Очерк первоначальной истории земледелия в отношении его к быту и языку русского народа

Очерк первоначальной истории земледелия в отношении его к быту и языку русского народа

Эту песнь мы хлебу поем,

Слава!

Хлебу поем, хлебу честь отдаем,

Слава!

Первоначальная, полудикая жизнь почти всякого народа разделяется на два главные периода: быта кочевого и пастушьего и быта оседлого, земледельческого, и эти два периода оставляют следы свои не только в филологическом изучении языков, но и в языческих верованиях всех народов. К первой эпохе относятся обоготворения неба и светил, по преимуществу; известно, что первыми нашими астрономическими сведениями мы одолжены пастухам.

С введением хлебопашества обоготворение земли как матери, кормилицы берет верх над богами неба или сливается с ними в символическом, всеоплодотворяющем браке, творческой силы мужа (неба) и производительной силы женщины (земли).

Все народы почитали хлеб Божиим даром; немцы называют его gottes Gave, gottes Gabe. Как у нас Божий хлеб и богатство, имевшие, вероятно, смысл, подобно чешскому zbozi, хлебное изобилие, урожай, почему у нас и пословицы: «У кого хлеб родится, тому и веселиться (тому и жениться); все добро за хлебом; дорогой товар из земли растет; животинка водится, где хлеб родится», и проч., указывающие все на то, что в хлебе и богатство. При жатве хлеба оставлялось в Германии несколько колосьев в честь Frau Code (или gute Frau), и тот же обычай повторяется в Литве в честь Ругия баба (Ругия, рожь), а у нас в честь Волота или Волоса. У южных славян сохранились доныне девичьи пляски и игры при наступлении жатвы, где одна девушка, убранная колосьями и полевыми цветами, разыгрывает роль какой-то царицы, или богини земных плодов; ее зовут Додола, Драгайка, Пополуга (Плуга?).

У нас, в России, соответствует сему обычаю обряд — украшать последний сноп, называемый именинником, разноцветными лентами или наряжать его в сарафан и кокошник; и носить таким образом с плясками по деревне или на господский двор с поздравлением об оконченной жатве.

Кроме сего обычая? не встречается на Руси особых жатвенных празднеств; но вероятно, что они перешли вместе с Новым годом и осенним праздником Овсена на Васильев день и слились с Колядами. Так встречается 1 января обрядное варение первой гречневой каши из новых круп, с приговорами и замечаниями на будущий урожай; в этот же день в Великой и Малой Руси обряд обсыпания яровым хлебом: дети ходят по избам с поздравлениями и обсыпают избы и самих хозяев зерновым хлебом с песнями и приговорками:

Ходит Илья

На Василья,

Носить пугу

Житяную:

Де замахне —

Жито росте;

Роди, Боже,

Жито пшеницю

Всяку пашницю,

В поле ядро,

А в доме добро!

Хозяйки бережливо сохраняют эти разбросанные зерна на будущий засев. Тот же обряд совершается и у южных славян полажайником в Бадный вечер (канун Рождества Христова); причем замечательно, что когда у нас предвещается хозяину одно хлебное изобилие, у сербов от пастушьего периода сохранилось и предвещание на изобилие скота; и именно полажайник, взявши кочергу, бьет ею чурбан догорающего в печи бадняка так, чтобы искры летели, и, исчисляя все роды скота домашнего, предвещает хозяину их по стольку, по скольку летит искр с бадняка по каждом ударе. В наших свадебных обрядах осыпают также деньгами и хлебом новобрачных, а также кладут их на ржаные снопы в знак богатства и плодородия: «и постели слать, как завелось исстари, брать ржаных снопов тридевять» (свадьба Василия Ивановича). Самый обычай поднесения хлеба-соли, как и разные обычные печения хлебов и караваев, имеют, вероятно, все одинаковое символическое значение, хотя временем оно частью вовсе утратилось.

