана Пыжова, выстроившего первый храм на этом месте, и Иверской иконы Божьей Матери на Всполье; палаты XVII–XVIII веков, гимназии для купеческих детей, городские усадьбы, доходные дома.

Дом № 17 — это усадьба купца Куманина. Считается, что именно в этот дом Фёдор Михайлович Достоевский поселил Парфёна Рогожина. В правом корпусе этой усадьбы в квартире писателя Ардова, приезжая в Москву, в 1938–1966 годах подолгу жила и работала Анна Ахматова, памятник ей по рисунку Модильяни стоит во дворе дома. В начале июля 1941 года здесь произошла её единственная встреча с Мариной Цветаевой. К Ахматовой приходили её сын Лев Гумилёв, Фаина Раневская, Марк Шагал. На доме установлена мемориальная доска.

Дом № 21 — усадьба купца Долгова, приписывается Василию Баженову, родственнику Долговых. К сожалению, последующие перестройки изменили первоначальный вид здания. Считается, что Баженов проектировал и соседний храм иконы Божьей Матери «Всех скорбящих радость».

Дом № 22 был передан в 1871 г. Московскому епархиальному ведомству купцом Давыдом Ивановичем Хлудовым. В нём вначале располагалось Московское епархиальное училище иконописи и ремёсел; а потом — Мариинское женское епархиальное училище, куда принимали девочек 10–12-летнего возраста. Преимуществом пользовались дочери священнослужителей. Обучение продолжалось 6 лет. Девушки получали звание домашней учительницы и право работать в должности учительниц церковно-приходских и народных школ. После революции в здании училища была открыта школа красных коммунаров, затем рабфак. В настоящее время здание занимает Межгосударственный авиационный комитет.

Дом № 25 — первая в Москве автоматическая телефонная станция. В части здания действует музей, открытый накануне столетия Московской городской телефонной сети, где можно увидеть коллекцию старых телефонных аппаратов.

В 1877 году Александр Белл получил патент на телефон; его фирма принялась строить телефонные сети по всему миру, и в России тоже: в Петербурге, Москве, Варшаве, Одессе и Риге. Первая ручная телефонная станция в Москве открылась в доме купца Попова (Кузнецкий мост, 6), тогда сеть охватывала 800 номеров — в основном конторы. Частных абонентов было всего 246 человек — все очень богатые люди. Николай Гумилёв, восхищаясь новинкой, написал в 1918 году в стихотворении «Телефон»:

Неожиданный и смелый

Женский голос в телефоне, —

Сколько сладостных гармоний

В этом голосе без тела!

Тогда это воспринималось не как насущная потребность, а как игра, развлечение.

Но телефонная сеть развивалась, и к 1917 году в ней было уже 232 тысячи номеров! А к 1922 г. сеть сократилась почти втрое и составила всего 89 тысяч номеров. Декретом Совета Народных Комиссаров, подписанным В. И. Лениным 13 июля 1918 г. «О пользовании московскими городскими телефонами», была организована специальная комиссия, которая занималась распределением телефонов между потребителями. В первую очередь обеспечивались советские учреждения и предприятия. У частных лиц квартирные телефоны сохранялись в исключительных случаях и с обязательным предоставлением возможности пользоваться аппаратом всем проживающим в том же доме. На окраинах жители «приписывались» к ближайшему телефону, получая через местные Советы особые карточки на право пользования им.

Как работала телефонная сеть тех лет, мы хорошо знаем по фильмам о революции, где абонент выкрикивает: «Барышня! Барышня! Мне Смольный!» Бедная барышня должна была помнить фамилии и имена тысяч абонентов и соединять звонившего с нужным адресом, вручную втыкая штекер в огромном табло со множеством контактов. На эту работу принимали лишь высоких девушек с длинными руками, иначе им было не дотянуться до верхних углов этого табло. Работа была утомительной, напряжённой, девушки быстро уставали и часто ошибались. А порой ошибки случались намеренно: Алман Строуджер, владелец похоронного бюро в городе Канзас-Сити, терпел убытки при получении заказов по телефону, так как мужем одной из телефонисток был владелец другой конкурирующей похоронной компании, к которой эта телефонистка и направляла все звонки безутешных родственников. Возмущённый Строуджер поклялся навсегда избавить общество от зловредных телефонисток и изобрел автоматический телефонный коммутатор.

