30. ХРАМ ШИВЫ ПОД МУССОННОЙ ГРОЗОЙ

30. ХРАМ ШИВЫ ПОД МУССОННОЙ ГРОЗОЙ

Пуна. Город золотой, незабываемый. Стоит на горах и в окружении гор. От Бомбея, от побережья, дорога идет в глубь штата Махараштра. Бежит вверх, вьется, огибает крутые склоны и стелится по пологим. Она пересекает рощи и поля и минует селения, где все дома прячутся от муссонных ливней под высокими черепичными крышами. Долины внезапно разверзаются прямо под колесами, и тогда видно, что машина забралась уже очень высоко. Перевал, вниз, вверх, вниз, и вот первые сады Пуны, города зеленого, чистого, полного цветов, маленьких пестрых лавочек и чудесной погоды.

Меня поместили в один из центральных старых отелей. Три комнаты на меня одну, три комнаты, сумрачные, с окнами, затененными навесом внешних галерей.

От всего этого мне стало как-то невесело. И когда на следующий день пришли друзья из индийско-советского общества и сказали, что один из жителей города просит меня жить в его доме, я несказанно обрадовалась и тут же перебралась на новое место, в дом семьи Гходке.

Мы сразу подружились. Мой хозяин и его жена приняли меня как родную и стали называть сестрой, обижаясь, если я обращалась к ним иначе, чем «брат» и «сестра». А четыре их сына и две дочки тут же превратились в моих племянников и племянниц.

Меня водворили в отдельный дом с пятью комнатами. Я предпочитала пользоваться одной, где и спала и занималась, готовясь к урокам, а остальные отдала в полное владение ящерицам, которые с упоением носились по стенам, ловя мух, бабочек и прочих насекомых. По стенам тянулись узенькие цепочки черных муравьев, а иногда проползали большие серые пауки, которых я ужасно боялась, мысленно умоляя ящериц поскорее их изловить или хотя бы напугать. На стене, на плечиках висели мои платья, и не раз, встряхивая их перед тем, как надеть, я изгоняла из них всю эту живность, включая ящериц. Словом, все, что бегало по двору и саду, бегало и в комнатах. Хотя, правда, змеи не было ни одной.

Каждое утро меньшая из моих племянниц, четырехлетняя Сараю, прибегала звать меня к завтраку и очень огорчалась, когда видела, что я уже встала и не надо меня будить. За завтраком мой брат рассказывал семье о газетных новостях и расспрашивал меня о нашей стране, не уставая восхищаться каждым моим ответом.

Потом я шла проверять тетради своих учеников и до обеда не поднималась от стола. Учеников-то было тридцать, и мне надо было в 40 дней преподать им годовой курс русского языка!

Потом прибегал кто-нибудь из детей, а то и трое или четверо вместе, чтобы позвать меня к обеду. За обедом всем ставили по металлическому плоскому блюду с горой риса и чашечками разных приправ к нему. Надо было видеть, как каждый лил эти приправы в рис и мешал его правой рукой (обязательно правой, левая рука нечиста – ею выполняют туалетные функции: гигиеническое правило, необходимое в условиях индийского климата). Все и всюду в Индии так едят. Но я при всей моей зависти к такой ловкости сама так и не научилась этому, а пользовалась вилкой да ложкой и чувствовала себя белой вороной. Как и на собраниях или зрелищах, все сидели на полу, а мне подавали стул, и я возвышалась над всеми, словно для обозрения. Очень неловко, а на полу не могла просидеть и десяти минут: то нога онемеет, то в боку заколет, то спина заноет, ну, словом, никак. Нужна тренировка.

После обеда я ехала на урок на четыре часа. Для меня это были «звездные часы», и пролетали они незаметно. Я любила, очень любила эту работу. Мне нравилась легкость, с какой индийские студенты воспринимают уроки, их интерес к нашему языку, милое произношение и та радость, с какой они открывали схожесть многих русских слов с индийскими: «у вас „сахар“ и у нас „сахар“, у вас „земля“ и у нас „дзумля“, у вас „деньги“ и у нас „денги“, – как замечательно!»