Мы сказали выше о гречневой каше 1 января; тот же обычай встречается и в так называемые овинные именины; в день Феклы Заревницы: когда начинают молотьбу нового хлеба, молотильщики угощаются в овине[186] новой кашей: «Хозяину хлеба ворошок, молотильщикам каши горшок».

Как прежде, так и доныне русский человек не любит определенное астрономическое времяисчисление и, скорее, означает разные времена года явлениями природы или церковными праздниками и постами. Замечательно при этом то, что пожинки, дожинки или спожинки, т. е. жатва, падая у нас на Успенский пост, приняла в некоторых местах в честь Богоматери название Госпожинки.

Так, вероятно, и древнеславянские названия месяцев относились не столько к тому или другому месяцу, как к известному времени года, время трав, цветов, жатвы, посева их, что объясняется тем, что, например, имена: Травен, Цветен, Серпен относятся к двум месяцам, и посему должны были различаться впоследствии прилагательным мал или велик Травен или Серпен. Точно так же и ныне наш крестьянин время малого и великого Серпена называет страдой или спожинками, время наибольшего труда (страдания) и жатвы. Точно так же принял у нас сентябрь имя бабьего лета, праздника бабьих работ, потому что с этим месяцем оканчиваются отчасти земледельческие работы мужчин, а начинаются работы женские: заготовление льна, пряжи, рубка капусты, варение пива, соленье и прочие приготовления зимних припасов, возлагаемых на деятельность домохозяйки.

Почти каждое занятие имеет в нашем сельском быту свои определенные дни, и они для более удобной памяти означаются частью церковными праздниками, а частью и самими сельскими работами, так что в народе многие дни соединяют в себе имя Святого Угодника Православной Церкви с наименованием чисто земледельческого происхождения; так, например: Алена-льяница, Иеремия-запрягальник или запашник (запрягают соху и начинают пашню), Феодосия-колосница (начинают хлеба колоситься), Акилина-гречишница (посев гречи), Наталья-овсянница (поспевает овес), Фекла-заревница (начало молотьбы и топка овинов).

Вообще, нет дня в году нашего земледельца, с которым бы не связывались разные приметы, замечания и суеверия относительно хлебов и урожая и наши народные приговорки и пословицы, если нам дозволено так выразиться, содержат в себе полный курс сельского хозяйства, с советами и предостережениями, обретенными долгим опытом и выраженными в эпической форме простонародного поэтического и верного взгляда русского человека на природу:

На Благовещенье дождь, родится рожь.

Идет дождь, несет рожь.

Пришел бы на Егорья мороз, то будет просо и овес. Коли на Егорьев день мороз, то и под кустом овес.

Коли март сух, да мокр май, будет каша и каравай.

Майская трава и голодного кормит.

Сей два тягла после Егорья, а другой сей после Иеремия.

Раннее яровое сей, когда вода сойдет, а позднее, когда калина в цвет взойдет.

Лягушка квачет, овес скачет.

Соха ябедница, а борона праведница.

Когда яровое сею, тогда с отдышкою и на стороны погляжу, а ржаной хлеб сею, шапка с головы свалится и той не подыму.

Сей под погоду, будешь хлеб есть год от году.

Сей хоть в ненастье, а сбирай в ведро.

Кто сеет рожь на Флоров день, тому родятся флорки.

Овес говорит: топчи меня в грязь, и я буду князь.

Сей овес, когда дуб развернется в заячье ухо.

Не сей пшеницы прежде дубового листа.

Сей пшеницу в день Симона Зилота, родится она яко злато.

В день Святой Алены принимайся и за лены.

Рожь две недели зеленеет, две колосится, две отцветает, две наливает и две засыхает.

В день Феодосьи Колосницы и рожь колосится.

Если на Петров день просо в ложку, то будет и на ложку.

Красное лето — зеленый покос.

Одна пора сено косить.

Гречиху сей, когда рожь хороша.

Сударыня гречиха ходит барыней, а как хватит морозу, веди на колечий двор.