Первая автоматическая АТС в Советской России была пробной, открылась она в Ростове-на-Дону, К 10-й годовщине Октября заработали автоматические станции и в Москве — первая на Большой Ордынке, потом на Бакунинской, на 3-й Тверской-Ямской и на Арбате. Их здания были построены из монолитных железобетонных конструкций в стиле конструктивизма. Здания телефонных станций были однотипны, имели по четыре этажа: на первом размещались обширный вестибюль, междугородная переговорная, телеграф и зал почтовых операций, на втором — административные помещения; третий и четвёртый этажи предназначались для аппаратуры. Открывали станции очень торжественно, демонстрируя их как большое достижение советской власти и не акцентируя внимание на том, что вся начинка произведена зарубежной фирмой Сименс-Гальске.

Осматривая АТС, стоит обратить внимание и на более позднюю пристройку к основному зданию: она украшена современными, но от этого не менее искусными мозаиками с изображением разрушенных церквей Замоскворечья.

Замечательны строения под номером 34: здесь девяносто лет назад великая княгиня Елизавета Фёдоровна, позже причисленная к лику святых сестра императрицы и вдова московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича Романова, убитого террористами, основала Марфо-Мариинскую обитель сестёр милосердия. Сюда принимались православные женщины от 21 до 45 лет. Они не давали монашеских обетов, не облачались в чёрное, могли выходить в мир, спокойно покинуть обитель и выйти замуж. Так, художник Павел Корин, работая над росписью храма, полюбил одну из сестёр и женился на ней.

В обители на Ордынке были устроены две церкви, часовня, бесплатные больница, аптека, амбулатория, столовая, воскресная школа, приют для девочек-сирот и библиотека. На наружной стене обители висел ящик, куда бросали записки с просьбами о помощи, и таких просьб поступало до 12 тысяч в год. Обитель просуществовала до 1926 года, потом сестёр выселили, в соборном храме обители открылся городской кинотеатр, потом дом санитарного просвещения, а в церкви — амбулатория.

Дом № 41/24 — особняк М. Д. Карповой, в девичестве Морозовой, был куплен Тимофеем Саввичем Морозовым для вышедшей замуж старшей дочери. Анна Тимофеевна и её сын, продолжая морозовские традиции, пригласили украсить своё жилище самых лучших мастеров: неоклассициста Ивана Кузнецова, мастера русского модерна Фёдора Шехтеля. Те превратили особняк в настоящее произведение искусства.

Но послереволюционная судьба особняка оказалась весьма печальной. Коллекцию картин растащили по музеям. Библиотеку в 5000 томов реквизировали. Панно Конёнкова «Пиршество», висевшее над камином, передали в Третьяковку. Лепнину сбили, камины уничтожили. Но в 1990-х гг. дом выкупило некое ЗАО — и это тот редчайший случай, когда покупатель выполнил все условия по научной реставрации памятника. Жаль только, что на восстановленные интерьеры можно полюбоваться лишь на фотографиях: посторонним вход внутрь запрещён.

Дом № 47 — Александро-Мариинскоеучилище, а ныне — Педагогический колледж № 1 имени К. Д. Ушинского. Это представительная двухэтажная постройка в русском стиле с чугунными навесами над входами.

Дальше по улице — ещё несколько усадеб, среди которых есть и деревянные, но оштукатуренные. Одну из них занимает посольство Чувашской Республики. Попадаются здесь городские усадьбы с лавками на первых этажах и небольшими фабриками во дворах. Точно таким был в конце улицы и дом купца Викторсона (№ 66) — деревянный, одноэтажный, с мезонином, антресолями и каменным нежилым подвалом. Викторсон открыл в своём саду небольшую фабрику по производству папиросных гильз, где трудилось более шестидесяти человек. Такое использование усадебных владений было типичным для Замоскворечья: купцам было невыгодно покупать отдельную землю для фабрики, они предпочитали рационально использовать свои жилые участки и непосредственно контролировать производство. Производство находилось рядом с главным усадебным домом, в двухэтажном флигеле. Энергию для фабрики вырабатывал электрический двигатель. В настоящее время строения занимают посольства Исламской Республики Мавритания и Кубы.

