М. Г. Литаврина Крым, Москва, Нью-Йорк – далее везде… Актриса Татьяна Тарыдина в зарубежье

М. Г. Литаврина

Крым, Москва, Нью-Йорк – далее везде… Актриса Татьяна Тарыдина в зарубежье

У Максимилиана Волошина есть стихотворение с такими строчками:

И бывал я не раз

В этом доме у вас,

Слушал тихие песни волны.

И теперь в тишине

Вспоминается мне

Это море да небо да вы…[816]

Оказывается, посвящено оно дому семейства Маркс, с которым поэт дружил еще с гимназической поры. Стихи Волошина тогда переписала в тетрадку под названием «Отузы» Татьяна, младшая дочь генерала Никандра Александровича Маркса. О ней, о Танечке Маркс, как ее звали в ту пору, и пойдет речь. Не без влияния Волошина, я думаю, она начала серьезно заниматься литературой, и впоследствии рассказы Т. Тарыдиной – «Татьянин день», «Женщина», «Одинокая душа», «Елка» и другие – будут напечатаны в «Русской мысли» и в «Речи», а затем, в эмиграции, в «Новом русском слове» (1944–1945)[817].

Это был хлебосольный, гостеприимный, по-настоящему интеллигентный крымский дом, притягивавший художников и поэтов. Маркс, к тому же палеограф, археолог, увлекавшийся историей Крыма, слыл знатным виноградарем. Военным комендантом Одессы стал поневоле. Впоследствии – в своих уже напечатанных за рубежом воспоминаниях – журналист Лев Камышников напишет о генерале Марксе и его дочери: «Очень мало напоминал он служителя Марса, своей большой шевелюрой и бородкой клинышком. Генеральский мундир сидел на нем как профессорский фрак (Маркс был доктором права, имел репутацию «левого», прогрессивного деятеля, серьезно пострадал и от белых, и от красных, – М. Л.). Генерал подвел меня к дочери, Татьяне Никандровне Маркс, по сцене Тарыдиной. Не думаю, чтобы сейчас артистку, выступающую в ролях бабушек, обидело мое воспоминание о тоненькой, изящной, совсем молоденькой женщине, которая птицей летала перед моими глазами»[818].

Поэт Максимилиан Волошин видел в своем крымском соседе личность выдающуюся, можно сказать – историческую: «Революция застала его начальником Одесского военного округа. Он, как человек умный и не чуждый политике, вел себя с большим тактом и был, кажется, единственным, не допустившим беспорядков в 1917 году в непосредственном тылу армии, а также предотвратившим в Одессе заранее назревавшие еврейские погромы… Маркс подавал руку нижним чинам и всякого, кто приходил в его дом, гостеприимно звал в гостиную и предлагал чашку кофе»[819]. Однако это естественное для него гостеприимство было расценено военными властями как «популярничанье и заискивание перед демократией». Равно как и то, что Маркс в 1917-м в Одессе вел переговоры с лидерами всех партий и поддерживал во многом поэтому порядок. В декабре 1918-го он отдал власть в руки большевиков и удалился в свои Отузы. Впоследствии сотрудничество с красными и станет поводом для ареста генерала-изменника (1919 год, см. об этом эпизоде также в воспоминаниях В. В. Вересаева[820]). Волошин в своих мемуарах немало внимания уделил трагической, полной превратностей судьбе самого генерала Маркса. После ареста генерала белыми он, Волошин, человек сугубо штатский, ходатайствовал перед А. И. Деникиным об освобождении и отмене приговора «государственному изменнику», что Деникин, несмотря на личную неприязнь – Маркс несколько раз выступал на государственном совещании против него – и сделал. Словом, Татьяна была дочерью мятежного, неординарного и чрезвычайно популярного в Крыму человека, с громкой фамилией.

Однако «волошинский сюжет» – с ним связана отдельная глава жизни Тарыдиной (см. ее собственные, опубликованные в зарубежной русской прессе, воспоминания о поэте) – специально мы здесь развивать не будем. Замечу вначале, что личный архив Татьяны Тарыдиной-Маркс был совершенно неожиданно обнаружен мною в Бахметьевском (Русском) архиве Колумбийского университета города Нью-Йорка[821]. (Работала она здесь как режиссер и педагог, со студентами-славистами, любителями театра, после войны два года, ставила «Свои люди сочтемся», «Таланты и поклонники» – в архиве есть благодарность от русского кружка университета от марта 1947 года.) Странно, что до сих пор никто этим архивом особенно не заинтересовался (о возможных причинах – ниже). Но вернемся к истокам этой интереснейшей судьбы.

