Глава двенадцатая Представление французов и русских о чувстве и эмоции

Глава двенадцатая Представление французов и русских о чувстве и эмоции

Общее представление о базовых эмоциях в европейской культуре

В качестве материала для сопоставления в сфере лексики, обозначающей эмоции, мы выбрали именно базовые эмоции, эмоции основополагающие, а не изобретенные культурой, эмоции универсальные, свойственные человеку как биологическому существу, а не как представителю культурного социума. Казалось бы, именно культурно и социально обработанные человеческие эмоции (такие как любовь или сплин) опираются на выработанные в культуре мыслительные и поведенческие сценарии. Именно с опорой на них носитель языка может интерпретировать чувства, моделировать свои эмоции и отношения с другими людьми, именно они «дают бесценный ключ к пониманию культур и обществ» (1). Однако всякая деятельность глубоко системна (какого бы уровня ни была эта системность), а следовательно, невозможно понять сложное, не поняв простого, понять производное, не поняв базовое. Мы убеждены, что всякая национальная специфичность будет обнаруживаться также и на «атомарном», а не только на «молекулярном» уровне (возможно, для обнаружения этого придется лишь пристальнее вглядываться), и из этих атомарных отличий и происходить.

Такими «атомами», «примитивами» в сфере эмоций и являются базовые эмоции. Они, как правило, называются словами, издревле существующими в конкретном языке, и этимология их, как и положено в таких случаях, не ясна.

При помощи этих базовых эмоций могут быть истолкованы другие эмоции и чувства: ненависть через гнев или злобу, любовь через радость или страх и пр.

Возникновение этих эмоций верифицируется физиологически (каждой из них соответствует непроизвольная реакция организма, которая может быть зафиксирована даже у новорожденного, таким образом, не является результатом ни воспитания, ни подражания) и свойственно всем людям, универсально, не зависит ни от этноса, ни от эпохи, ни от индивида. Страх выражен адреналиновой реакцией, радость – эндорфиновой, и так далее.

Количество выделяемых психологами эмоций, относимых к базовым, варьируется от работы к работе, в зависимости от того, какой именно критерий выдвигается на первый план. В наиболее часто цитирующейся работе Отли (2) их пять: радость, грусть, страх, гнев и отвращение. Отли считает, что каждая эмоция включает в себя в том или ином виде цель, для выполнения этой цели человек вырабатывает определенные планы, выполнение этих планов зависит от ресурсов и среды. Согласно этой теории, положительные эмоции возникают тогда, когда цель достигается, а отрицательные, когда план не удается осуществить. Такую точку зрения оспаривает В. Ю. Апресян в статье «Эмоции: современные американские исследования» (3) и понятно почему: в данном случае Отли и Апресян выступают не как ученые, а как представители различных культур – западной и русской: для представителя европейской и американской науки рационализация, соотнесение любого построения с целеобразованием – естественный сознательный и подсознательный рефлекс; для представителя русской науки, непременно являющегося носителем русского языкового сознания, такой подход является заведомым упрощением, не отражающим всей сложности внутреннего мира человека, противоречивого и непознаваемого, особенно проявляющегося в его эмоциях.

Возможная немотивированность чувств прекрасно признается русским сознанием (взгрустнулось сам не знаю почему), в то время как для сознания европейского и американского ситуация, описанная Верленом (ilpleure sans raison dans ce c?ur qui s’?c?ure) – казус чисто поэтический, никак не отражающий фактов обыденного сознания.

Поль Экман – наиболее известный исследователь в области физиологии эмоций, утверждающий универсальность эмоций, выделяемых на основе комплексов физиологических реакций тела – предлагает считать базовыми следующие шесть эмоций: гнев, страх, грусть, счастье, отвращение и удивление (4) (по сравнению со списком Отли добавилось удивление). Некоторые психологи, по понятным причинам, включают в этот список удовольствие, некоторые – желание (5). Легко выделяется ядро предложенных списков – страх, радость, гнев; легко выделяются и наиболее часто встречающиеся «другие» эмоции – счастье, удовольствие, удивление, отвращение.

Как бы то ни было, окончательного бесспорного списка базовых эмоций на сегодняшний день не существует, и поэтому мы, дабы избежать не относящихся напрямую к лингвистике и культурологии рассуждений, сделаем свою выборку, опираясь на стопроцентное пересечение в имеющихся списках и полагая, что получим таким образом необходимый, но, возможно, недостаточный набор эмотивных примитивов.

Мы предполагаем исследовать в качестве эмотивных примитивов во французском и русском языках страх, гнев и радость (в полном наборе: страх, боязнь, испуг, ужас, паника; радость, ликование, восторг; гнев, ярость, бешенство / реuг, angoisse, crainte, effroi, ?pouvant?, frayeur, panique; joie, jubilation; col?re, fureur, furie, rage), оставляя «за бортом» многие не менее интересные эмоции. Подчеркнем еще раз – наш список уязвим, но, по нашему убеждению, уязвим не в большей и не в меньшей степени, чем любой другой.