Не верь гречихе по цвету, а верь по закрому.

Овес в кафтане, а на гречихе рубахи нет.

До Ильина дня дождь — в закром, а после Ильина — из закрома.

После Петрова дня сено черное, хлеб белый (мокрое время).

Что посеешь, то и пожнешь.

Мужики работают плачучи, а хлеб сбирают скачучи.

Не топор кормит мужика, а июльская работа.

Не поле кормит, а нива.

Там и хлеб не родится, где кто в поле не трудится.

Горька работа, да сладок хлеб.

Агей — пшеницу сей, у Ипата широка лопата.

Арсения ждать с дорогим горохом.

Жатва поспела, и серп изострен.

Цеп в руках, так и хлеб в зубах.

Новый хлеб на Ильин день.

Ильинская соломка — деревенская перинка.

Батюшка август крушит, да поле тешит.

Овсы и льны к Натальину дню смотри.

Стог глубок, а хлеб хорош.

Первое свидетельство о земледелии в России встречаем мы у Нестора, при осаде древлянского города Коростеня, где Ольга говорит осажденным древлянам: «а все грады ваши предашася мне, и ялися по дань, и делают нивы своя, а вы хочете измрети гладом».

По всей вероятности, в России, как и в прочей Европе, в первые времена земледельческого периода земли было много, и хлебопашец завоевывал, так сказать, шаг за шагом под нивы свои землю диких лесов и степей и, не дорожа землею, поднимал нови почти ежегодно.

Позднее человек стал более ценить свой труд, и, по мере как земледелие более и более распространялось, он уже не решался навсегда покидать распаханные поля, но, дав им отдохнуть несколько лет, снова возвращался на них с плугом и сохою и, наконец, уже при недостатке земли сократил этот срок перелога на один год и стал искусственным удобрением заменять долгий отдых прежнего времени. Вот почему древнейшие названия отдыхающего поля[187] носят в себе смысл труда, ломки, чистки при подъеме новых починок, как, например: нем. Brachfeld от brechen (ломать), франц. terre en friche от латинск. frangere, и наше древнее притерба или притереба, малорос. толока от толочь, толкать; наконец, быть может, сюда относится и самое слово пахать. Все эти выражения носят в себе смысл трудной работы, а земледелие есть работа по преимуществу; недаром зовет наш крестьянин время земледельческой работы страдой, временем страдания и труда; откуда и пословицы: «Не топор кормит мужика, а июльская работа»; «Горька работа, а сладок хлеб»; «Там и хлеб не родится, где кто в поле не трудится»; «Батюшка август крушит (работой так же, как и жаром), а поле тешит». Франц. laboure (пахание) прямо указывает на labore, работа; древненорманское же ar означает и работу и хлебопашество, нем. Arbeit, Erbeit (готск. arbaips-arapeit) употреблялось прежде в том же смысле. Здесь должно заметить, что слова Arbeit, labor, работа принадлежат одному и тому же корню ar, быть может, от санскр. ira, земля, откуда и нем. Erde (готск. airpa), как обработка земли, откуда, с одной стороны, понятие владения и наследства в готском arbia, древнесакс. arfi (heres, filius), нем. Erbe (наследник); а с другой стороны, понятие рабства, в русском раб, работа в смысле господской работы — барщины, работы по преимуществу земледельческой; на то указывает и самое наше прозвище крестьян, называемых древле ролейными закупами, соответствующее чешскому ратай (работник, хлебопашец, pacht-knecht). Древнее, чем пахать и пашня, глагол орать: роля (родня), орало (плуг); его встречаем мы не только во всех других славянских языках, но несомненно узнаем его и в древненемецком, финских и литовских наречиях; в латинском соответствуют этим словам aratio, aratrum и arare; в нем. языке исчез древний корень, за исключением сложных слов artacker Artfeld, т. е. запаханное поле.