А уж когда я на уроках или лекциях начинала систематически прослеживать родство словарного запаса русского языка и санскрита и сходство их грамматического строя, тут радости не было предела. Нашей общей радости. Словом, я любила эту работу.

Вечером, после ужина, когда я сидела под лампой и готовилась к урокам, в комнату слетались и заползали все мухи, мошки, бабочки, мотыльки и жуки, какие только там водились. И когда вывелись однодневки, то их набилось ко мне такое множество, что утром пол оказался покрыт целым слоем их крылышек. А их самих съели ящерицы и, отяжелев, спали по углам, цепко держась своими лапками за поверхность стен.

Иногда моя старшая племянница, кудрявая красавица Налини, приходила ко мне, упрашивая меня немножко отдохнуть, а когда я ложилась, она опускалась на пол у кровати и разрисовывала мне хной ладони и пальцы рук. Какой это ни с чем не сравнимый отдых, когда в жаркий день по вашим пылающим рукам легко скользит тонкая кисточка, смоченная холодной жидкой кашицей из хны! Какое незабываемое удовольствие! И легкий свежий запах хны, похожий на ночной ветерок, – как все это удивительно освежает, успокаивает, усыпляет.

За сорок дней, прожитых в этой семье, я так привыкла к каждому из них, так искренне подружилась с ними, что действительно воспринимала их как родных. И никогда не забуду их ласку, приветливость и доброту.

Шивалингам – фаллос бога Шивы. Храмовая скульптура, камень

Мой брат и мои друзья-студенты много возили меня по Пуне и вокруг нее, многое мне показывали и со многим познакомили. Все, о чем я слышала, читала, что изучала, – все открывалось здесь передо мной, делалось близким, явным, ощутимым.

Сомавар – понедельник. Это день бога Шивы. Все истинные шиваиты в этот день посещают храмы, чтобы поклониться священному фаллосу – символу созидательной энергии бога.

Как и со всеми богами, с Шивой индийцы обращаются, просто, по-домашнему, доверительно делясь с ним своими чаяниями и прося помощи так, как просят ее у друга или родственника. Часто к нему обращаются женщины, жаждущие потомства.

Бог-оплодотворитель, великое начало всех начал – он должен помочь! – и тысячи паломниц стекаются в прославленные храмы, прижимаются животом к огромному каменному фаллосу, молят о зачатии. Жрецы бормочут мантры, собирают дары, приносимые богу, а иногда играют роль и самого бога, зарождающего жизнь в лоне женщины.

А вот на типографских бумажных иконах, которые продаются почти на каждой улице и которыми обвешана и оклеена изнутри каждая лавочка, всемогущий Шива изображается и по-другому.

Здесь он сидит на расстеленной шкуре оленя, шкурой же покрыты его чресла. Он погружен в великое безмолвное раздумье, он йог-отшельник, он созидает мыслью.

Лежит невдалеке верный бычок Нанди, а вокруг горы, горы, горы. Это Гималаи – престол богов, приют отшельников, родитель великой реки Ганга.

Ганг, или, точнее, Ганга, тоже изображается на этих картинках в виде водной струи, стекающей с головы Шивы и бегущей по траве. Как она попала к нему на голову, спросите вы?

Она была вызвана к жизни другим богом Вишну. Она низринулась могучим потоком из большого пальца его ноги на землю. Увидев, что ее падение причинит много разрушений, Шива принял ее на свою голову, и она растеклась на несколько мирных потоков, разделенных его локонами.

Но Шива бывает и гневен, и тогда огонь его гнева может испепелить весь мир. Он дуалистичен, он созидает, разрушая, и разрушает для созидания. Когда он танцует бхайрав, танец гибели, трепещет вся Вселенная.