Ю. Д. Апресян обоснованно утверждает, что до недавнего времени внутренний мир человека мало интересовал лингвистов и что положение в этой области стало меняться лишь в 1960-е годы (6). Интерес же к этой теме у «философов и поэтов» (по выражению Ю. Д. Апресяна), безусловно повлиявших на формирование соответственных этнокультурных представлений, требует чуть более подробного рассмотрения, поскольку именно им мы обязаны теми различиями, которые обнаруживаются в представлениях о понятиях, которые, как мы уже говорили, в большей степени, чем все прочие, обозначают одно и то же.

Попытки обнаружить следы соответствующих аллегорических персонажей в античных или славянских мифах оказались практически тщетными: с одной стороны, для отражения представлений об этих понятиях миф оказался слишком молод, с другой – слишком стар. Слишком молод потому, что в архаичном сознании эмоции не представлялись главными силами, из которых складывалась картина мира. В античных мифах мы находим лишь спорадические персонификации эмоций, «сопровождающие» проявления главных действующих сил, это лишь крошечные фигурки в их свитах. Очевидна непервичность эмоций по отношению к поведению и ситуации, зависимость, скорее, иная: ситуация первична, эмоция, поведение вторичны; сюжет первичен, герой вторичен. Эмоция закрепляется за ситуацией, которая оказывается всегда «больше» этой эмоции. Так, например, Фобос – сын Ареса (бога войны) и Афродиты (богини любви) – появляется исключительно в свите либо Марса (Ареса), либо Немезиды, либо Тизифоны. Фобос настолько маргинальный персонаж, что описан скудно.

Гнев (furor) в античном понимании связан либо с чувством к врагу, с войной (7), либо с карой, производимой богом или человеком по отношению к человеку, нарушившему правило, например, покусившемуся на власть (8).

Радость (греч. Хариты и лат. Грация), ассоциированная в первую очередь с красотой, изяществом, молодостью и весной, возникает в ситуации победы над врагом, воскрешением из мертвых и божественным даром – божественной радостью, которая снисходит как вдохновение и возникает не вследствие чего-либо. Миф оказался слишком старым по самому своему определению; он в силу своей надличностной, неавторской специфики не мог отразить сугубо авторские лирические описания чувств, дошедшие до своего аллегорического завершения уже в другой, поздней по отношению к нему, во многом производной средневековой романской культуре.

Особый вклад в разработку таких понятий как страх и тоска, радость и надежда принадлежит появившимся спустя века экзистенциалистам, разглядывавшим в постхристианскую эпоху человека, покинутого умершим богом, и упрекавшим традиционную философию, прежде всего, в «бесчувственном» отношении к человеку как существу эмоциональному. Остановимся чуть подробнее на экзистенциализме, поскольку именно это необычайно популярное во Франции философское направление в существеннейшей мере определило специфику современного французского менталитета. Но прежде – несколько слов о роли христианства. Христианство изменило прототипические ситуации, за которыми сознательно закреплялось возникновение той или иной эмоции: страх – не от опасности, не от смерти, но от ада; радость не от красоты и грации, а от слияния с Богом; желания плотские – суть страдания, счастье – вечная жизнь в раю и пр. Возможно, став первой европейской идеологией, а не только философской доктриной, христианство справедливо апеллировало, в первую очередь, к базовым, а не производным надстроечным эмоциям.

Итак, экзистенциализм – философская доктрина, признающая примат человеческой жизни над материей. Для описания структуры экзистенции многие экзистенциалисты прибегали к феноменологическому методу Гуссерля (9), выделяя в качестве структуры сознания его направленность на другое – интенсиональность. По Хайдеггеру и Сартру, экзистенция есть бытие, направленное в ничто и сознающее свою конечность. Поэтому у Хайдеггера описание структуры экзистенции сводится к описанию ряда модусов человеческого существования: заботы, страха, радости, решимости, совести и пр. Страх – одно из основных понятий экзистенциализма. Оно как термин было введено Кьеркегором, различавшим обычный эмпирический страх-боязнь, который вызывается конкретным предметом или обстоятельством, и неопределенный безотчетный страх-тоску – метафизический страх, неизвестный животным, предметом которого является ничто и который обусловлен тем, что человек конечен и знает об этом. У Хайдеггера страх открывает перед экзистенцией ее последнюю возможность – смерть. У Сартра метафизический, экзистенциальный страх (angoisse) истолковывается как страх перед самим собой, перед своей возможностью или свободой (10).