Филиал Малого театра занимает здание № 69, это бывший Замоскворецкий театр Петра Струйского — актёра, режиссёра и антрепренёра. Церковь неподалеку — Св. Екатерины, что на Всполье, возведена по обету Екатерины II. Часть ограды — с двуглавыми орлами и аннинскими коронами — более старая, выкованная в 1730-х годах: её передали из Кремля.

В 1920-е гг. царские символы сбили, но теперь они реставрированы.

Последний дом на Ордынке (№ 74) выходит центральным фасадом на Серпуховскую площадь, а боковыми — на улицы Большая Полянка и Большая Ордынка. В 1880 году эту усадьбу приобрёл провизор Карл Августович Феррейн, открывший здесь свою аптеку. В 1913 году владельцем здания стал Владимир Карлович Феррейн, магистр в области фармации, числившийся купцом 1-й гильдии. Он сумел достойно продолжить дело отца, и аптеки Феррейна считались лучшими в Москве. Феррейнам принадлежали обширные поля, где выращивались лекарственные растения, из которых и делали медикаменты. Примечательно, что аптека существует в этом здании и по сей день.

И вот мы на Серпуховской площади. Здесь смыкаются улицы Большая Полянка, Большая Ордынка и Пятницкая. В семистах метрах от нас к востоку — музей Бахрушина (ул. Бахрушина, 31/12). На Павелецком вокзале — музей железнодорожного транспорта, где выставлен траурный поезд В. И. Ленина. Восточнее Пятницкой улицы в доме № 28/5/71 — старинная типография, принадлежавшая известнейшему книгоиздателю Ивану Дмитриевичу Сытину. Построена она была по проекту архитектора Адольфа Эрихсона и инженера Владимира Шухова. На углу Люсиновской улицы и Коровьего Вала — кинотеатр «Буревестник», работа знаменитого Жолтовского. Сейчас кинотеатр не действует.

В обе стороны от площади бежит Валовая улица, возникшая при реконструкции Москвы после пожара 1812 года. Это часть Садового кольца, но в отличие от севера Москвы садов здесь не разбивали, потому названия улиц напоминают о существовавшем здесь Земляном вале. Здесь находились одни из ворот, и вокруг них образовался рынок, где торговали всякой снедью. Застройка улицы производилась в 1940–1950 годах.

Здесь, на площади, начиналась дорога на Серпухов, эта древняя дорога не сохранилась, но её очертания можно проследить в современных улицах. Придерживаясь её маршрута, мы перейдём Валовую улицу и направимся от центра в район более бедного и более промышленного Замоскворечья — по Люсиновской. «Красот» здесь немного, но места по-своему интересные. Небогатые хозяева окрестных владений строили преимущественно утилитарные постройки, архитектурных изысков не было. Чаще всего это одно-, двухэтажные дома, каменные, деревянные или полукаменные — первый этаж кирпичный, второй — деревянный. Вокруг — сараи, навесы, заборы… Типичное лицо московской окраины XIX — начала XX веков.

Из этой массы выделяется городская усадьба П. П. Игнатьевой — Н. А. Белкина (Люсиновская, 8) в самом начале улицы. Напротив — храм Вознесения Господня за Серпуховскими воротами. В конце XVII века этот участок земли для строительства церкви предоставил Данилов монастырь, и там довольно быстро выстроили деревянный храм. Каменная церковь строилась на средства царевича Алексея Петровича (опального сына Петра Первого), но при его жизни успели освятить лишь нижний храм. После ареста и смерти царевича деньги перестали поступать, и строительство остановилось. Лишь в июле 1762 года церковь была окончена и освящена. В 1830-х-1840-х гг. храм подвергся значительным перестройкам, в 1929-м был закрыт.

Совсем рядом — станция метро «Серпуховская». От неё перпендикулярно Большой Серпуховской улице идёт Стремянный переулок, упирающийся в Дубининскую улицу, напротив их соединения стоит храм Флора и Лавра на Зацепе (Дубининская, 9, стр. 1). Эти святые — покровители лошадей и, следовательно, ямщиков — а здесь как раз располагалась одна из ямских слобод.