Кроме имени роли, засеянная земля называется и Нестором уже нивой. Это слово хотя и встречается во всех славянских наречиях, однако везде находится в совершенном одиночестве и филологическом сиротстве, если так можно выразиться, за исключением двух или трех прямых производных слов, как, например, ниварь, у Берынды — поселянин. Также нельзя и в прочих европейских языках отыскать никакого родства с словом нива. Большею частию на всех европейских языках перенесено на понятие нивы древнейшее выражение пастушьего периода, означающего, собственно, безлесное, травяное пространство, пастбище, поле.

Действительно, наше слово поле содержит в себе понятие обширного, открытого пространства, в противоположность леса, и только в переносном смысле означает ниву; доказательство тому выражения поляны, поле битвы, полевые цветы и эпитеты широкое или чистое, придаваемые полю нашими сказками и песнями. В грамотах же выражение — польские города в смысле степных городов. Наконец, решают дело пословицы: «Не поле кормит, а нива» и «Плуг кормит, а луг портит», где эти два понятия поставляются в явном противоречии друг к другу. Этому понятию поля соответствует не только филологически тождественное ему нем. Feld, но и латинск. campus и ager, франц. champ и acre, нем. Acker, Akker, наконец, нем. Todesacker, поле смерти, т. е. кладбище, явно указывает, что Acker в точном смысле своем нисколько не нива и нуждается, как и Feld, для точного определения пашни, прибавления древнего затерянного названия нивы art в сложных выражениях Artfeld, Artacker. Такой же смысл пастбища или поля имеют, по самому происхождению имен своих, литовско-латышские названия нив laukas-lauks, явно латинск. lucus, русский луг. Наконец, если принять в соображение, что по-сербски и малорусски паша означает пастбище, то и самое наше русское пашня и пахать не произошли ли от понятий пасти и пастбище, т. е. из эпохи быта пастушьего? Такое, при первом взгляде, странное предположение могло бы, однако же, найти отчасти свое подтверждение в том, что, как увидим дальше, самая мысль обрабатывания земли подана человеку скотом: в Египте, например, после посева пускался на поля, еще покрытые мягкою грязью от наводнения, всякий мелкий скот, для того чтобы ногами глубже втоптать в землю рассеянные по ней зерна.

Важнейшее из всех орудий земледельчества есть то, которое употребляет человек для подъема и распашки земли под хлебный засев, какова бы ни была его форма, устройство и название. Это орудие встречается у всех народов древнего и нового мира, и у нас на Руси название плуга упоминается уже в «Русской Правде»: «дал ему господин плуг и борону», имя же сохи не встречается прежде XIV века; также находим мы в древности слова: рола, орала и рогали в смысле плуга или сохи. Геродот рассказывает о скифах, что, по их преданию, золотой, еще горячий плуг упал с неба; младший из сыновей царских один в силах был поднять его, почему и наследовал всему скифскому царству, а плуг сделался принадлежностью царской власти. Точно так же и в египетских иероглифах в руках богов и царей встречается плуг, и в древнефранцузском романе представлен король Угон (Hugon) своеручно пашущим золотым плугом. Когда вождь призывается народом на диктаторство, послы находят его пашущим свое поле; так, например, римский Цинциннат, так чешский Премысл, и Марко Королевич в сербской песне вешает плуг на гвоздь, отправляясь на войну: «Узе Марко рало за крчало».[188]

В древнем немецком праве означалась граница владения бросанием плуга или топора; также испытывалась правда в Божиих судах хождением по раскаленным углям; у нас соответствует сему обычаю наше юридическое выражение для обозначения какого-нибудь владения: «Куда топор, коса и соха ходили по старине».[189] Замечательно также, что у нас, на Руси, встречается какое-то мифическое существо Плуги: кликали накануне Богоявления. «На вечери Рождества Христова и Богоявления Колед, Плуг и Усений (Овсен) не кликати»; а в другом месте: «На вечери Богоявления кликали Плугу».