Экзистенциалисты подчеркивают в феномене времени определяющее значение будущего и рассматривают его в связи с такими экзистенциалами как «решимость», «проект», «надежда», утверждая тем самым связь истории с деятельностью, исканием, напряжением, ожиданием. Напомним: Сартр (которому современные французы, безусловно, обязаны расширенным пониманием la nausee и l’angoisse в контексте социального взаимодействия), Камю, Габриель Марсель, Симон де Бовуар – не кабинетные философы, но властители дум, определившие современное французское представление об эмоциональной сущности человека (возможно, не в меньшей степени, чем фрейдисты, различавшие страх перед внешней опасностью и глубинный иррациональный страх – неврозы от подавленных желаний и пр.). Не будем забывать о том, что это направление (развивавшееся также и Бердяевым) (11) встретило больше, чем другие, препон на пути к русскому читателю, по причинам и объективным, и субъективным: середина XX века – это период наивысшего взлета советской идеологии, определявшегося не только усилиями пропаганды, но и открытостью по отношению к ней сознания жителей тогдашнего СССР.

Возвращаясь в область лингвистики, отметим, что интерес к описанию эмоциональной лексики, возникший, как мы уже писали, в шестидесятые годы XX века, реализовывался в двух плоскостях – смысловой и метафорической. Смысловой подход был предложен в работах Л. Вежбицкой и Л. Иорданской, пытавшихся описать эмоции через прототипические ситуации, в которых они возникают (12, 13).

Описание эмоций и толкование их – задача высочайшей степени сложности, в особенности это касается эмоций базовых, поскольку, в отличие от ментальных состояний, которые легко вербализуются субъектом, эмоции очень трудно перевести в слова. Эта онтологическая трудность порождает лингвистическую: слову, обозначающему эмоцию, почти невозможно дать толкование (6). Как мы уже неоднократно говорили и как это видно из предыдущих описаний, наша работа исследует современный миф и поэтому внимательно относится к актуальной метафорической сочетаемости слова, исповедуя подходы, представленные у Дж. Лакоффа и М.Джонсона, а также В. А. Успенского (см. главу первую этой книги). Мы выражаем полное согласие с соответствующими установками: эмоция практически никогда не выражается прямо, но всегда уподобляется чему-либо. Именно поэтому наиболее адекватным лингвистическим описанием эмоций мы считаем описание через метафоры, в которых эти эмоции концептуализируются в языке. Такой подход, помимо всех прочих достоинств, позволяет также получить бесценную культурологическую информацию.

Итак, пытаясь сформулировать некоторое общее представление о выбранных нами к описанию трех базовых эмоциях (мы оставляем в стороне также вопрос о различии между эмоцией и чувством), мы останавливаемся на следующем их представлении.

Страх – это отрицательная эмоция, возникающая в результате реальной или воображаемой опасности, угрожающей либо жизни человека, либо ценностям (в самом широком понимании), которыми он дорожит.

Радость – это положительная эмоция, возникающая в результате достижения осознанной или подсознательной цели.

Гнев — это отрицательная эмоция, возникающая в результате неоправдывающегося ожидания.

Очевидно, эти определения могли бы быть существенно развиты, однако мы считаем, что эмоции эти универсальны и с культорологической точки зрения не требуют никаких дополнительных трактовок.

Приступая к описанию ментальных категорий, мы указывали их однозначную локализацию в наивно-анатомической картине мира: ментальные категории были связаны с деятельностью мозга, представляемого в наивном сознании как ум, рассудок, интеллект (для французского языка – соответственные переводные эквиваленты). Однако в том, что касается эмоций, локализации эмоции в двух изучаемых типах национального сознания, обнаруживается некоторое несовпадение: если для русского сознания однозначным местом рождения и пребывания эмоций является душа (или сердце), то в европейских языках наравне с сердцем существенную роль играют также селезенка и печень. Достаточно вспомнить, что английское название селезенки – это spleen (заимствованное из греческого вместе с соответствующими представлениями), а во французском языке употребительны такие выражения, как ne pas se fouler la rate («не надрываться на работе», дословно: «не копаться в своей селезенке») или se dilater la rate («смеяться до слез», буквально: «растягивать себе селезенку») (14).

Не будем забывать также о меланхолии, в большей степени связанной для носителя французского языка с разливом желчи, чем для русского человека, никогда и не подозревавшего о связи меланхолии с работой печени (желчный по-русски обозначает «злобный» – уникальное употребление, калькирующее западную наивную локализацию эмоций). Такие различия в локализации следует отметить, поскольку они являются важными для описания особенностей ряда эмоций в западноевропейских языках.

Для начала сравним русские и французские представления о чувствах как таковых.