К югу от Стремянного переулка отходит улица Щипок. Здесь, на таможенной заставе, щипали, общипывали торговцев, приезжавших в Москву с возами товаров. После страшного пожара 1812 года Щипок застраивался медленно, здесь было немного домов и много огородов. До конца XIX века улица была одно-, двухэтажной застройки (именно таков № 18 — старейший каменный дом на Щипке), и лишь в начале XX века появился первый пятиэтажный доходный дом. На Щипке до сих пор сохраняется уникальное строение — бедный одноэтажный деревянный дом (№ 3). На современный взгляд — лачуга, но именно в таких домах жило большинство москвичей на окраинах.

Лишь три дома на Щипке включёны в городской реестр памятников. Поэтому здания, выходящие на Щипок, постепенно сносятся, идут на «реконструкцию». А пока обратите внимание на здания № 6/8, к. 4, — это бывшая богадельня, одна их тех, что были построены по завещанию Гаврилы Солодовникова, и на № 22 — бывший мель-завод (мукомольный, завод-мельница) «Новая Победа», которому уже 130 лет.

Люсиновскую пересекает улица Павла Андреева — бывший Арсеньевский переулок. На углу его и Мытной улицы — парфюмерная фабрика «Новая Заря» — бывшая Брокара.

Наверное, нет в России человека, который не знал бы продукцию фабрики «Новая Заря» — мыло, одеколоны, шампуни, духи… Человека, создавшего это производство, звали Генрих Брокар, он был французом по происхождению и до конца жизни говорил по-русски с заметным акцентом. Приехал он в Россию с вполне определённой целью — сделать состояние. По его собственным словам, страну нашу он никогда не любил и, выезжая за границу (из России), чувствовал себя так, словно, сняв грязную сорочку, надевал чистую. Но, несмотря на это, в России он прожил всю жизнь, тут он женился, тут было его дело и тут он собрал большую разнообразную коллекцию всевозможного антиквариата. Его, уже разбогатевшего, много раз спрашивали: почему он не уедет во Францию насовсем, цель ведь достигнута, но Брокар отшучивался: помирать вернусь на Родину. Так и случилось: он скоропостижно умер, отправившись на курорт в Канны.

Начал Брокар своё парфюмерное дело с мыла: он сумел завоевать огромную, но никем до той поры не освоенную нишу — простолюдинов. До Брокара простой люд в России вообще мылом не пользовался, употребляли щёлок, то есть настой древесной золы, самым лучшим почитая берёзовый. Городская беднота если и покупала мыло, то такое, о котором пословица ходила «Мыло — черно, зато моет бело». Брокар сумел так организовать производство, что его мыло «Народное» и выглядело бело, и пахло приятно, и стоило всего одну копейку за штуку. Теперь даже небогатый крестьянин или рабочий мог подарить своей жене или матери изящный «сувенир» от Брокара, чтобы бедная работница или крестьянка хоть на миг почувствовала себя барыней. Хотя, конечно, копейка в XIX веке и сейчас — это две большие разницы!

Вторым популярнейшим мылом стало «Детское» — с отпечатанными на нём буквами русского алфавита. Мамы обрели возможность совмещать приятное с полезным: купать детей и одновременно изучать с ними грамоту. А совсем маленьким детям нравилось мыло «Шаром», его можно было катать, как мячик.

Другим популярным брокаровским продуктом стала помада, но не та, которой красят губы, а та, которой мазали волосы. Сейчас показалось бы странным нарочно жирнить свой кудри, а сто с лишним лет назад, когда люди мылись в лучшем случае раз в неделю, это было вполне логичным. Ведь волосы естественным образом салились и издавали неприятный запах, поэтому их сразу смазывали отдушенным жиром, это облегчало укладку и позволяло скрыть то, что голова давно не мыта.

Брокар придумал объединять помаду, одеколон, мыло в набор — несколько продуктов с одним запахом и в красивой упаковке. Стоил такой набор дешевле, чем три продукта по отдельности, и это повышало спрос.

На Всероссийской выставке 1882 года, как мы уже упоминали, Брокар устроил себе такую рекламу, что долго Москва говорила только о нём: целый фонтан из одеколона! Посетители выставки норовили налить этого одеколона в принесённые с собой пузырьки, окунуть в фонтан платок, а некоторые даже пиджаки мочили!