Первую мысль о плуге подала человеку, по словам Плутарха, свинья, роющая землю рылом своим,[190] а быть может, и другие животные, копавшие землю то лапами, то рогами. Санскритское название волка vrka означает раздирателя, а плуг godarana — землераздиратель. Немецкие сказки упоминают о землероющем борове; сербские о пашущей свинье, во французских преданиях о лисице (ronian du renard) встречается пашущий волк; у латышей есть загадка про плуг: «Медведь сидит на поле в железных башмаках» (копытах); наконец, в Малороссии загадка о плуге, где представляется он с ногами: «Стоит на дорозе, розложив обе нозе». Латинское porca, борозда, явно совпадает с porcus, porca, боров, свинья; как и русское борозда, быть может, имеет отношение с боровом. В некоторых наречиях Германии называется легкий плуг (coxa) Schweinsnase, по-английски pigs-nose.

У нас существовало древле земледельческое орудие — рогалие: «аз же пристроих 7 дний рогалие, ими же копати землю» (говорит Нестор). В немецкой саге встречаем выражение: dem pfluoc begrifen bl dem horn; наконец, самое латинское слово arator было в первоначальном смысле своем не что иное, как taurus, бык.

Рог, а от него и всякий рогатый скот, был во всех космогониях древности постоянным символом света и его плодотворной силы, а позднее и земледелия; в особенности получила корова это мифическое олицетворение не только самого материка земли, но и ее произрастительной силы.

Санскр. go (сохранившееся в русском говяда) в то же время обозначает и корову, и землю; все богини земли и хлебопашества имеют в своих принадлежностях и корову; так, египетская Изида представляется нередко с коровьей головой. Бык или, точнее сказать, вол встречается так же, как аллегорическое изображение земледелия; так, например, Вакх представляется иногда с бычьей ногой, как изобретатель хлебопашества; Варрон называет вола верным спутником земледельца, и во всех иероглифических изображениях хлебопашества в Египте встречаются и волы возле изображения египетского плуга, houe. Наконец, нам нечего напоминать здесь о пользе волов и скота вообще в деле хлебопашества; но это объясняет отчасти, почему у нас на Руси бог скота, Волос, в периоде земледелия принял, по-видимому, и покровительство над хлебами, если судить по обычаю завивать Волотке бородку или оставлять в поле несколько несжатых колосьев Волотку на бородку. Замечательно, что древле человек нашел какое-то сродство в понятиях плуга и корабля; оба врезываются и пересекают они землю или воду, обоим присваиваются принадлежности носа, хвоста и прочих частей животных, и, вероятно, подобно норманским кораблям, и древние плуги украшались иногда изображениями животных. Поэты и доныне сравнивают нивы с морскими волнами, и самая стихия воды и влаги имеет в себе плодотворное влияние на земную произрастительность (например, наводнение Нила в Египте). Наши древние песни выразили эту мысль в эпическом названии «мать сыра земля», которое подтверждается не только малорусской поговоркой: «Де ма лугу, там росте», т. е. где мокронько, там и растет, но и многими нашими пословицами, как, например: «Овес говорит: сей в воду и в пору» или: «Сей меня в грязь, и я буду князь». Наконец, находим мы в некоторых местах Германии, вместо общеевропейского суеверного обряда опахивания полей и сел от заразы и засухи, обычай обвозить (вместо плуга) вокруг сел и городов корабли и лодки. То же сближение корабля с плугом замечает Гримм и в некоторых немецких податях и данях, платившихся серебряными корабликами и плужками.

Теперь нам отчасти и понятно будет, почему самое слово плуг, нем. Pflug, имеет свое начало от санскр. plava, корабль, и связывается таким образом происхождением своим, с глаголом плавать, плыть, подобно как по-латыни sulcus, борозда и sulcare, плавать.