Таким знает Шиву народ Индии, такому Шиве молятся, таким он предстает и перед чужеземцами, покупающими его бронзовые изображения в качестве сувениров.

В один из понедельников мой хозяин и брат сказал мне:

– Дорогая сестра, хочешь поехать с нами в храм бога Шивы?

– О, конечно, – не замедлила я с ответом. – Когда едем?

– Все готово. Идем в машину.

Набились, как всегда, в машину так, что было даже непонятно, как это вообще можно поместить в ней столько человек, и двинулись в путь. Миновали сады и коттеджи Пуны, проехали по шоссе между гор – не помню, сколько миль, – и остановились. Направо до следующей гряды холмов лежало лессовое поле, налево громоздились каменистые невысокие горы. На ровном поле виднелись пальмы, пальмы, – и больше ничего.

– А где же храм? – не вытерпела я.

– Сейчас пойдем, сестра, не спеши.

– Далеко?

– Сколько бы ни было, бог нам поможет.

– Ну хорошо, пойдем.

К счастью, мы оставили в машине с шофером маленькую Сараю, потому что все, что разыгралось в дальнейшем, могло вообще лишить семью моего названого брата этой очаровательной девочки.

Мы двинулись прямо по гладкому полю, растрескавшемуся от жары и поросшему редкой травой. Под ногами носились на страшных скоростях сотни тысяч крупных черных длинноногих муравьев. Не в пример всем своим собратьям, которые всегда куда-то целеустремленно двигаются, эти метались как ошалелые во всех направлениях и, насколько я могла заметить, никого не ловили, ничего не собирали и вообще не занимались никакой полезной для себя работой.

Они взбирались на голые ноги людей, ползали по голеням, видимо, не сразу сообразив, куда это их занесло, и тут же сбегали вниз, чтобы опять метаться по земле, как по аду.

Сначала я пыталась их стряхивать с ног, но быстро поняла, что под солнцем это занятие утомительное и полностью бесполезное, и предоставила им носиться по моим ногам сколько угодно.

Разглядывая этих мятущихся муравьев, я не сразу обратила внимание на то, что солнце уже почему-то не печет и что даже стало как будто темнее, чем должно быть в предвечерний летний час. Взглянув наверх, я увидела, что из-за гор и холмов, да к тому же со всех сторон одновременно, на небо, клубясь, лезут густые тучи в тугих черных и белых завитках. Солнце старалось пробиться сквозь них и показать нам пальмы на фоне заката, но могло прорваться через их разрывы только двумя-тремя лучами, а от этого панорама становилась еще страшнее, так как подсвеченные снизу клубы туч делались похожими на дымы огромных пожарищ.

– Не кажется ли вам, брат, что скоро будет дождь? – осторожно осведомилась я.

– Да, будет, – оглядев небо, спокойно ответил мне мой милый Гходке.

– Ну а как же мы? Ведь это будет муссонный дождь, – пыталась я все-таки выяснить наши ближайшие перспективы, зная, что слово «муссонный» само по себе объясняет индийцу многое.

– Да, сестра, благодарение богу, муссон начался.

На этом разговор оборвался, И мы продолжали свое шествие в неизвестное, но явно грозное будущее.

Шоссе давно скрылось из глаз, мы отошли, вероятно, мили на три. Впереди виднелась роща. Подойдя ближе, мы разглядели белый конус храмовой крыши в густой зелени огромных манговых деревьев и флаг бога Шивы над ней.

– Ну вот, дорогая сестра, мы и пришли.