На первый взгляд, русские слова эмоция и чувство представляются синонимичными друг другу. Однако анализ их употребления свидетельствует о существенном различии в значениях этих слов. Чувство традиционно определяется как способность живого существа воспринимать внешние впечатления, испытывать что-либо, ощущать; психофизическое состояние, испытываемое человеком; внутреннее психическое состояние человека, его душевное переживание; осознание, отчетливо ясное ощущение чего-либо, осознание своего отношения к другим, своего общественного положения; интуитивное понимание, восприятие чего-либо, умение живо, чутко воспринимать, осознавать что-либо на основе своих ощущений, впечатлений (СССРЯ). Эмоция во всех случаях – это только второе, при расширенном толковании также и третье в этом перечне. Об эмоции мы обычно говорим как об эмоциональной реакции на событие, происходящее «здесь и теперь». О чувстве же – когда речь идет, в том числе, и о длительном процессе, разворачивающемся в человеке (гнев – это эмоция, любовь, раскаяние – это чувство, страх может быть чувствам, если длится долго и может быть эмоцией, если пришел приступом). Эмоция обычно имеет свою физиологию (проявление), поддающееся или не поддающееся контролю; чувство же, в тех случаях, когда оно не абсолютно синонимично эмоции, может и не обнаруживаться столь однозначно. Мы говорим: чувство голода, чувство стыда, чувство Родины, чувство локтя, чувство привязанности. Ни в одном из этих контекстов не может быть употреблено слово эмоция.

Когда мы какое-либо чувство в разговоре называем эмоцией, мы этим как бы принижаем чувство. Фраза «у тебя нет чувств – одни эмоции» может быть оскорбительной для собеседника, так как она указывает на мимолетность, импульсивность и непродуманность переживания. Эти вскользь отмеченные различия (конечно же, не все) легко объясняются историей этих слов и их употреблений.

Слово чувство – исконно русское. Этимологически оно является однокоренным со словом слышать (ср. украинское чути – слышать) (ЭСРЯ). Отголоски этимологического смысла мы обнаруживаем у Даля, равно как и последствия развития значения этого слова в церковном языке. Даль определяет чувствовать как «ощущать, чуять собою, познавать телесными, плотскими особенностями, а также познавать нравственно, сознавать духовно, отзываясь на это впечатлениями». Иначе говоря, мы видим, что чувства духовны, а эмоции, определяемые в современном языке как «чувство, переживание, душевное движение», как бы бездуховны, бессодержательны. Это легко объясняется тем фактом, что слово эмоция известно в русском языке лишь с конца XIX века (у Даля это слово отсутствует), оно заимствовано из французского, пришло в русский язык светским и научным путем. Любопытно в связи с этим отметить, что эмоция предпочитает сочетаться также с заимствованными примерно в этот же период иностранными словами: контролировать свои эмоции, положительные, отрицательные эмоции, эмоциональный шок.

Понятие эмоции прочно заняло место первоначально именно в научном языке («эмоциональная структура личности»), являя собой предмет для научного анализа, и затем, благодаря развившемуся в обществе интересу к определенным отраслям знания, вошло в обиход, сохраняя за собой научный, объективизированный, недуховный аспект значения. Именно в силу этих причин в названии этой главы мы использовали слово эмоции, а не чувства. Ведь мы апеллировали к научной, объективной классификации базовых эмоций, стараясь работать с неотрефлексированным их набором, упрощенным и вычислимым, и никак не касаясь культурно разработанных способов переживания и выражения того, что уже никак не назовешь эмоцией, а только чувством (чувство собственного достоинства, например). Именно анализ чувств, а главное – способов их выражения показательно анализируется в знаменитой книге Ролана Барта Fragment d’un discours amoureux (15), описывающей весь невообразимый для русского человека любовный французский, в том числе и эпистолярный, этикет. Но у нас другая цель: описать базовые эмоции, то есть то, что заведомо не предполагает такой «культурной проработки», то есть проработки специальной средой (в случае с любовным этикетом речь идет, конечно, о французской поэтической куртуазной традиции). Важно отметить другое: говоря об эмоциях развернуто, анализируя их проявления, мы обязательно говорим о них в терминах чувства – если, само собой разумеется, речь не идет о специальной дискуссии на психологическом или психиатрическом симпозиуме. Различные интеллектуальные веяния в общественной жизни по-разному соотносили эти два понятия; «унижали» чувства в пользу эмоций (вульгарно социологическая школа (5)), отводили эмоциям «постыдную» роль физиологического рефлекса на фоне вечных и в высшей степени человечных человеческих чувств (различные формы социальной морали (5)), признавали их различными фазами одного процесса (познания) (5). Можно и дальше продолжать этот список, однако, с нашей точки зрения, бесспорно одно: именно чувства, причем чувства не физиологические, а психические, а также эмоции, трактуемые в терминах чувства, стали полноценными культурными концептами.