Понятия семени и посева во всех языках Европы имеют общее однозвучное происхождение semen — saat — semer и проч. У краинцев называется время посева Сейвиной, т. е. именем языческой богини хлебопашества Sieva; в санскр. сития есть жито, откуда и Сита, индийская богиня хлебопашества, а в греч. жито в то же время и прозвище Деметры. Хлебное семя — зерно, нем. Korn (готск. kaurn), латинск. granum, в литовск. — латышск. наречиях zimis, sirns переходит в значение гороха, и точно так же, как латинское pisum (горох) сродственно с понятием pinso — piso — толочь, молоть, откуда и pinsor — хлебник, также и литовск. zirnis, славянск. зерно, нем. Korn и романск. grain переходит в понятие ручных мельниц (mola), в выражениях литовск. girna (множеств. girnos), славянск. жорна (жорнов), нем. gvorn и англо-сакс. grindan, молоть; в санскр. dzri значит молоть, откуда и слово dzirna, терка (tritus), которое, по-видимому, осталось не без влияния на образование славянск. жорна и литовск. girna. Как зерно в то же время и плод хлебного растения, то нем. Korn, франц. grain, итал. grano (в особенности во множественном числе) значение еще не молоченного, на поле стоящего, как и сжатого хлеба, словом, вообще хлеб или жито; подобно нем. Traide — Getraide (древненем. getragedi), от tragan, tragen, носить, т. е. принос, приплод; латинск. frumentum имеет свое начало от frux, плод, а итал. biada и франц. bled, ble, также не что иное, как плод (англо-сакс. bloed). He относится ли сюда и нем. Brod или Brotd, получившее понятие печеного хлеба, хотя Гримм производит его от brechen, ломать; но при постоянном переходе l в ч и ч в l легко также могло brod или prod образоваться из bloed, плод, подобно как санскр. vrkas переходит у нас в волк, или labor в работа.

Все народы вообще почитали хлеб Божьей благодатью и лучшим благом земли, отчего и выражение, как видели выше, Божий хлеб, Gottes gave и das Hebe brot, чешское zbozi, обилие, и наша пословица «Все добро за хлебом», и эпитет честный, придаваемый хлебу, в особенности овсу, латышское labbiba (жито) от labs, добро. Наконец, славянск. жито (от санкр. джив, дживана — живу, жизнь) и хлеб, готск. hlaib, нем. Laib, Laibbrot (печеный хлеб) носят в себе понятие жизнь, и славянск. жито, живот и жизнь совершенно соответствуют нем. словам Laib, Leib и Leben, и наше русское слово хлеб, созвучное с hlaib, является точным синонимом жита.

С понятиями Божьего дара, добра, богатства и жизни соединяются в названиях пшеницы как хлеба по преимуществу и сродные им понятия чистоты и света. На всех немецких и литовских наречиях зовется пшеница hwaiteis, hwait, waizen, от санскр. sveta — белый (наше свет), древненем. hweis, weiss. Тому же понятию соответствует и наше народное эпическое выражение: «белая ярица и ярая пшеница».[191] Здесь явно, что слово ярая, ярица не принимается только в смысле весенней, ибо тогда и все прочие яровые хлеба имели бы право на это выражение, присвоенное единственно пшенице в смысле света, от древнего яр — жар, название бога — весеннего солнца и производительной силы земли Яра, Яровита (Harowit) или Ярилы.

Пшеница по самому своему свойству преимущественно белый хлеб, чистый хлеб, как называет его Нестор в житии Феодосия Печерского: «Потрудившимся (инокам) в ту неделю, там уставлено бысть Преподобным Отцем нашим Феодосием, в пяток тоя недели (первой Великого поста), да бывают им хлебы чисты зело». Это место показывает нам, что в то время пшеница на Руси была еще редким лакомством; так говорит и пословица: «Матушка рожь кормит всех дураков, а пшеничка по выбору». И действительно, ее имена и свойства явно указывают нам, что ярица растение юга: вот чем, может быть, и объясняется чужеземное происхождение слова пшеница, в котором Рейф и Гримм видят отголосок латинского panicum, древненем. penick, fenich, fench, т. е. хлеб вообще, подобно как латинск. frumentum, хлеб, перешло в франц. froment в имя пшеницы как хлеба по преимуществу. Чисто русским северным хлебом является, напротив, наша рожь; так, в том же житии Феодосия говорится про скудную пищу первых иноков печерских: «и ядь их бе ржан хлеб токмо и вода». Самое название этого рода хлеба, перешедшее к немецким, финским и литовским племенам (rocken-rog rhyg-ruggei), осмысляется в одном славянск. рожь от корня род (родить, рожать, урожай), лат. secula, франц. seigle, а другие, связанные с ними, названия ржи южных народов происходят от secare, резать, очень неопределенное название, относящееся ко всякому роду хлеба и приложенное, вероятно, к обозначению ржи, когда ее узнали в Риме, что было довольно поздно и где она очень мало употреблялась.