Говоря об актрисах Серебряного века, обычно представляют себе некую блоковскую Незнакомку, даму модерна, ломкую и тонкую, в «упругих шелках», черных вуалях, траурных перьях и шляпах-аэродромах. Рискую предположить, что в немалой степени и по этой соблазнительной причине к подобным дамам существует пристальный и устойчивый интерес – и читателей, и, что греха таить, исследователей. В этом жанре Тарыдина не может конкурировать с известными «вамп» – и явно «тушуется». Несмотря на то, что сценическая деятельность Татьяны Никандровны начинается как раз в эти годы, ничего общего (судя по многочисленным архивным фотографиям) в ее внешнем облике с примами 1900–1910-х гг. вроде Гзовской, Рощиной, Яворской мы не найдем. Равно как не прочитывается и стремления подражать кому-либо из них.

Впрочем, когда она сама еще была подвижной, легкой и грациозной, ее первым сценическим амплуа было инженю-комик, но она быстро переходит на характерные роли и начинает играть старух, свах, приживалок и сплетниц Островского. Рассматривая более поздние снимки Тарыдиной, ловишь нечто общее с прославленной Варварой Массалитиновой. Кстати, бывшей для нее своего рода эталоном русской актрисы школы Малого театра. Да, плотная, не сказать толстая, основательная, круглолицая, кряжистая, необычайно типажная русская «тетка». И на слово «тетка» она, Тарыдина, впоследствии не обижалась. Ей вообще не была свойственна эта необычайно «нашенская», типичная для большинства эмигрантов привычка обижаться – на других, на страну, на судьбу…

И еще одно общее замечание. История театра зачастую пишется по верхушкам, дается выборка шедевров: самые громкие спектакли, самые блестящие карьеры… А как же «черный хлеб искусства», рутинная работа, дежурная афиша, «неправильные» судьбы? Ведь без них нет верной картины целого. Принцип выборки «самого главного» для исследования театра в изгнании вовсе не годится. Здесь удача – исключение, кризис – норма. С другой стороны, здесь «удачники» и первачи театральной сцены на родине меняются местами с дарованиями периферийными, казавшимися еще недавно кому-то третьестепенными и совершенно бесперспективными. Те, кто еще вчера был в тени гениев, вдруг перехватывают инициативу, обретают свою новую нишу и даже оказываются в центре внимания новой публики и чужого театра. И все же большинство так и не вписывается в новые предлагаемые обстоятельства…

Удачно или неудачно складывалась жизнь в зарубежье Татьяны Тарыдиной? Поначалу – рывок, вынесший вчерашнюю провинциалку на роли «кушать подано» в сотрудницы и знакомицы Яннингса и Рейнхардта, в партнерши Елены Полевицкой и Степана Кузнецова. Потом – отчаянные попытки «собрать театральный народ», случайные труппы, полулюбительские студии. Словом – как у всех. Я не претендую здесь на точную летопись, законченную биографию этой малоизвестной актрисы и очень интересного, многопланового человека – это лишь «сообщение» по найденным архивным материалам, – состоявшего в контактах и переписке с выдающимися людьми своего времени. (Она переписывалась многие годы с Екатериной Рощиной-Инсаровой, Ольгой Спесивцевой, Александрой Львовной Толстой.) Но уже найденного в американском архиве Тарыдиной достаточно, чтобы сделать интересные выводы. Это пример человека актерской профессии, никогда, ни в России, ни в зарубежье, не замыкавшегося в своей узкопрофессиональной деятельности и не ограничивавшего свою жизнь цеховым кругом или, говоря точнее, театрально-литературной богемой.

