Глава шестая Люба Достоевская из Больцано
Глава шестая
Люба Достоевская из Больцано
Быть может, Рим полон тенями древних римлян, первых христиан, художников времен Возрождения и итальянцев прошлого столетия, что так доблестно погибали в борьбе за единство Италии. Все эти тени не могут оторваться от любимого города. Они по-прежнему владеют Римом, и мы, иностранцы, попадаем в плен к этим теням и не в силах отвести от них свои мысли.
Л. Ф. Достоевская
Из известных русских людей, живших и умерших в Италии, без всякого сомнения, следует рассказать и о Любе Достоевской, дочери великого писателя Федора Михайловича Достоевского.
Она умерла 10 ноября 1926 года в Италии. За несколько дней до смерти ее посетил консул Чехословакии, который тогда очень помог Любе.
Сравнительно недавно было обнаружено письмо, в котором он писал:
«Я должен признать, что дочка всемирно известного писателя умирает в нищете».
Федор, сын писателя, при таких же обстоятельствах умер в Москве. Ему было шестьдесят лет, а ей — пятьдесят семь.
Люба всегда хотела быть писательницей. «Почему все говорят о моем папе и никто не говорит обо мне?» — спрашивала она. Пытаясь стать писательницей, Люба на этом и оказалась сломлена, увидев, что написанные ею книги мало кто читает. Это была страшная трагедия для нее. Может быть, именно по этой причине она покинула Россию и умерла на чужбине…
* * *
В феврале 1867 года Ф. М. Достоевский женился на Анне Григорьевне Сниткиной, двадцатилетней стенографистке, которой он диктовал роман «Игрок».
Анна Григорьевна родилась в 1846 году в Санкт-Петербурге в семье мелкого чиновника Григория Ивановича Сниткина. С детства она зачитывалась произведениями Ф. М. Достоевского. Окончив стенографические курсы, с октября 1866 года в качестве стенографистки-переписчицы ей довелось участвовать в подготовке к печати романа «Игрок». Для нее и это было огромной радостью, но настоящим счастьем стала их последовавшая вскоре женитьба.
Новый роман Федора Михайловича «Преступление и наказание» был закончен и оплачен очень хорошо, но чтобы эти деньги у него не отобрали кредиторы, писатель вместе с новой женой уехал за границу.
За границей они провели в постоянной нужде и скитаниях четыре года, прожив их в Дрездене, Бадене, Женеве и Флоренции.
Эта поездка отражена в дневнике, который в 1867 году начала вести А. Г. Сниткина-Достоевская. По пути в Германию супруги остановились на несколько дней в Вильно. На здании, расположенном на том месте, где находилась гостиница, в которой останавливались Достоевские, в декабре 2006 года была открыта мемориальная таблица (автор — скульптор Ромуальдас Квинтас).
Направившись на юг, в Швейцарию, Достоевские заехали в Баден, где сперва Федор Михайлович выиграл на рулетке 4000 франков, но не мог остановиться и проиграл все, что с ним было, не исключая своего платья и вещей жены. Почти год они жили в Женеве, где писатель отчаянно работал, и иногда нуждались в самом необходимом.
В марте 1868 года у них родилась первая дочь Софья, но уже в мае, в возрасте трех месяцев, ребенок умер, к неописуемому отчаянию родителей.
* * *
14 (26) сентября 1869 года в Дрездене, куда за два месяца до этого Ф. М. Достоевский с женой приехали из Флоренции, у них родилась дочь Люба.
Писатель тут же сообщил своему другу А. Н. Майкову:
«Три дня тому родилась у меня дочь, Любовь. Все обошлось превосходно, и ребенок большой, здоровый и красавица. Мы с Аней счастливы».
Через несколько месяцев после рождения дочери счастливый Федор Михайлович написал своей племяннице С. А. Ивановой:
«Не могу вам выразить, как я ее люблю… Девочка здоровая, веселая, развитая не по летам (то есть не по месяцам), все поет со мной, когда я запою, и все смеется; довольно тихий некапризный ребенок. На меня похожа до смешного, до малейших черт».