После пшеницы и ржи занимает первое место в нашем сельском хозяйстве овес, но сеется уже не для пропитания человека, а для кормления домашних животных (так, в одном сербском предании упоминается о семенах людском и скотском), в особенности лошадей и птиц; в Швеции овес называется hestakorn, лошадиное зерно.

Замечательно, что, кроме сего названия, овес находится в постоянном филологическом сродстве с козлом и бараном. Сербское название овса зоб, откуда зобанье, зобати, зобленье, корм, кормить, и зоблица, овсяный мешок, означало не только овес, но и всякий зернистый корм, даваемый лошадям. По-русски соответствует тому же слову птичий зоб и зобать, клевать корм (о птицах), но в областных наречиях зобня встречается в смысле торбы, и глагол зобать, есть что-нибудь мелкое и рассыпающееся, например, ягоды, горох и проч. Из всех этих слов принимает сербское зоб значение всякого мелкого зерна, почему это слово и приложено по преимуществу к овсу, как главному корму лошадей и птиц. В этом отношении замечательно и в латинском языке сходство avena (овес) и avis (птица).

Значительное место в нашем хозяйстве занимает греча, гречиха, хотя об ней до XV века нигде не упоминается, и, вероятно, что, подобно рису (сарачинское пшено) и кукурузе, она явилась весьма поздно, не только у нас, но и во всей Европе: как растительное ее свойство, так и название указывает нам на восточное ее происхождение.

В Европу она, вероятно, занесена из Аравии и зовется по-французски blе sarrasin, а по-немецки Heidekorn, Heidenkraut (от Heide, язычник), откуда и сербское ее имя хайда, или хайдина, подобно как кукуруза носит имя турецкого хлеба, blе de Turquie, Turkischkorn, и рис в древненемецком языке называется arawes, arawez (собственно горох).

Замечательно также, что как первый юговосточный хлеб, пришедший в Европу, есть пшеница, то и при появлении других зернистых растений того же края постоянно придавалось имя пшена как прозвище всех полуденных растений; так наше русское: сарачинское пшено (рис), и малороссийская пшеничка (кукуруза), и нем. Аraweiz, рис, Buchweizen, греча, и Turkischweizen (кукуруза), латышск. Turky kweeshi.

Русское греча, гречиха (латышск. grikki) прямо указывает на то, что это растение принесено к нам из Греции, почему и в народном приговоре о грече упоминается о Цареграде: «звали, позывали, нашу гречу во Царьград побывать со князьями, со боярами, с честным овсом, с золотым ячменем». По другому народному преданию вывезена она из татарского полона: «крупеничка княжна убогой старушкой под оборотом крупичетаго зерна, и то зерно схоронила старуха на святой земли Русской, на широком поле привольном, и учало то зернышко в рост идти, и уродилась от него греча в 77 зернах, повеяли ветры буйны со всех четырех сторон и разнесли те 77 зерен на 77 полей, и с той поры на святой Руси распространилась греча».