В современном русском языке слово чувство имеет следующую сочетаемость:

иметь, развивать, потерять, утратить какое-либо чувство;

обладать каким-либо чувством;

чувство обостряется, притупляется, обманывает;

чувство можно обострить, притупить, вызвать, заглушить;

от чувства можно избавиться;

с каким-либо чувством уходят, приходят и пр.;

радостное, беспокойное, бурное, теплое, нежное, новое, незнакомое, странное, неосознанное, сильное, жгучее, щемящее, горькое, сладостное;

чувство радости, возбуждения, приподнятости, подъема, (не) удовлетворенности, облегчения, покоя, тревоги, неуверенности, робости, печали, уныния, тоски, скуки, горечи, жалости, сожаления, одиночества, подавленности, страха, вины, протеста, противоречия, благодарности, любви, ненависти, раздражения, злобы, зависти, неприязни, презрения, гадливости, содрогания, стыда и пр.;

сила чувства, сила проявления чувства, прилив, буря, вихрь чувств;

чувства затопили, хлынули, захлестнули;

вызывать, пробуждать в ком-либо чувства, обнаруживать, испытывать, обострять, убивать, вытравлять, заглушать, скрывать, прятать, утрачивать какое-либо чувство;

чувство возникает, проявляется, овладевает кем-либо, охватывает, наполняет, переполняет, не покидает, обостряется, притупляется, исчезает, пропадает, развивается;

чувство отсутствует, изменяет кому-либо, покидает кого-либо, (не) знакомо кому-либо (СССРЯ, РМР, ССРЯ, СРС, СРЯ).

Из приведенной сочетаемости мы видим, что слово чувство имеет четыре принципиальные коннотации в русском языке:

1) стрела (или нож);

2) море, вода;

3) живая душа;

4) огонь.

Чувство персонифицируется: первоначально чувство является порождением человека – во всяком случае, оно рождается у человека, растет, развивается и умирает, иначе говоря, проходит, не выходя за рамки своего родителя, весь жизненный цикл. От чувства можно избавиться, отделаться, его можно вытравить, убить, то есть либо исторгнуть, либо лишить жизни. Чувство как живое существо описывается с двух сторон: оно может и помогать, и мешать человеку, оно может также обманывать и изменять, что приводит человека к ошибкам в решении тех задач, с которыми можно справиться только интуитивным путем, но чувство может и не подвести своего хозяина, указать ему единственно верный путь. В русском сознании чувство описывается как неподвластное человеку начало, он может прилагать великие усилия, но чувству не прикажешь, если оно не хочет, то и не уйдет, не покинет своего исстрадавшегося от его присутствия носителя. Описывая именно эту коннотацию, мы можем вспомнить, что по аналогичному сценарию разворачивалась коннотативная картина понятия мысль, и это приводит к предположению, что чувственное и рациональное в русском языке мыслятся принципиально идентично.

Чувство в русском языке связывается также с образом двух стихий – водной и огненной (мы это видели, когда описывали радость), однако коннотация «водная стихия» более выражена, ведь мы говорим: прилив чувств, буря чувств, чувства хлынули, переливаются через край и пр. Возможно, именно как проявление этой стихийной, часто враждебной человеку мощи и следует трактовать выражения типа чувство охватывает, терзает, которые домысливаются до конкретного мифологического образа, когда речь идет о конкретных чувствах. Ассоциация чувства с водной стихией, а также с часто встречающимся в фольклоре мотивом напитка, пробуждающего те или иные чувства, объясняет или, наоборот, предваряет коннотацию «напиток» (горькие, сладостные чувства), которая дорабатывается уже в рамках конкретных чувств (испить горе до дна, опьяненный радостью и пр.).

Ассоциацию чувства с ножом (чувство обостряется, притупляется и пр.) мы бы скорее связали с образом амуровой стрелы (чувство пронзает), нежели с каким-либо иным образом (например, из вкусового ряда). Нам представляется, что сама по себе сочетаемость слова чувство в большой степени сложилась под влиянием западной культуры, в которой это понятие само по себе разрабатывалось куда более подробно, и не только в рамках физиологического и христианского (как в русском языке – см. Даля) контекстов. Коннотативная картина современных чувств – безусловно, гибрид исконного представления и образности и наслоений позднейшей «чувственной» культуры западной Европы последних двух веков.

Для русского языка слово эмоция является заимствованием из французского. Слово пришло в язык на рубеже XVIII–XIX веков из переводной литературы научного и художественного характера. Симптоматично, что ни Фасмер, ни Даль «не видят» этого слова. О разнице значений этих двух слов мы уже сказали ранее. Что касается сочетаемости, то она у этих двух слов практически идентична.

Во французском языке одному русскому чувству соположены три (!) эквивалента: помимо sentiment и ?motion, традиционно считающихся переводами, соответственно, русских слов чувство и эмоция, во французском языке есть еще и слово sens, задающее немало хлопот переводчикам. Вспомним известный фильм 1995 года, удостоенный высших кинематографических наград. Назывался он по-английски Sense and sensibility, что сразу же породило два русских перевода, существовавших параллельно: «Разум и чувства» и «Чувство и чувствительность». Наличие слова sens, как мы увидим дальше, существует параллельно или продолжает понятие esprit, отражающее специфически европейское представление о единстве рационального и эмоционального, души и разума. Этот факт заставляет все же несколько иначе интерпретировать столь единодушно подчеркиваемый исследователями западной культуры рационализм, признаваемый также и нами одной из отличительных черт этой во многом продолжившей античность цивилизации.