Анна Григорьевна, горячо любимая, добрая и умная жена, обустроила жизнь писателя, взяла на себя все экономические вопросы его деятельности, а с 1871 года Достоевский навсегда бросил рулетку.
Лишь в июле 1871 года, после того, как удалось частично уплатить долги кредиторам, Ф. М. Достоевский вернулся на родину и снова прочно обосновался в Петербурге. Отсюда он обычно выезжал летом в Новгородскую губернию, в Старую Руссу, и несколько раз ездил для лечения в Германию на курорт Эмс.
Люба Достоевская
По возвращении супругов в Петербург у них родились сыновья Федор (в июле 1871 года) и Алексей (в августе 1875 года). К несчастью, Алексей умер 16 мая 1878 года.
Анна Григорьевна вела все дела мужа с издателями и типографиями, сама издавала его сочинения. Кстати сказать, ей посвящен последний роман писателя «Братья Карамазовы».
В 1881 году, в год смерти Ф. М. Достоевского, Анне Григорьевне исполнилось тридцать пять лет. Вторично замуж она уже не выходила. После смерти писателя она собирала его рукописи, письма, документы, фотографии и организовала в 1906 году комнату, посвященную Федору Михайловичу, в Историческом музее в Москве. С 1929 года ее коллекция перешла в московский Музей-квартиру Ф. М. Достоевского.
Анна Григорьевна составила и издала в 1906 году «Библиографический указатель сочинений и произведений искусств, относящихся к жизни и деятельности Ф. М. Достоевского» и каталог «Музей памяти Ф. М. Достоевского в императорском Российском историческом музее имени Александра III в Москве, 1846–1903 гг.». Ее книги «Дневник А. Г. Достоевской, 1867 год» (опубликована в 1923 году) и «Воспоминания А. Г. Достоевской» (опубликована в 1925 году) являются важным источником для биографии писателя.
Умерла Анна Григорьевна в Ялте в голодном военном 1918 году. Через пятьдесят лет, в 1968 году, ее прах был перенесен в Александро-Невскую лавру и захоронен рядом с могилой мужа.
* * *
Когда умер Ф. М. Достоевский, Любе было одиннадцать лет.
Похороны отца, вылившиеся в грандиозное мероприятие, весьма сильно подействовали на ребенка. В конце концов это не лучшим образом сказалось на ее характере. По воспоминаниям современиков, Любовь Федоровна была заносчива, высокомерна, да и просто неуживчива. Она не помогала матери в увековечивании славы Ф. М. Достоевского, создавая свой образ дочери знаменитого писателя, а потом и вовсе разъехалась с Анной Григорьевной.
Ее попытки писать вылились в сборник рассказов «Больные девушки» (1911 год), романы «Эмигрантка» (1912 год) и «Адвокатка» (1913 год), не встретившие большого признания.
Конечно же Любовь Федоровна считала это несправедливым, но ей было особенно сложно, ведь все вокруг вольно или невольно сравнивали ее творчество с творчеством ее великого отца.