Я уже боялась даже взглянуть на небо. Я только заметила, что еще только что храм был ясно виден среди зелени, а теперь мрак сгустился так внезапно, что не поймешь, где храм, а где деревья. К тому же налетел сильный ветер и стал отчаянно трепать ветви деревьев. Поднялся ужасный свист и вой, да на все это сверху еще внезапно обрушился гром. Причем не наш, русский гром, который можно слушать, как музыку, и даже стихи под него слагать, а гром индийской муссонной грозы, сплошной, не прекращающийся ни на миг, сталкивающийся в небе сам с собой и с неимоверной силой ударяющий по земле и по вашим барабанным перепонкам. Гром бога Индры.

Нащупав во мраке руку своего брата, я вцепилась в нее мертвой хваткой и сказала себе, что мы погибнем только вместе. Он прокричал мне в ухо:

– Не бойся, сестра, бог всегда с нами!

– Где все остальные? – завопила я, но он уже не услышал. И вообще, больше никто уже ничего не слышал, кроме грохота, сотрясавшего самые основы всего сущего.

Рука, за которую я судорожно держалась, вела меня куда-то во мрак.

Какие-то ступени под ногами… Мы начали спускаться. И тут ударила долгая яркая молния. В моих глазах навеки запечатлелась картина, которая открылась перед нами.

Лестница крутыми ступенями уходила вниз, во двор храма. Двор был выложен большими плитами серого камня, а между ними пучками росла трава.

Ведический бог Индра, владыка гроз, вознесся из молочного океана на белом слоне. Прорисовка С. Потабенко

Его окружали стены, сложенные из каменных, почти необтесанных глыб. Деревья, густые и черные, в ужасе метались по ветру. За двором беспокойно неслась черная вздувшаяся река, а на другом ее берегу хаотически громоздились темные скалы.

А посередине двора, среди этих туч, скал и хлещущих ветвей стоял храм. Белый, узкий, стремительно взлетающий кверху выпуклым конусом своей крыши, изящный, вычурно отделанный скульптурной резьбой, гармоничный, как сон о совершенстве, застывший здесь много веков тому назад.

Потом снова грянул гром, и сгустился мрак. И рука Гходке потащила меня вниз, по плитам двора, к двери храма и в храм. Здесь мы наконец перевели дыхание и смогли оглядеться.

Мы стояли в круглом небольшом помещении. В нишах по стенам мерцали глиняные светильники, освещавшие только самих себя. Каждый наш шаг гулко отдавался под холодными сводами.

Скульптурное изображение Ханумана в храме бога Вишну

А напротив входа в храм, в нескольких шагах от него, во дворе стоял в каменной нише огромный бог-обезьяна Хануман. Весь покрытый красной краской, озаренный пламенем больших светильников, пылающих как факелы, он казался воплощением огня, вспыхнувшего во мраке этой грозовой ночи. И ничего не было видно оттуда, где мы стояли, кроме безграничной тьмы и огненной фигуры огромной каменной обезьяны в позолоченном шлеме и с булавою в поднятой руке.

Оторвав наконец зачарованный взгляд от Ханумана, я обнаружила, что осталась одна.

– Брат, где вы? – воззвала я в ужасе.

– Здесь, иди сюда, сестра, – донесся откуда-то из-под земли голос Гходке.

Тут я заметила маленькую дверь в стене и проникла сквозь нее еще на одну лестницу, ведущую дальше вниз.

Держась обеими руками за каменные стены, я спустилась и обнаружила здесь всю нашу компанию. Они молились, стоя вокруг шивалингама, еле освещенного масляным светильником. На шивалингам капала вода, и было очень холодно в этом подземном святилище.

И очень тихо – сквозь толщу каменных стен и пола гром не проникал сюда.

А когда мы вышли наверх, то на нас обрушился еще и ливень.

Кто не был под муссонным дождем, тот не может себе представить, что это такое! Вы сразу попадаете на дно реки или озера и двигаетесь в толще воды, не задыхаясь только благодаря чуду.

По дну такого озера, которое еще недавно было двором храма, мы быстро пробежали к лестнице, взлетели наверх и укрылись под сводом ворот.