Татьяна Тарыдина (это ее сценический псевдоним) родилась в 1889 (дата устанавливается нами в связи с празднованием ее юбилея в Нью-Йорке в 1939-м) или 1891 году (другие, косвенные источники) – и прожила долгую жизнь. В 1907-м поступила в театральную школу режиссера Малого театра Айдарова. Об этом она вспоминает без удовольствия: «Принял он меня неохотно… «Вы генеральская дочь, и богатая, нечего вам хлеб отбивать у бедных девушек…»»[822] Виной тому нерасположение Айдарова или неприятный случай, когда она забыла на сцене текст и вызвала нарекания партнеров, но судьба в Малом театре, где она служила очень короткое время на должности «кушать подано» в самом начале 1910-х, не заладилась[823]. Кстати, ее впечатления о русском театре той поры – весьма неординарны. Помнит и хвалит она Радина-Хиггинса в сенсационном, почти скандальном «Пигмалионе» Московского драматического 1914 года – с автомобилем и настоящим дождем из лейки[824]. В числе лучших и любимых актрис она называет вряд ли кому сегодня известную Эвелину Федоровну Днепрову, тепло вспоминает партнера, игравшего сначала в Малом, а потом у Балиева, П. Е. Лопухина.

Итак, Тарыдина получает ангажемент сначала в маленький волжский город, а потом уезжает на юг, где подписывает в 1917-м контракт на летний сезон в Одесском театре с Василием Вронским и вступает в его труппу (на оклад в 150 р. и правом бенефиса «на общих основаниях» – см. прил.)[825]. Роли ее ощутимо «вырастают»: здесь, в Одесском театре, она играет чеховскую Мерчуткину и Паулину в «Милых призраках» Леонида Андреева. Непродолжительное время выступает в антрепризе Н. Михайлова в одесском театре «Трезвость» – кстати, вместе с Марией Людомировной Роксановой, когда-то мхатовской, неудачной по мнению автора, «чайкой» 1898 года. Ставят «Боевых товарищей» – из недавних времен русско-японской войны. В архиве находится билет Т. Тарыдиной – «члена профсоюза театральных тружеников г. Одессы». Играет она в труппах Малявина, Сибирякова, Аксарина…

Приближалась, однако, осень 1917 года. А 1920 год – последний, проведенный ею на родине. Описание отбытия с юга России на пароходе «Св. Владимир» (ей удается выехать с помощью коменданта Феодосии генерала А. Кутепова) и дальнейших сцен на его палубе – производит душераздирающее впечатление. С весны по осень 1920 года пароходы, транспорты, баржи, словом, любые посудины, способные держаться на плаву и набитые битком, уходили из Крыма по известным адресам: Варна, Константинополь… Тогда, в марте 1920-го, в момент отъезда, настроение у нее было, по собственному свидетельству, «как на похоронах», настолько не хотелось уезжать и не верилось, что там, за горизонтом, есть вообще продолжение жизни. А оказывается, начиналась новая – тяжелая, но очень длинная и небезынтересная «линия жизни». Будут триумфальные гастроли в Болгарии и Сербии, съемки на киностудиях Европы, будут Буэнос-Айрес и Барбадос…[826] А в это время в Крыму (1921), не выдержав всех обрушившихся на него невзгод, скончается отец, Никандр Александрович Маркс. Жизнь, подведя черту под крымской молодостью, расколется на две неравных части. Более полувека проживет Татьяна Тарыдина в Соединенных Штатах, и все эти годы будет стремиться создать там русский театр, или школу, или, на худой конец, любительский кружок. И никогда не будет унывать. В Бахметьевском архиве ее материалы оказались еще и потому, что театральный кружок она создала (вместе со своим мужем Яковом Шигориным) и здесь, при Колумбийском университете.

Но сначала – продолжительное турне по Европе с труппой Елены Полевицкой и Ивана Шмидта в 1920–1923 годах (она играет графиню-внучку в 1921 году рядом с Фамусовым-Дуван-Торцовым, Глафиру в «Грозе», а также Михеевну в «Последней жертве» и Прюданс в «Даме с камелиями» рядом с Е. Полевицкой – Катериной, Юлией и Маргерит)[827]. Ее хвалит Сергей Горный в популярном печатном органе русского Берлина «Театр и жизнь», ибо всегда видит и ценит в ее исполнении «не шарж, а мягкий и точный рисунок», «зоркость и четкость», соединение актерской наблюдательности с импрессионистической насыщенностью. «Ее лепка поз на сцене, ее отдельные моменты подобны скульптурам»[828]. Болгарская газета «Комедия» отмечает, что Тарыдина не потерялась рядом с яркой, «солнечной» Еленой Полевицкой – а ее Михеевна, ключница у Юлии, выделялась среди других исполнителей своей русской «типичностью»: «M-me Таридина се е винаги отличавала и откройвала средъ другите женски роли с своята типичность. Шигорин като типичен артист, Таридина като типична артистка сж двете найценни драматични сили от русската трупа на г. Шмидт»[829]. (Я. Шигорин, добавим, играл роль Салай Салтаныча и создал образ, по мнению болгарского рецензента, «интересен руски мужик».)