Когда Москву посетила дочь императора Александра II Мария Александровна, герцогиня Эдинбургская, приглашённый на приём Брокар преподнёс ей диковинный букет: все цветы в нём были из воска и каждый пах так, как полагается пахнуть живому цветку. Молодая женщина была в таком восторге, что сделала парфюмера своим личным поставщиком. Теперь уже и светские львицы не обязательно выписывали духи из Парижа, а вполне могли купить брокаровскую «Персидскую сирень» со ставшим очень модным тяжёлым приторным ароматом.

Поначалу Брокар варил мыло в помещении бывших конюшен рядом с фабрикой «Красная Роза», но с расширением производства отстроил собственную фабрику — на углу Мытной улицы и Арсеньевского переулка. Здания сохранились, но после национализации производства фабрику зачем-то выселили из исторического здания, переведя в соседнее. Однако душистую продукция она выпускает до сих пор и зачастую по старым брокаровским рецептам.

Мытная улица у Серпуховской заставы смыкается с Люсиновской, Большой Серпуховской и Подольским шоссе.

Главная достопримечательность Б. Серпуховской и примыкающей к ней Павловской улицы — богоугодные заведения. Земля здесь была относительно дёшева, вот благотворители и выбирали эти места. В 1896 году открылся дом призрения купчихи Татьяны Гурьевой, пожертвовавшей более трёхсот тысяч рублей на это благое дело.

Теперь в здании — ожоговый центр Института хирургии имени А. В. Вишневского (№ 27). Рядом — принадлежащее этому же институту и сильно перестроенное здание Третьяковской богадельни для слабоумных. Средства на его строительство и содержание оставил П. М. Третьяков: его сын Михаил оказался душевнобольным. В оригинале богадельня была очень красива, она напоминала Псковский кремль.

На Большой Серпуховской, 31, находилось общежитие братьев Ляпиных для студентов университета и учеников училища живописи и ваяния — перестроенный склад.

Но самой первой больницей, выстроенной на Серпуховской, стала Павловская. С её постройкой связана весьма драматическая история: когда Екатерина Вторая приехала в Москву для коронации, вместе с ней был наследник престола, маленький Павел, который внезапно заболел. Екатерина очень разволновалась и дала обет в церкви, если наследник выздоровеет, обязательно построить в Москве больницу и церковь. Церковь, в Замоскворечье, мы уже видели, а больница — здесь.

Под больницу отвели усадьбу бригадира А. И. Глебова с обширным парком и прудами, но с довольно ветхими строениями. Глебов не мог отказаться от сделки, так как к тому времени был должен казне более двухсот тысяч рублей. Все строения усадьбы были отремонтированы, и уже осенью 1763 года начался приём больных. Тогда здесь было всего лишь 25 кроватей. В объявлении об открытии больницы говорилось: «.. Неимущие люди мужеска и женска пола как лекарствами и призрением, так пищею, платьем, бельём и всем прочим содержанием довольствованы будут из собственной, определённой от Его Высочества, на суммы, не требуя от них платежа ни за что, как в продолжение болезни их там, так и по излечении». О числе принятых и выбывших больных положено было доводить до всеобщего сведения сообщением в газетах. А чтобы не забывалось событие, ставшее причиной возникновения этой больницы, была отчеканена медаль с изображением будущего царя и надписью: «Свобождаясь сам от болезней, о больных помышляет».

Однако уже через год выяснилось, что помещений не хватает, а простого ремонта старой усадьбы было недостаточно: здания нуждаются в перестройке. Больницу перестраивали много раз, сохранившееся главное здание стало последним творением великого Матвея Казакова. Правда, архитектор прожил ещё много лет. Дело было в другом: Казакова обвинили в растрате. На самом деле вина престарелого архитектора заключалась лишь в том, что он недостаточно бдительно проконтролировал одного из недобросовестных смотрителей, но разбирательство и суд подорвали его уже не слишком крепкое здоровье, и Казаков подал в отставку и уехал в Рязань. Там он умер, получив страшное известие о пожаре в Москве.

Больница строилась и после, и теперь это огромный сложный комплекс, состоящий из 30 корпусов, раскинувшихся на территории в 13 га. Здесь трудились многие врачи, вошедшие в историю медицины, в том числе доктор Гааз, сделавший своим девизом слова «Спешите делать добро!».