Ливень хлестал, выл, свистел, шипел, сверкал, мешался с громом и молниями. Сквозной ветер с воем несся в туннеле ворот, а мы сидели на каменных скамьях, мокрые, ледяные, прижавшись друг к другу (женщины на одной скамье, мужчины на другой: Индия – всегда Индия!), и, стуча зубами, не чаяли выбраться отсюда. К нам присоединялись еще какие-то паломники, вынырнув из водяного мрака, – старая женщина и двое мужчин. У одного был на руках маленький ребенок. Он спал, положив голову отцу на плечо. Все были такие же мокрые, как мы, но все кротко улыбались и никак не выражали своего отношения к истории, в которую попали. Завязался тихий разговор.

Автор присутствует на почитании Шивалингама в храме Шивы

Из этого разговора выяснилось, что обратного пути нет, так как по полю несутся с гор потоки селя, промывшие себе в мягкой почве глубокие русла, и что надо пробовать добраться до шоссе кружным путем, горами, но во время дождя это небезопасно.

Когда Гходке перевел все это мне, я только тихо вздохнула.

Посовещавшись еще с полчаса, мои спутники решили все же попробовать добраться до шоссе полем.

Гходке, сказав: «Мужайся, сестра, бог нам поможет», взял меня за руку, и мы двинулись в кромешный мрак под потоки дождя. С первых же шагов я уяснила себе, что в обуви идти невозможно, так как мы проваливались в грязь почти до колен и мои босоножки застревали на дне этих ям, охватывая ноги, как кандалы.

Я их содрала с себя и понесла в руке, но тут же с ужасом ощутила, что почва набита мелкими острыми камнями и что вывих ноги будет, по-видимому, самой легкой и безопасной травмой в данной ситуации.

Пройдя таким образом шагов сто из нужных нам трех или четырех миль, мы встретились с первым потоком селя, который с бульканьем и урчаньем несся во тьме, поперек нашего пути.

Человек, у которого был ребенок на руках, молча вошел в эту черную бурлящую реку и сразу же провалился по пояс. Мы еле вытащили его обратно.

Потоптавшись в размокшей земле еще минут пять, мы решили вернуться в храм – единственное твердое и прочное место в этом хаосе из мрака, воды, грязи и катящихся камней. Вернулись. Мокрые, иззябшие, опять сели на ледяные каменные скамьи в потоке сквозняка.

– Хороший муссон! – сказал кто-то с удовлетворением.

– Да, хорошо, – подхватили все. А я подумала о возможности совсем разных подходов к одному и тому же вопросу. Умом я понимала радость моих друзей, но не могу сказать, чтобы я разделяла ее всем сердцем.

Вдруг во дворе храма возникла еще какая-то неясная фигура, оказавшаяся местным жрецом. Выяснилось, что он живет здесь со своей женой в комнатке в толще стены. Я прошла в их жилище. В отблесках светильника я различила сосуды для воды и пищи, очаг в углу, циновки на полу и старую женщину, сидевшую на корточках у очага.

Охваченная приступом малодушия, я прошептала Гходке:

– Брат, оставьте меня здесь до утра. Я обсохну и отогреюсь. А утром приеду домой.

– Что ты, сестра! – воскликнул он. – Как я могу тебя оставить без своего глаза. Нет уж, я за тебя отвечаю перед твоей страной, всюду пойдем вместе. Скоро мы двинемся в путь.

Я бросила тоскливый взгляд на закопченные стены, на привлекательные циновки, на низко нависший потолок, на очаг, где теплился огонь – о господи, огонь! – на весь уют простого человеческого жилья, ограждавшего людей от бушевавшей за стенами стихии, и – шагнула за своим братом в мокрую ночь. Но зато теперь он был вооружен керосиновым фонарем, а это уже значило для нас очень много.

Решили пробиваться через реку и холмы кружным путем. А до реки ведь еще был двор храма, залитый теперь водою. Спустились, стали переходить его вброд, как вдруг Гходке стиснул мою руку:

– Осторожно, змеи!