Затем – съемки на киностудиях Европы, имя Тарыдиной находим и в немецких архивах театра-кабаре Николая Агнивцева «Ванька-Встанька» – в списках труппы[830]. В берлинском спектакле «Жених из долгового отделения» Чернышева она играет вместе с прославленным Степаном Кузнецовым. Потом она уедет с Полевицкой в ту, самую экзотическую поездку своей жизни – в Южную Америку, играет на Барбадосе, в Бразилии и Аргентине (1923), у этих стран пока нет культурных отношений с советской властью, и русские эмигранты здесь – законные, тепло встреченные зрителем, «полпреды» русского театра[831]. (Об этом свидетельствует масса архивных фотографий.) Совсем скоро ситуация изменится, и сюда нагрянет советское «левое» искусство. Наконец, перебирается в США, где с начала 1924 года поселяется в Нью-Йорке.

В 1920-е годы она еще будет выезжать с гастролями в Европу, и сниматься в кино, – русская «типичность» востребована, как никогда. Пресловутый Цельник, к которому также приходит Тарыдина, извлекает из «русского бега» огромные кинодивиденды. Эмигранты, от профессионалов театра и кино до генералов Белой армии, ринулись на съемочные площадки Европы и Америки. В ролях (в основном комедийных) второго плана Тарыдина снимается на киностудии «Парамаунт» – в фильмах прибывшего сюда из Германии Дмитрия Буховецкого (1924) (например, в его «Лебеде» – ранее, у него же, она играла в других исторических фильмах и популярных экранизациях классики). Снимается и в «Распутине» у Эмиля Яннингса (роль знаменитой фрейлины Вырубовой).

С отъездом Буховецкого обратно в Европу упоминания о Тарыдиной-киноактрисе прекращаются. Но все-таки окончательный выбор ею уже сделан – в пользу Америки. Во второй половине 1920-х они с мужем Яковом Шигориным примут американское гражданство. 16 января 1924 года газета «Новое русское слово» писала о ней: «Популярная в германском кинематографическом мире артистка Одесского драматического театра Татьяна Тарыдина снимается в Берлине в ряде фильмов («Крейцерова соната», «Ревизор», «Дмитрий Самозванец»…) в комических ролях. Недавно она приглашена в Нью-Йорк кинофирмой Famous Players»…[832] (Впрочем, рассказ о кинематографической деятельности Тарыдиной – а она и здесь преимущественно выступает как «supporting actress» – несколько выходит за рамки нашей темы.)

Судя по дневникам и афишам, сохранившимся в архиве Тарыдиной, одним из ее первых начинаний в Америке стало участие в ролях второго плана в отдельных спектаклях бывшего мхатовца Льва (Лео) Булгакова (1888–1948). Они – представители одного театрального поколения. У обоих судьба в московских театрах не заладилась. (Напомним, что первым спектаклем Л. Булгакова-актера в Америке был «Сверчок на печи» на сцене «Черри Лейн Плейхаус». Постановка была осуществлена Иваном Лазаревым в собственной антрепризе в сезон 1924/25 года, – как замечала критика, «явно для Булгаковых»: Варвары Булгаковой, игравшей Мисс Пирибингль, и Лео Булгакова, игравшего Калеба – роль, безусловно, центральную[833]. Варвара Булгакова играла и у американских режиссеров, на английском, в основном в современных комедиях.) Затем Булгаков здесь поставит, и весьма удачно, по общему признанию, «Чайку» с Варварой Булгаковой-Заречной (1929). А в принципе – вся его жизнь здесь – «американские горки»: Булгаков неудачно интерпретирует «Врагов» М. Арцыбашева (пьеса шла здесь на сцене «Литтл Тиетр» под названием «Любовники и враги» в конце 1920-х) и потрясет всех своей постановкой «На дне» на сцене театра «Валдорф» в 1930-м[834].