Фёдор Петрович Гааз (1780–1853), настоящее имя Фридрих Иосиф, родился на юге Германии в семье аптекаря, сумевшего дать детям хорошее образование. Гааз учился в католической церковной школе, потом в Йенском университете изучал математику и философию, а затем в Венском университете окончил курс медицины, специализируясь на глазных болезнях. Успешно вылечив находившегося в Вене русского вельможу Репнина, Гааз по приглашению благодарного пациента отправился с ним в Россию и с 1802-го поселился в Москве, быстро приобретя известность и практику. Назначенный в 1807-м главным врачом Павловской больницы, Гааз в свободное время лечил больных в богадельнях, приютах, за что был награждён Владимирским крестом 4-й степени, которым очень гордился.

В качестве военного врача Гааз участвовал и в войне 1812 года, был под Парижем, а после окончания войны вышел в отставку и отправился на родину. Но там ему быстро стало скучно, и он снова вернулся в Россию, которую успел полюбить всей душой. Фёдор Петрович поселился в Москве и, занимаясь частной практикой, стал одним из известнейших врачей и очень богатым человеком, обладал огромным домом на Кузнецком мосту и роскошным выездом — каретой, запряжённой четвёркой белоснежных рысаков. В подмосковном Тишкове (Пушкинский район) Гааз купил имение в 100 душ крепостных и устроил там суконную фабрику.

Жизнь его круто изменилась в 1825 г., когда он был назначен главным врачом московских тюрем, а в Бутырской пересыльной тюрьме вспыхнула эпидемия тифа. Условия, в которых содержались заключённые, ужаснули Гааза. С этого момента и до самой смерти он посвятил себя одному делу: по возможности облегчить жизнь заключённых и особенно попавших в тюрьмы детей. Он добился облегчения веса кандалов, того, что их стали изнутри обшивать мешковиной; по его настоянию колонны ссыльных, отправляемых из Москвы в Сибирь, перестали приковывать к железному пруту.

По его настоянию Бутырка была перестроена в соответствии с требованиями гигиены и санитарии. В 1836 году на пожертвования, собранные Гаазом, была устроена при пересыльной тюрьме школа для арестантских детей. Детищем Гааза стали Старо-Екатерининская больница для чернорабочих и Полицейская больница в Малом Казённом переулке. Он принимал туда и бесприютных больных, подбираемых на улицах города.

Кроме того, Гааз добровольно брал на себя обязанность ходатая по делам, когда видел осуждённых безвинно или нуждающихся в снисхождении. Однажды ему довелось поспорить на эту тему с самим митрополитом Филаретом, которому изрядно надоели постоянные просьбы Гааза.

— Вы всё говорите, Фёдор Петрович, — возмущался митрополит, — о невинно осуждённых, но таких нет! Если человек подвергнут каре, значит, есть за ним вина.

— Да вы забыли о Христе, владыка?! — вспылил Гааз.

Окружающие притихли, ожидая гневного ответа митрополита, но тот после минутного молчания смиренно произнёс:

— Нет, Фёдор Петрович, не я забыл о Христе, а, видно, Христос меня оставил. — И, поклонившись, вышел.

На благотворительность ушло всё имущество богатого Гааза, и когда нужно было его хоронить, то пришлось это сделать за счёт полиции. В последний путь Фёдора Петровича Гааза провожали до 20 тысяч москвичей всех сословий и состояний. До самого Введенского кладбища в Лефортово гроб несли на руках. А в московской тюрьме была зажжена лампада перед иконой, приобретённой на скудные гроши арестантов. Могила Гааза на Введенском кладбище в Лефортово сохранилась до наших дней.

Ф. П. Гааз:

«До последней степени оскорбительно видеть, сколь много старання прилагается держать букву закона, когда хотят отказать в справедливости!»

В районе улицы Павла Андреева к Большой Серпуховской и Павловской улицам примыкает сквер. Рядом в Партийном переулке находится Московский электромеханический завод имени В. И. Ленина (бывший Михельсона), а в самом этом сквере 30 августа 1918 года произошло покушение на «вождя мирового пролетариата». Считается, что стреляла в него Фанни Ефимовна Каплан (Ройдман), молодая анархистка и террористка.