Вот этого только и не хватало!

И тут же в отблесках фонаря у самых ног проплыла одна змея, а у стены, пытаясь на нее взобраться, извивались в черной воде еще две, высоко подняв маленькие головки. От этого зрелища меня бросило в жар, и мне показалось, что вся вода вокруг кишит змеями, выгнанными ливнем из своих нор. Может быть, так оно и было, но мы быстро пересекли двор, стараясь не вглядываться в извивы черного нефтяного блеска у наших ног.

– Не бойся, сестра, – не забыл сказать мой Гходке, – это змеи бога Шивы. Он не допустит, чтоб они сделали нам зло.

– Да, да, конечно, я не боюсь…

– Идем. Вперед. Не бойся.

– Идем, идем. Только скорее.

Реку переходили по мосту вброд, так как он был перекрыт быстро катящейся водой. Мне до сих пор удивительно, что никого из нас тогда не смыло с моста. Потом карабкались на скользкие скалы, потом шли прямо, держась друг за друга и с чавканьем вытаскивая из жирной грязи одну ногу за другой. Шли во мраке и во мрак, я решительно не понимала, откуда эти люди знают правильный путь и как они его находят.

Ливень стал слабеть и превратился в обычный дождь. Теперь наше шествие возглавляла та самая паломница, которую мы встретили в храме. Несмотря на свой почтенный возраст, она шла бодро и уверенно, как будто твердо знала эту невидимую во тьме дорогу, лишенную, на мой взгляд, всяких примет.

А тут и дождь кончился, и сразу нас охватило тепло индийской летней ночи. Стало даже весело шагать по колено в грязи. Старая паломница что-то рассказывала человеку с ребенком, и все смеялись. А удивительный его ребенок так и спал все время, так и не проснулся. Я уж думала, не задохнулся ли он под дождем, но нет, был живехонек.

И вдруг вокруг нас заплясали звезды. Десятки звезд. Они почему-то светились под ногами, сбоку, впереди. И казалось, что мы, как в невесомости, медленно кружимся во мраке вокруг собственной оси. Это мы вошли в рой светляков. Огромных, тропических, настоящих. И оттого, что они сместили представление о небе, которое должно держать звезды над головой, голова начинала кружиться. Можно было упасть, потеряв равновесие. Но мы не упали. Не знаю, почему не упали другие, но я потому, что меня вел за руку мой милый, заботливый Гходке.

Так мы добрались до шоссе, а там, грязные и мокрые, как отряд болотных кикимор, сели в автобус, и он привез нас к тому месту, где нас ждала машина. Увидев в окно, что мы проезжаем мимо нее, все загалдели, шофер остановил автобус, и мы высыпали во мрак и снова набились в машину, где безмятежно спала маленькая Сараю.

Гходке пригласил с нами и старую паломницу, привез ее домой, посадил в самое лучшее кресло и заставил всю свою семью поочередно поклониться ей в ноги. Разбудил и спавших мальчиков, и они тоже кланялись ей в ноги.

– Это за то, что она спасла тебя, сестра, и вывела нас всех на дорогу. Она нам теперь как мать.

Почтив старую женщину таким образом, ее посадили в машину и отвезли домой.

А за чаем я спросила:

– Как она нашла дорогу в этом мраке?

– А она много лет каждый понедельник ходит в этот храм поклоняться богу Шиве, – ответили мне.

Засыпая в этот вечер, я стала старательно подсчитывать в уме, сколько понедельников в году, сколько их в сезоне дождей и сколько миль она проходит каждый понедельник, одна, в любую погоду, при свете и во мраке.

Наутро же я простилась с милой гостеприимной семьей Гходке, с золотым городом Пуной и с горами Махараштры. Мой дальнейший путь лежал в не менее привлекательные области Индии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.