К «сподвижникам» Булгакова будет поначалу примыкать и Тарыдина с мужем, Яковом Шигориным. Последний предпримет еще в 1924 г. в Нью-Йорке отдельные постановки одноактовок и «русских балов» (ставить он начал еще в труппе Елены Полевицкой). Газета «Новое русское слово» сообщала: «26 февраля 1926 года, в пятницу в Вашингтон Гай Скул состоится вечер драмы и комедии» с участием Варвары Булгаковой, Марии Успенской, Павла Баратова, Льва Булгакова, Татьяны Тарыдиной…[835] В афише – «Ведьма» Чехова, «Челкаш» и «Страсти-мордасти» Горького. В отличие от того, что принято думать о Льве Булгакове на родине[836], Тарыдина уже тогда убеждена (и это совершенно независимо от нее подтверждают анналы нью-йоркской сцены – собрание критических откликов, своеобразная хроника театральных сезонов 1920-х[837]), что «Булгаков в Америке готовит себе почетное место»[838]. (В связи с булгаковским «На дне» критика писала о необыкновенном созвучии по-мхатовски ансамблевого спектакля атмосфере «великой депрессии».) Несмотря на то, что некоторые реалии ночлежки были слишком натуралистичны и, как говорили, нарушали «приличия» американской сцены, спектакль Булгакова в газетных анонсах неизменно сопровождался значком inevitable* – «не пропустите»[839]). Ставил Булгаков и «Вишневый сад» для еврейской труппы Yiddish Theatre, и некую «Куртизанку» – с участием американских актеров – для Президент-театра…

Многие спектакли русскихпроходят в помещении «Нейборхуд Плейхаус». В это время с 16 актерами этого театра уже вовсю работает «по методу Художественного театра» Ричард Болеславский[840]. Преподаванием занялся и Лев Булгаков, в 1939-м открывший здесь свою собственную студию, еще одну среди множества других, руководимых русскими педагогами. Студии эти, обучавшие «русскому методу», как показывают журнальные объявления, плодились будто грибы после дождя[841]. (Умер Булгаков в 1948-м.) В отличие от Булгаковых, Тарыдина и Шигорин языком в совершенстве не овладели, даже для педагогической работы. И сосредоточили всю свою деятельность в «русском кругу», обнаружив и здесь, в русском Нью-Йорке, для себя большое поле деятельности.

Русская театральная жизнь уже «кипела». К середине 1920-х нью-йоркцы могут лицезреть многих звезд российской театральной эмиграции (не говоря уже о завершившей в 1924 г. свои гастроли в Америке труппе легендарного Московского Художественного театра). В том же сезоне, когда начинают свою деятельность в Америке Тарыдина и Шигорин (1924–1925 годы), в Нью-Йорке довольно успешно гастролирует и прописавшаяся в Берлине «Синяя птица» Южного (правда, некоторые здесь ее считают «вторым изданием» балиевской «Летучей мыши»). Сюда, в число актеров американских русских трупп, перейдут и некоторые балиевцы, в том числе коллега, когда-то актер Малого театра П. Е. Лопухин. Не без оснований говорят о возникшей и с каждым годом нарастающей конкуренции русских театральных коллективов.

Обозначив театральный контекст русского Нью-Йорка 1920-х, вернемся к Татьяне Тарыдиной. Когда Яков Шигорин и Леонид Кинский (Вл. Зелицкий. – М. Л.) наконец получают в свое распоряжение помещение камерного театра для своей «Интер-студии» в Ист-энде, их начинание приветствует Д. Бурлюк и тут же принимается за оформление русского сказочного спектакля – «Голубиной книги»[842]. Это одна из первых попыток основать здесь русскую репертуарную студию. Однако и она разделила судьбу многих «мимолетных», по слову Н. Н. Евреинова, эмигрантских предприятий. Создание настоящего русского театра растянется на все 1930-е годы и прервется Второй мировой войной.

В 1939 году, 7 октября, в Master Institute Theatre (ранее связанном с фондом Рериха) русской общественностью Нью-Йорка празднуется юбилей Т. Тарыдиной. В программе бенефисного спектакля – «Брак по расчету» А. Репникова и «Священное пламя» Сомерсета Моэма в режиссуре Якова Шигорина. Миссис Табрет, так напоминающая фру Альвинг Ибсена, считалась к этому времени коронной ролью Татьяны Тарыдиной – она играла ее еще в Берлине, и теперь она получилась у нее, пишет критик, «настоящей английской помещицей», переживающей «медленную трагедию» – «это мученичество за грехи всех г-жа Тарыдина передала в финальной сцене с предельной сдержанностью сценического выражения»[843].