Французское слово sens (n. m.) зафиксировано впервые в Песне о Роланде (1080 год) (DE). Оно произошло от латинского sensus, которое в самом общем смысле обозначает способность чувствовать, ощущать, откуда следуют многие из его значений: «восприятие органами чувств», «чувство»; в интеллектуальной сфере: «способ видения чего-либо», «способность мыслить, понимать» (вспомним: в главе о мыслительных категориях мы уже указывали на то, что для западноевропейской культуры мышление в первую очередь связано с идеей понимания), а также «мысль», «идея-представление»; и в риторике – «фраза, период». Латинское слово образовано от супина глагола sentire, означавшего «воспринимать чувствами, понимать разумом». Со времен старофранцузского языка начинается смешение латинизма sens и германизма sens, обозначавшего «направление». Французское слово sens унаследовало полисемию латинского sensus, которая была еще дополнена значением германизма. С XII века четко обозначаются три оси значений этого слова. Вокруг первой оси группируются значения «способность судить», «благоразумие, мудрость» и «разум» (см. выражения bon sens, gros bon sens, sens commun и пр.), пополняющие список слов, значения которых ориентированы на рациональное, прагматически ориентированное поведение в социуме. Вокруг второй оси группируются значения, особенно интересующие нас в этой главе (все они также зафиксированы с XII века) – «способность формировать впечатления о внешних предметах и факторах» посредством известных шести человеческих чувств (DAF). С XVII века смысл развивается до обозначения «способности получать удовольствие от этих впечатлений» и, соответственно, в качестве христианской реакции на подобную психологическую реальность, до выражения mortifier ses sens, предписывающего надлежащий способ действия и еще более расширяющего значение описываемого нами слова. Ярко выраженный для носителя русского языка гибридный характер значения (ум плюс душа) приводит к большим трудностям в понимании выражений, в которых слово sens обозначает «способность ощущать ценностную категорию вещей», таких как sens moral, pratique, esth?tique, где происходит перекрещивание не только двух первых осей, но и третьей, когда слово sens обозначает (от германского sinno) «смысл».

В современном языке слово sens сохраняет все три описанных нами значения, что свидетельствует: специфическое с точки зрения носителя русского языка «совмещение несовместимого» в значении одного слова – не рудимент чуждой этимологии, а именно черта национального менталитета.

Слово sentiment (n.m) также связано с латинским глаголом sentir, о котором мы только что писали. Отсюда устаревшее значение этого слова – «сознание» (в выражении perdre le sentiment – терять сознание) (DE). Это слово широко распространилось во французском языке с XVI века, первоначально обозначая в кинологии обоняние, нюх охотничьей собаки. С XIII века слово обозначало «способность оценить некую структуру, моральную или эстетическую ценность», явно пересекаясь с только что описанным значением слова sens. Со времен старофранцузского языка слово обозначало долгую аффективную привязанность одного человека к другому, являлось синонимом одновременно и дружбы, и любви. В течение нескольких веков sentiment (в орфографии sentement) обозначало способность мыслить, после XIV века это значение ушло из языка (DAF). С XVI века слово обозначает мнение, основанное на субъективной оценке, а не на логическом анализе. С конца XV века слово обозначает более или менее ясное представление о чем-либо, способность мгновенно постичь абстрактную идею, сущность, откуда затем развивается в классическую эпоху значение «интуиция». Только с XVII века слово sentiment начинает развивать «аффективную сторону» своего значения, давшего «ростки сразу в двух противоположных направлениях: sentiment, обозначавшее угрызения совести и затем заменившееся на ressentiment, и наоборот – «преданность, рвение». Эти значения, как и значения, распространившиеся в XVII веке – ярко выраженная эмоциональная реакция на что-либо – ушли из языка. Окончательное размежевание рационального и эмоционального в sentiment происходит в XVIII веке, когда аффективная жизнь начинает противопоставляться мысли и действию (DHLF).

В современном языке у этого слова выделяются три основных значения:

1) ощущения, чувствительность;

2) более или менее ясное сознание, познание, знания, включающие аффективный или интуитивный компоненты;

3) сложное аффективное состояние, стабильное и длящееся во времени, связанное с представлениями и образами кого-либо или чего-либо (RI).

Слово sentiment имеет во французском языке богатую метафорическую сочетаемость, представляющую это понятие как некоторый переосмысленный концепт.

Сочетаемость эта такова:

un sentiment na?t, grandit, s’?panouit, se dess?che comme une plante; un sentiment pur, bon, d?licat, vif, profond, aigu, vil, distingu?; apporter un sentiment ? qn; avoir qn au sentiment;

eprouver, ressentir, manifester, vouer, professer, partager, heurter, blesser, cacher, dissimuler, montrer, afficher, combler un sentiment; entrer dans les sentiments de qn; autant de t?tes, autant de sentiments;

etre p?n?tr?, prive, ?tre anim? d’un certain sentiment (TLF, DS, RI, DMI, NDS, DGLF, GLLF, ФРФС).