В романе «Эмигрантка» речь идет о некоей Ирине Мстинской, оказавшейся на чужбине. Роман этот лишен особых изысков, но его просто невозможно не считать автобиографическим, и в этом состоит его главная ценность. От имени своей героини Любовь Федоровна дает нам интереснейшие описания Италии и впечатления о ней русской девушки-эмигрантки. Вот, например, какое она дает описание Рима:
«Сначала средневековая часть города поглотила Ирину. Целыми днями бродила она по лабиринту узких грязных улиц, без тротуаров, где люди, лошади, ослы, трамваи и велосипедисты двигались общей массой посреди мостовой. Жутко и мрачно становилось у нее на душе при виде отвратительных домов, не жилищ, а, вернее, логовищ, в которых до сих пор живут римские бедняки. Каким контрастом представлялись ей рядом с этими логовищами соседние роскошные палаццо с чудесными дворами, с мраморной колоннадой и внутренними садиками, заросшими пальмами и апельсинными деревьями. Но и палаццо, несмотря на всю роскошь, давили ей сердце. Ирине вспомнилась вся жестокая и несправедливая жизнь Средних веков. Она понимала теперь эту жестокость: в этих мрачных переулках, в этих угрюмых дворцах, куда никогда не заглядывало солнце, нельзя было мыслить честно и правильно. Ясным стало для Ирины, почему человечество, покончив со средневековым режимом, тотчас после Французской революции, поспешило уйти из этого лабиринта кривых и смрадных переулков и придумало новый тип городов с широкими, залитыми солнцем улицами.
Лишь одни пьяццы с их восхитительными фонтанами освещали и радовали эти мрачные кварталы. Здесь лучше всего можно было наблюдать римскую толпу, неприглядную, лишенную своих живописных национальных костюмов, но столь своеобразную, столь интересную!»
А вот еще одно, не менее эмоциональное и спорное:
«Пансион, в котором поселилась Ирина, был переполнен, как и все вообще римские пансионы, старыми девушками всех национальностей. Какой-то таинственный ветер гонит их со всех концов света в Вечный Город. Едут они, мечтая найти в нем мир и душевное спокойствие и почти всегда его находят. Оно и не мудрено: Рим — не город, а живописное, позолоченное солнечными лучами заката, кладбище. На людей живых и деятельных Рим производит тяжелое впечатление; но людям, пропустившим жизнь мимо себя, это кладбище дорого и мило. Живя в других городах, эти отжившие люди чувствуют себя чуждыми лихорадочному движению вперед — оно их сердит и смущает. В Риме же нельзя думать ни о будущем, ни о настоящем. Мысли все время витают в прошлом, и люди интересуются лишь теми, что давно истлели в своих могилах».
А вот весьма интересное рассуждение о том, как менялось в начале XX века отношение людей к России:
«Русские люди представлялись ей богатырями и рыцарями, всегда готовыми сражаться за правду и христианскую веру, за всех обиженных и гонимых. Когда началась японская война, она с искренним удивлением спрашивала себя, как могли эти жалкие обезьяны объявить войну таким богатырям; даже жалела японцев за подобное безумие. Можно, поэтому, представить себе ее отчаянье, ее страданья при первых же наших неудачах!
Никого из близких не было у Ирины на войне, но каждое наше поражение оплакивалось ею, как собственное несчастье.
Поглощенная своим горем, она не придала значения ни русской революции, ни новым реформам. Как все страстно верующие люди, Ирина бросилась в другую крайность — в презрение к России.
Все стало ей постылым в родной стране. Не верила она больше никому: ни народу, ни интеллигенции. Все это были жалкие трусы, ограниченные, ленивые, необразованные.
Ирина стала чаще ездить за границу. Там, наоборот, все казалось ей прекрасным.
Она хвалила германскаго Бауэра за его трудолюбие, швейцарцев — за их порядок, французов — за гениальность.
Прежде, пробыв за границей три месяца, Ирина чувствовала тоску по родине и, приезжая на границу, готова была обнять и расцеловать носильщика за его добродушное, славянское лицо.
Теперь она возвращалась домой с досадой, бранила русские порядки, с отвращением смотрела на скучные бесконечные поля, что уныло мелькали перед окнами сонно движущегося поезда, на всю заснувшую природу и жизнь».
В данном случае речь идет о героине романа Л. Ф. Достоевской, но в принципе так могла рассуждать любая русская девушка, оказавшаяся после революции перед выбором — оставаться в кардинально изменившейся России или уезжать в эмиграцию.
* * *
Работая над романом «Эмигрантка», Любовь Федоровна уже не раз жила за границей. А в 1913 году, после очередного выезда на лечение, она осталась там навсегда.