В честь Татьяны Тарыдиной был дан обед в ресторане «Яр». На юбилейном вечере звучат знакомые мотивы – «мысль о создании Русского театра в Америке не умирает. После парижского опыта в Нью-Йорке вновь созрело желание строить настоящий русский театр. В этом направлении ведут работу артисты Я. Шигорин и Вл. Зелицкий». «Не пропадать же в самом деле Нью-Йорку! Чем мы хуже Парижа!.. Осенний сезон не за горами»[844], – будоражит русский артистический Нью-Йорк автор заметки в «Новом русском слове». Начать решено было с классики – ставить Островского: «Таланты и поклонники», «Доходное место», «Правда – хорошо, а счастье лучше». В образе Домны Пантелеевны (премьера спектакля «Таланты и поклонники» в помещении Barbizon Plaza Theatre, директорство Глэдис Андес, состоялась 25 марта 1939 года – он посвящался памяти Федора Волкова), заметит рецензент, у Тарыдиной было «трагическое непротивление судьбе, благородство материнских чувств»[845]. Если судить по речевой характеристике, была она, по его мнению, «не костромской, не тульской, а петербургской старухой»[846]. В этой же постановке Яков Шигорин играл Дулебова. Следующий спектакль с участием актрисы состоялся 18 ноября того же года – играли «Правда – хорошо, а счастье лучше», с Тарыдиной – Маврой Тарасовной, Яковом Шигориным – Барабошевым и Л. Булгаковым – Силой Ерофеичем[847]. По свидетельству репортера русской газеты, «театр был переполнен»[848]. В анонсах на будущий сезон (1940 год) сообщалось, что ставить в Передвижном театре будут Л. Булгаков, В. Булгакова и Я. Шигорин.

Однако время возникновения Русского Передвижного театра в Нью-Йорке, надеявшегося перехватить эстафету у закрывшегося Русского театра в Париже, оказалось малоподходящим даже для относительно стабильной работы. Призыв резервистов, военный налог на развлечения, а затем и вступление США в войну – все это не располагало к существованию театра в 1940–1942 годах. И тогда они перейдут к системе «русских вечеров», создадут кружок литераторов и поэтов, «Общество М. В. Ломоносова в зарубежье», которое станет центром притяжения русской эмигрантской интеллигенции. (Ломоносов в Бронксе – кому снилась такая экзотика?!) Особенность личности Тарыдиной проявилась в это время особенно ярко – она никогда не ныла, отличалась каким-то не российским оптимизмом и самоиронией, а главное, даже в неблагоприятных условиях умела «собрать людей» вокруг себя. Вскоре регулярно отмечается здесь «Татьянин день» – в дело распространения в зарубежье этого российского культового интеллигентского праздника, напомним, Тарыдина-писательница внесла солидную лепту, устраиваются «литературные чаи». Поэтесса К. Славина сочинила незатейливые стихи:

Так приходите в воскресенье

к Шигориным попить чайку.

У них приемный день.

Тоску сменит покой отдохновенья.

Опять в уюте шалаша

Кот Васька, две артистки-тетки

И одинокая душа…

В довольно праздничном капоте[849].

(Напомним: «Одинокая душа» – название рассказа Т. Тарыдиной.)

Собираются в студии Татьяны Тарыдиной и волошинские вечера, с участием поэтов и художников, знавших при жизни в Крыму автора «Путей России»[850].