Впрочем, несмотря на то что Фанни не достигла и тридцати лет, послужной список у неё был богатый: ещё семнадцатилетней она участвовала в организации теракта, но бомба взорвалась раньше в номере гостиницы, тяжело ранив саму Фанни. Из-за этого она почти полностью потеряла зрение. Потом она много лечилась, причём одним из помогавших ей врачей был Дмитрий Ульянов, но лечение позволяло Фанни лишь избегнуть полной слепоты. Читать или заниматься рукоделием она не могла, но на улицах ориентировалась. Как полуслепая женщина могла стрелять и попасть в цель, до сих пор остаётся загадкой, и многие обоснованно сомневаются в правдивости официальной версии о её причастности к событию. Однако согласно протоколам допросов, Каплан во всём призналась. Она была расстреляна лично комендантом Кремля Мальковым в присутствии пролетарского поэта Демьяна Бедного. Её труп запихнули в железную бочку, облили бензином и сожгли.

В сквере стоят два памятника, один — Ленину, а другой — простой камень-обелиск с памятной надписью, москвичи называют его памятником Фанни Каплан.

На заводе есть музей, но он расположен в здании заводоуправления с пропускным режимом, и его экспозиция посвящена не покушению, а истории самого завода. Она содержит документы, макеты, образцы изделий и др. Заводу есть чем гордиться: именно на нём впервые были изготовлены ракетные снаряды для установок залпового огня — катюши.

Павловская улица переходит в Подольское шоссе. Его старое название — Александровский плац и Александровский проезд: между шоссе и Серпуховской до сих пор сохранились старинные Александровские казармы, позже переименованные в Чернышёвские по имени красноармейца Чернышёва, погибшего здесь на посту во время пожара. Раньше тут располагались 5-й Киевский и 6-й Таврический гренадёрские полки, потом — школа прапорщиков. На территории казарм снимался старый фильм «Солдат Иван Бровкин».

Сразу за казармами — сквер. Оттуда хорошо виден «Торговый дом «Даниловский», он же Московско-Ленинский универмаг на Люсиновской — один из старейших универмагов города Москвы, открывшийся в 1936 году. Двери универмага не закрывались и в годы войны: днём работники предприятия обслуживали покупателей, а ночью дежурили на крыше здания, оберегая его от зажигательных бомб.

Мытная, Люсиновская и Подольское шоссе смыкаются у Серпуховской заставы. Вот мы с вами и у Камер-Коллежского вала! Ближайшая станция метро — «Тульская». Рядом с ней находится панельный дом (Б. Тульская, 2) полукилометровой длины и высотой 50 метров. Как его только не называют: лежачий небоскрёб, дом-корабль, дом атомщиков, дом холостяков!..

Изначально этот дом был белым и действительно напоминал большой круизный лайнер. Сейчас он грязно-серый и вызывает ассоциации с какой-нибудь мрачноватой антиутопией. Про него ходит много разных баек: что в доме преимущественно однокомнатые квартиры, которые давали холостякам, что строили его инженеры — специалисты по атомным реакторам, и благодаря их расчётам дом выстоит даже при ядерном ударе. Последнее не хотелось бы проверять!

Рядом с круглым Даниловским рынком начинается зелёный Серпуховской Вал, в другую сторону — Даниловский Вал, обе улицы ведут к монастырям — Донскому и Даниловскому, до последнего менее пятисот метров.

Данилов монастырь был основан в конце XIII века московским князем Даниилом, младшим сыном Александра Невского, в честь своего небесного покровителя Даниила Столпника. Перед смертью князь Даниил постригся тут в монахи и был тут же похоронен. Его мощи долгое время сохранялись в церкви Воскресения Словущего, но после её закрытия захоронение было утеряно.

Монастырь этот то «оскудевал», то вновь возрождался благодаря заботам великих князей и царей. Иван Грозный много жертвовал на монастырь, но в Смутное время Данилов монастырь был почти полностью разрушен: здесь неподалеку произошло сражение войск Шуйского с войсками Ивана Болотникова и «царевича Петра», на самом деле самозванца Илейко Муромца. После победы Шуйского Болотников был сослан в Архангельскую область, ослеплён и утоплен в проруби, а Илейко Муромца повесили здесь, рядом с монастырём. Был он человеком сильным, а шея у него была очень толстая и жилистая, потому верёвка никак не могла его удавить. Тогда палач добил Илейку ударом дубины.