В эмиграции Л. Ф. Достоевская жила литературным трудом. С прекращением переписки с матерью после ее смерти летом 1918 года биографы дочери писателя почти потеряли ее след в Европе.
Известно лишь, что в 1921 году она присутствовала на торжестве по поводу 100-летнего юбилея Ф. М. Достоевского в немецком городе Эмс. В те дни она заявила прессе: «Если столетие со дня рождения Достоевского не может праздноваться в России, я хотела бы, чтобы это произошло в Европе; ведь уже давно Достоевский стал универсальным писателем, одним из тех светочей, которые освещают путь человечеству».
В Германии же Л. Ф. Достоевская написала и опубликовала (сначала на немецком, а позже и на других европейских языках) главный труд своей жизни: «Dostoejewski geschildert von seiner Tochter» (M?nchen, 1920). На русском языке эта книга вышла в России под названием «Достоевский в изображении его дочери Л. Достоевской» в 1922 году, но в сильно сокращенном варианте.
Эта книга содержит немало фактических неточностей и спорных утверждений, но, как записки очевидца, является достаточно ценным источником для исследователей творчества великого писателя.
В своей книге Любовь Федоровна довольно подробно описывает жизнь своих родителей за границей. Наибольший интерес для нас, естественно, представляют строки, посвященные Италии.
Л. Ф. Достоевская пишет:
«Прибыв в Италию, мои родители прежде всего остановились в Милане. Мой отец хотел снова увидеть знаменитый собор, который произвел на него глубокое впечатление во время его первого путешествия в Европу. Он осмотрел все детали его, пришел в восторг от его фасада, хотел даже взобраться на крышу для того, чтобы полюбоваться видом, простиравшимся далеко по Ломбардской равнине. С началом осенних дождей мои родители уехали в Флоренцию и устроились там на зиму. У них не было там знакомых, и они были предоставлены друг другу в течение нескольких месяцев…
Во Флоренции мой отец был очень занят: он писал свой роман «Идиот», начатый им в Женеве. Мать помогала ему, записывая стенографически сцены, которые он диктовал ей. Но все-таки она боялась мешать ему в часы, когда он сосредоточивался, и поставила себе задачу подробно изучить Флоренцию с ее прекрасными храмами и чудными художественными коллекциями. Она привыкла назначать мужу место встречи у какой-нибудь знаменитой картины, и когда Достоевский переставал писать, он встречался с нею в палаццо Питти. Мой отец не любил изучать картинные галлереи с Бедекером[2] в руках; при первом же посещении он избирал несколько нравившихся ему картин и приходил часто любоваться ими, не интересуясь остальными. Долго стоял он перед своими любимыми картинами и излагал своей жене мысли, которые они возбуждали в нем. Затем они гуляли по городу, вдоль Арно. По дороге к дому мои родители делали круг для того, чтобы взглянуть на двери баптистерий, которыми восхищался мой отец. Если стояла хорошая погода, то они отправлялись на прогулку в Кашины или в сад Боболи. Розы, цветущие там в январе, произвели сильное впечатление на их северную фантазию. Мои родители привыкли в это время года видеть покрытые снегом реки, покрытые снегом улицы и закутанных в шубы людей. Цветы в январе казались им непостижимым явлением. Мой отец говорит о розах в саду Боболи в своих письмах к друзьям, а моя мать в своих воспоминаниях.