Из приведенной сочетаемости мы видим, что у французского sentiment несколько коннотаций.

1. Растение, а не дикий зверь или стихия, как это прочитывалось в сочетаемости русского слова. Французское персонифицированное «чувство» наделено жизнью, но «жизнью нежной», а не агрессивной. Метафора, связанная с растением, имеет несколько существенных в данном случае аспектов: растение питается водой, основной субстанцией жизни, с растением связан годичный цикл возобновления жизни, именно растения, цветы сопровождают человека в момент рождения, брака и смерти. Ритуально цветы и чувства ассоциированы во многих культурах, однако именно в западноевропейской культуре происходит очевидный перенос качеств с реального объекта на вымышленный (вспомним о коннотациях русского чувства, рисующего его нам, в частности, в образе стихии, мифологического чудовища, терзающего человека). Более того, цветы всегда рассматривались как источник запаха, аромата (ср. духи, благовония), издревле возбуждавших различные чувства.

Таким образом, мы приходим к выводу, что подобная коннотация глубочайшим образом мотивирована (в частности, этимологически sentire, как и современное sentir, означает не только «чувствовать», но и «пахнуть», «нюхать»). Возможно, именно эта коннотация просматривается в выражениях типа apporter un sentiment ? qn, где понятие мыслится скорее опредмеченно, нежели одушевленно. Этот же образ стоит за выражением ?tre sec, avoir le c?ur sec envers qn, qch, что означает «быть сухим, иметь сухое сердце», то есть такое, которое не даст влаги, необходимой для роста чувств, сочувствия. В этом смысле «сухость» более широко употребляется и обладает большим коннотативным смыслом, чем русская «черствость». Очевидно, что в ряде контекстов sentiment рассматривается как некая неотъемлемая часть человека, как его своеобразный крайне уязвимый орган, возможно, даже интимный, который можно ранить, прятать и показывать, даже выставлять напоказ. Существуют и более однозначно опредмеченные образы sentiment, проявляющиеся в выражении partager les sentiments de qn и пр., которые доразвиваются, когда речь идет о конкретных чувствах. Выражение «сколько голов, столько и чувств» лишний раз подчеркивает различие, о котором мы уже столько говорили: в русском языке голова связана исключительно с рациональной деятельностью человека, во французском – и с эмоциональной тоже.

2. Вода (архетипический образ всего, что связано с эмоциями). Французское слово и понятие ?motion (n. f.) произошло от глагола ?mouvoir, связанного с среднефранцузским motion – движение, заимствованного из латыни в XIII веке (лат. motio – «движение», «тревога», «скачок температуры тела» (DAF)). Сначала это слово обозначало состояние моральной угнетенности или тревожности, затем зафиксировано в значении «движение», откуда с начала XVI века особое значение – «смута, мятеж». В классическую эпоху это слово обозначало также физическое недомогание и психические расстройства любовного происхождения (DHLF). В современном языке выделяются два значения этого слова: движение, волнение толпы, которое может привести к беспорядкам, и аффективная реакция, обычно интенсивная, проявляющаяся в различных вегетативных реакциях (бледность или румянец, учащение пульса, дрожь, физическое недомогание, невозможность двигаться или моторное перевозбуждение). В современном языке слово ?motion формально-содержательно утратило свою негативную окраску, однако из приведенного только что перечисления симптомов эмоций видно, что значение слова развивалось в заданном русле, и это доказывается также современной сочетаемостью этого слова, часто представляющего его как некую разновидность болезни.

Французская сочетаемость этого слова такова:

emotion ?touffe, paralyse; etre en proie ? une ?motion;

emotion s empare, ?treint etc. (Dictionnaire des mots et des id?es указывает на совпадение сочетаемости ?motion и ?moi) (TLF, RI, DMI).

Таким образом, мы видим, что emotion во французском языке на уровне сочетаемости описывается, независимо от словарного определения, как эмоция отрицательная, близкая к смятению и страху, к описанию которых мы приступаем. То есть она напоминает спрута и так далее (см. следующую главу).

Подытожим и расширим наши толкования представления об эмоции и чувстве в двух сопоставляемых культурах.

В русском языке понятие эмоция ?же понятия чувство. Чувство предполагает не только реакцию человека на ситуацию, в которой он находится, но более сложный разворачивающийся во времени процесс, включающий в себя и осознание, и переживание, и воображение, и знания. Эмоция же – это неконтролируемая реакция, осуществляющаяся в данный момент времени в данном месте. Когда чьи-либо чувства мы называем эмоциями («простыми эмоциями»), мы принижаем качество переживания, даем им пейоративную оценку.