А Русский Передвижной театр Якова Шигорина и Вл. Зелицкого по-настоящему откроется только после войны (фактически, в 1946-м) и аннонсирует в это время «Момент судьбы» Тэффи, «Событие» Сирина, «Линию Брунгильды» Алданова – многое из того, что уже брал для своей афиши Русский театр в Париже, но не сумел довести до конца[851]. Следует заметить, что Тарыдина и Шигорин в сороковые годы, подобно Греч и Павлову во Франции, включают в репертуар и драматургию советских авторов – в том числе Шкваркина («Чужой ребенок») и Булгакова («Дни Турбиных»), а затем военные пьесы К. Симонова. После супруги поставят «Женитьбу» Гоголя, «Бальзаминова» Островского, «Хамку» Константинова – спектакль, пользовавшийся особой любовью публики, – по свидетельству очевидцев, на этих представлениях всегда был аншлаг. В конце сороковых Тарыдина участвует в постановке пьесы Г. Г. Ге «Кухня ведьм» (сам автор выступил в роли следователя) и заслуживает высокой оценки Камышникова: «Т. Тарыдина очень убедительно передала душевный надрыв Марины, прошедшей страшный путь жизни, втоптанной в грязь пороками большого города, развратом, пьянством и унижением»[852]. После войны Яков Шигорин будет принимать активное участие в работе русского отдела «Голоса Америки». В середине 1950-х – любопытно сообщение Тарыдиной о новых продолжателях русского театрального дела в Нью-Йорке и об их первых, но многообещающих, как казалось ей, попытках: «21 ноября состоится спектакль единственного сохранившегося подлинного театра – Вс. Хомицкого, который неустанно борется со всякими трудностями на своем пути и покажет нам пьесу из нашей эмигрантской жизни – трехактную «Карьеру», и мне хочется воззвать к вам, протянуть руки и сказать: да пойдемте все на этот спектакль!»[853] В это время ее собственная актерская сила уже угасает, и она может позволить себе лишь изредка руководить студийными постановками – в 1953–1956 годах ее ученики ставят «Зеленое кольцо» Гиппиус, инсценировки Аверченко и Тэффи.

Заслуживают внимания в этом архиве не только ее мемуары, воспоминания о волошинском Коктебеле (частично опубликованные в «Новом русском слове» в 1976 году), московском и провинциальном театре 1910-х годов. Наибольший интерес все же представляет переписка Т. Тарыдиной со многими театральными деятелями российского зарубежья, позволяющая реконструировать быт и образ жизни русской эмиграции накануне и после Второй мировой войны… А это – вещи пока мало изученные.

Театра в ее – и не только в ее – жизни становилось все меньше и меньше. Одни делали «хорошее лицо при плохой игре», продолжали чувствовать себя избранными, не желали сдаваться – «мы не в изгнаньи, мы в посланьи!», другие глухо страдали от унижений и проклинали бесчувственный прагматизм Запада.

Вот письмо звезды Мариинки, «Русских сезонов» и Гранд-Опера Ольги Спесивцевой (1969 год): «Несмотря на тяжелые переживания, судьба вынесла нас на поверхность жизни, мы оказались избранными»… И рядом – благодарность «за присланные яблоки и старое пальто»[854].

Балетмейстер Березов, словно вступая в дискуссию, из Лондона: «Где хорошо, там нас нет… И здесь в литературной среде много зависти, недоброжелательства, высокомерия»[855].

Наконец, процитируем письмо Александры Львовны Толстой от 30 октября 1975 года (Тарыдина и Шигорин давали в домах престарелых Толстовского фонда благотворительные спектакли): «Вообще чем больше живешь, тем больше понимаешь, почему посланы страдания. Не могу только понять, почему посланы такие неимоверные страдания – и за что – всему русскому народу. А мы, русская эмиграция, мало чем помогаем и забываем их. А знаете, есть такая песня «Скачет птичка весела по тропинке бедствий». Человечество идет в настоящее время по тропе бедствий. Мне как-то очень ясно, что все, что мы переживаем – эгоизм, атеизм, страдания, нечеловеческая жестокость – это начало новой мировой революции, и страшно жить. Я так счастлива, что мне идет 92-й год»[856].

Представляется, что Татьяна Тарыдина могла бы под этим подписаться, хотя бы отчасти – она дожила почти до 87 лет. Но еще, в отличие от эмигрантов «с миссией» и «с посланием», она умела радоваться тому, что есть, и всегда умела делить радость других: последние ее письма – о студии, наверное, тоже мимолетной, на 57-й авеню, о молодой актрисе Татьяне Левицкой, которую она благодарит за счастье совместной работы над «Анной Карениной» (последняя запись – 1975 год)[857].

А все-таки жаль, что отпустил за рубеж русский театр Татьяну Тарыдину. Человека талантливого, не по-актерски щедрого. Жаль, что хвалебные рецензии на ее Михеевну и Пантелеевну мало кому известны. Они были ею бережно собраны и вклеены в самодельный альбом с обложкой от книги на чужом языке – «The History of the USA»…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.