В изучении наших отечественных древностей, там, где исторические сведения скудны и недостаточны, является нам на помощь народное предание и история языка. Так, в истории русского земледелия исторические акты сообщают нам самые скудные известия о том, что у древлян были нивы и что в таком-то веке сеялись такие-то хлеба, когда, напротив, путем филологическим мы видим постепенное развитие земледельческого быта и связанных с ним или из него истекающих понятий права, собственности, богатства и честного труда.

С появлением хлебопашества разом изменяется и направление всей народной промышленности, если можно назвать этим словом скудные способы пропитания и обогащения диких кочующих племен. Первая основа нового быта есть добывание себе пищи собственноручным, честным и, следовательно, безгрешным трудом, благословенным Богом, в противоположность грабежа и звероловства кочевого быта. В представлениях добра и богатства хлеб занимает первое место: «Все добро от хлеба», и скотоводство является уже на втором плане: «Скотинушка водится, где хлеб родится». Самое слово товаре (от тур, лат. taurus, бык), означающее и поныне в областных наречиях гурт скота, из земли родится, т. е. означает хлеб.[192] И как земледелие содержит в себе зерно развития всех промыслов и ремесл, то и слова, выражающие труд земледельца (работа, Arbeit) и главное его вспомогательное средство, орало (орадло), переходит в обозначение труда и инструмента (работы и орудия) всех ручных ремесел вообще.

С оседлостию появляется и понятие собственности в более широком смысле землевладения и определяется граница — межа, разделяющая земли одного владетеля от другого. Домовой гений семейного очага, дедушка Чур, или Пращур (пан-чур), переходит в пограничный столб (чурбан), и в слове через-чур явно становится синонимом межи.

Как символ владения плуг переходит и в обозначение границы, как далеко человек в силах забросить плуг, или куда топор, коса и соха ходят, до того места распространяется и владение; почему и в старину земля делилась на плуги и сохи, точно так же, как на Западе она делилась на запаханные поля (лат. ager, нем. Acker, франц. acre, мера земли). Появление топора возле сохи указывает на постоянное завоевание земледелия над дикой лесной природой, почему и появляется границей владения лес; в нем, как в раме, помещается пашня, почему от раменье (лес), зараменье — граница и самая рама.

При первом появлении земледелия разделяется общество на владеющих и не владеющих землей, и последние делаются рабами, работниками (в первоначальном смысле сего слова), ролейными закупами землевладетелей, и юридический акт закупа совершается в передаче работнику господского плуга и бороны: «еже дал ему господин плуг и борону, от него же купу емлет, то ему погубивше платити».

Слово рабство, имея однокоренное значение труда, работы, стоит уже в земледельческом труде ступенью выше того рабства кочевого периода, где холоп считался личной принадлежностью его победителя, как будто физическими узами привязанный к своему господину, в знак чего и носили на Западе рабы кольца и ошейники, подобно домашним животным.

С другой стороны, плуг становится принадлежностью землевладельца, господина, следовательно, и целого племени покорителей, племени царского, владеющего землей, почему плуг бывает символом царства: чехи выбирают себе в государи того, кто обедает на железном столе (плуге), а Цинциннат покидает плуг свой на диктаторство и победы.

У скифов наследовал отцовскому царству тот из сыновей Тарги-тоуса, который в силах был справиться с золотым плугом, упавшим с неба на скифскую землю.[193] В наших русских былинах является обладателем этого небесного золотого плуга оратый-оратаюшка Микула Селянинович, богатырь-представитель русского земства и, в особенности, крестьянства. («Тоби было Микулушка пахать да орать, тоби было Микулушка крестьянствовать».) Род Микулушки, как говорится в песне, «любит мать сыра земля», и вся дружина мудрого Вольга Всеславича не в силах поднять позолоченную сошку Микулину, которая, когда сам богатырь до нее дотронулся, улетела к подоблокам. Это появление символического плуга в руках богатыря-пахаря, богатыря-крестьянина, чрезвычайно значительно и прямо указывает собою на непосредственное владение землею того сословия, которое призвано было ее обрабатывать, и на высокое значение земства вообще в истории древнейшего периода нашей русской народности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.