Разоряли монастырь и французы в 1812 году, а большевики в 1918-м его закрыли. В 1930-е в нём был устроен концлагерь для детей «врагов народа», расстрелянных на Бутовском полигоне. Дети часто болели и многие из них умирали, их хоронили в общей могиле у стены. Теперь на этом месте часовня.

На территории монастыря сохранились храмы и другие сооружения XVII–XIX веков, а монастырский некрополь снесён полностью, и лишь некоторые останки (Гоголя, Рубинштейна, Языкова и пр.) были эксгумированы и перенесены на новое место — в Новодевичий монастырь. При этом часть костей разворовали сами переносящие — в качестве сувениров.

На Даниловском кладбище есть отгороженный участок — мусульманский. Он был выделен для похорон в 1771 году и очень долгое время являлся единственным местом погребения мусульман.

До Донского монастыря — подалее, больше километра. Двигаясь по Серпуховскому Валу обратите внимание на разрушающуюся церковь на углу Хавской улицы. Более ста лет назад она была выстроена старообрядцами на собранные пожертвования, потом храм закрыли, а здание национализировали. В 1990-е гг. его выкупил некий предприниматель, ничего не зная об истории церкви, и собирался преподнести в подарок РПЦ. Однако патриарх вполне обоснованно отказался принимать такой дар: ведь храм этот никогда никонианцам не принадлежал. Вопрос остался открытым. Перейдёт ли храм в руки лиц, чьи единоверцы некогда возвели эту церковь, или здание рухнет окончательно — одному Богу известно.

Донской монастырь был основан больным и богомольным сыном Ивана Грозного царём Фёдором Иоанновичем. При нём был сооружён Малый собор монастыря в честь Донской иконы Божией Матери. В Смутное время он был разорён и восстановлен очень не скоро, однако царь Алексей Михайлович уже мог приезжать сюда на богомолье. При его детях здесь были возведены новые каменные храмы и каменная стена с двенадцатью башнями.

Во время страшной чумы 1771 года в Донском монастыре произошло страшное событие, которое и послужило причиной срочного приезда в город Григория Орлова и принятия им жёстких мер. У Варварских ворот монастыря находилась икона Боголюбской Божьей Матери, считавшаяся чудотворной. Невежественные люди — больные и здоровые — целовали её, надеясь получить исцеление от болезни или избежать заражения. Но никакого чуда не происходило, напротив, сама икона стала источником страшной заразы, поэтому архиепископ Амбросий приказал убрать её и целование икон запретить. Психология черни в XVIII и XX веках различалась мало: «власти скрывают», «власти нарочно травят народ» — и сейчас частенько можно услышать подобное. Вот и тогда «народ» решил, что власти нарочно устроили чуму и специально убрали иконы, чтобы не дать людям избежать горя. Начался бунт, чернь ворвалась в монастырь и буквально растерзала Амбросия, пытавшегося увещевать толпу. После этого в Москву были введены войска во главе с графом Орловым, зачинщики беспорядков были выявлены и повешены на Красной площади.

В течение всего XVIII века монастырь продолжал расстраиваться, здесь возникло кладбище, считавшееся богатым и престижным. Помимо представителей княжеских фамилий на нём были похоронены историки Бантыш-Каменский и Ключевский, архитектор Шервуд, философ Чаадаев, поэты Одоевский и Майков, «отец русской авиации» Жуковский. Есть здесь и братские захоронения жертв репрессий: Блюхера, Тухачевского, Якира, Мейерхольда и участников Белого движения: атамана Семёнова, генералов Краснова, Шкуро — после войны 1941–1945 годов эти люди были обвинены в сотрудничестве с фашизмом, осуждены и повешены. На кладбище до сих пор погребают видных деятелей науки и культуры, так, в 2008 году на нём нашёл последний приют Александр Солженицын.

После революции монастырь был закрыт, возвратил его церкви (так же как и Данилов монастырь) Леонид Ильич Брежнев.

Ближайшая станция метро — «Шаболовская», выходя на одноимённую улицу, прямо от метро хорошо видна Шуховская телебашня — «гиперболоид» инженера Шухова. Очень долгое время её изображение считалось эмблемой советского телевидения. Башня работает до сих пор: многие теле- и радиопрограммы транслируются именно отсюда. Особенно эффектна башня по вечерам, когда её конструкции красиво подсвечиваются.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.