Весною моя мать снова почувствовала себя беременной. Отец был очень счастлив, когда узнал об этом; рождение маленькой Сони лишь усилило в нем жажду отцовских радостей. Так как климат Флоренции оказался полезным для моей матери, то мои родители предполагали первоначально провести еще один год в Италии. Но по мере приближения момента разрешения от бремени моей матери их план менялся. В гостиницах и меблированных квартирах Флоренции в то время не существовало нынешней многоязычной прислуги, одинаково скверно говорящей на всех языках. Скромная прислуга Флоренция того времени довольствовалась тем, что говорила хорошо по-итальянски. Моя мать скоро научилась кое-как болтать на этом языке и служила переводчицей моему отцу. Всецело занятый своим романом, он не мог изучать итальянский язык. И теперь, когда она вынуждена будет вскоре слечь и, быть может, даже заболеть серьезно, моя мать думала о том, как справится ее муж среди итальянской прислуги и сиделок. Отец также думал об этом и заявил жене, что предпочел бы провести зиму в стране, язык которой он знает. К этому времени Достоевский стал интересоваться славянским вопросом, который позже столь сильно занял его, и он предложил моей матери отправиться в Прагу, где он хотел ближе изучить чехов. Мои родители покинули Флоренцию в конце дета. Для того, чтобы не утомлять мою мать, они совершали лишь короткие дневные переезды, останавливались в Венеции, Триесте и Вене».
* * *
Личная жизнь Л. Ф. Достоевской не сложилась: ни мужа, ни детей у нее не было.
Последние два года своей жизни дочь писателя провела в Италии. Она переехала туда из Ниццы с целью продолжения лечения. По ее словам, во всем было «виновато ужасное беженское существование с подачками из разных благотворительных учреждений». В своем последнем письме в Россию, датированном 1926 годом, она просила племянника Андрея «отслужить панихиду о своей бабушке и дедушке Достоевских».
В последнее время она жила в местечке Гриес, теперь входящем в городскую черту Больцано. Благодаря поддержке заграничных литературных обществ она могла жить в хороших санаториях и, по указанию докторов, менять местности, так как была больна белокровием. В Гресе она и умерла 10 ноября 1926 года в частной клинике известного доктора Рёсслера.
В архиве тамошней православной церкви сохранилась метрическая книга прихода за 1926 год, в которой в графе об умерших крупным, «торжественным» почерком сделана запись:
«10 ноября н. ст. (28 октября ст. ст.) скончалась в городе Больцано Gries Любовь Федоровна Достоевская, дочь русского писателя Ф. М. Достоевского».
Русскую общественность о кончине дочери великого писателя известила эмигрантская газета «Возрождение», выходившая в Париже. Скромная похоронная процессия проводила Л. Ф. Достоевскую в последний путь. Ее погребли на небольшом местном кладбище «Ольтризарко», которое во второй половине 50-х годов прошлого века было упразднено. При этом надгробие Л. Ф. Достоевской перенесли на центральное городское кладбище. Как написала местная газета, «здесь в новой достойной могиле упокоилась Эме Достоевская (так, на французский лад, она называла себя за границей. — С. Н.), великой заслугой которой является распространение бессмертных произведений ее отца». По прошествии времени надгробие было отреставрировано по почину и при содействии известного деятеля русской культуры в эмиграции барона Эдуарда Фальц-Фейна (дальнего родственника Л. Ф. Достоевской).
Город Больцано в Восточных Альпах
* * *
В 1999 году исполнилось 130 лет со дня рождения Любови Федоровны Достоевской, которая значительную часть своей жизни прожила в Европе и умерла в Италии.
В своих «Мемуарах» она показала себя истинной дочерью великого отца, написав пророческие слова:
«Ужасная гроза разразилась над Россией и разрушила всю нашу европейскую цивилизацию. После несчастной войны вспыхнула революция, которую давно предсказал Достоевский; трещина между нашими крестьянами и нашей интеллигенцией, все увеличивавшаяся в течение двух столетий, наконец стала пропастью. Наша одурманенная европейскими утопиями интеллигенция устремилась на Запад, тогда как народ наш, верный преданиям предков, обратился к Востоку. Русские интеллигенты, нигилисты и анархисты намеревались насадить в нашей стране европейский атеизм, тогда как наши глубоко религиозные крестьяне хотели остаться верными Христу. Результат этой борьбы развертывается перед нашими глазами».