Чувство – понятие исконно русское, связанное этимологически с глаголом слышать. За чувством закреплена аура духовности, чего никак нельзя сказать об эмоции, слове, заимствованном в конце 18 века из французского языка через художественные или научные тексты.

В современном русском языке чувство персонифицируется, мыслится как порождение человеческой души, чувству приписываются свойственные живому существу процессы и циклы (рождение, рост, смерть). С чувством и обращаются как с живым существом (лелеют, убивают, оно умирает, угасает, как и сам человек). Иначе говоря, представление о чувстве в русском языковом сознании сопряжено с представлением о внутренней жизни человека, трактуемой именно как жизнь его чувств, где отношения человека и его чувства строятся по модели межличностных отношений. У русского чувства есть также и общие прототипические коннотации, включающие сопровождающие его образы в более широкий, по меньшей мере общеевропейский контекст (чувство ассоциируется с водой и огнем).

Явные отличия французской картины мира в этой сфере фокусируются в наличии третьего понятия, обозначающего одновременно и разум, и чувство – sens, продолжающего линию esprit. Мы уже говорили о том, что если в русском языковом сознании рациональное и эмоциональное последовательно противопоставляются, то во французском такое противопоставление существует весьма условно. Французское sentiment, связанное этимологически с идеей обоняния, также на протяжении истории своего развития совмещало в своем значении «рациональное» и «эмоциональное» (до XIII века слово обозначало «способность мыслить» – ср. с пословицей, существующей до сих пор: autant de t?tes, autant de sentiments).

Основной коннотативный образ, сопровождающий это понятие, приоткрывает для нас его специфику: sentiment – это нежное одушевленное растение, но не стихия, не дикий зверь, как в русском языке. Коннотативная связь с растением, помимо уже известных нам культурологических ассоциаций, объясняется также и этимологически, через идею запаха, который источают цветы и который будоражит чувства. Связь запаха и чувства однозначно находится в основе идеологии запаха, давшей бурный толчок для развития парфюмерной промышленности во Франции. У этого слова обнаруживаются также и другие специфические коннотативные образы, которые дают лишь фрагменты некоторой мировоззренческой картины, но не картину целиком. Понятие emotion до сих пор в ряде контекстов фигурирует с отрицательной коннотацией. Emotion (n. f.), этимологически связанное с волнением, определяется либо как чувство, овладевающее толпой, либо как чувство, сопровождающееся вегетативной реакцией человека (скорее отрицательное). Сохраняя преданность своей этимологии, ?motion коннотируется как болезнь, что в целом очень характерно для всего описываемого нами ряда французских базовых эмоций.

Итак, мы увидели: что во французском языке сохраняется представление о единстве рационального и эмоционального начала (линия, по нашему мнению, идущая от Аристотеля), что центральная коннотация sentiment – цветок, и это, в свою очередь, обладает большой объяснительной силой для трактовки более широких культурных явлений; что ?motion – это скорее волнение, нежели чувство. Применительно к русскому языковому сознанию мы видели, что чувство одухотворяется, отделяется от рационального, персонифицируется и взаимодействует с человеком как самостоятельное агрессивное существо или стихия, которая яростна по самой сути своей.

Представления французов и русских о чувстве и эмоции

Библиография

1. Вежбицкая А. Язык, культура, познание. М., 1996. С. 343.

2. Оаtlеу К. Best Laid Schemes: The Psychology of Emotions. Cambridge, 1992.

3. Апресян В. Ю. Эмоции: современные американские исследования // Семиотика и информатика. Вып. 34. М., 1994. С. 83.

4. Ekman P. Expression and the Nature of Emotion // Approaches to Emotion. Lawrence Erlbaum Associates Publishers, 1984.

5. Рубинштейн Л. С. Основы общей психологии. М., 1946.

6. Апресян Ю. Д. Интегральное описание языка и системная лексикография // Избранные труды. Т. 2. М., 1995. С. 453–465.

7. Вергилий. Энеида. 1 кн. М., 1971. С. 130.

8. Овидий. Метаморфозы. 1 кн. Ст. 179. Л., 1937.

9. Какабадзе 3. М. Проблема «экзистенциального кризиса» и трансцендентальная феноменология Эдмунда Гуссерля. Тбилиси, 1996.

10. Gignoux V. La philisophic existentielle. Paris, 1955.

11. Бердяев H. A. О рабстве и свободе человека. Париж, 1972.

12. Wiezbicka A. Semantic Primitives. Frankfurt, 1972.

13. Иорданская Л. Н. Попытка лексикографического толкования русских слов со значением чувства // Машинный перевод и прикладная лингвистика. 1970. Вып. 13.

14. Плунгян В. А. К описанию африканской «наивной картины мира» // Логический анализ языка. Культурные концепты. 1991. С. 156.

15. Barthes R. Fragments d’un discours amoureux. Paris, 1975.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.