Толкин и финский эпос

Толкин и финский эпос

Когда пишут о взаимоотношениях Толкина с финской культурой, то обычно ограничиваются замечанием о том, что классический эльфийский язык квэнья был им создан на основе финского. При этом язык эльфов Белерианда – синдарин – создан на основе валлийского. Исходные языки относятся не только к разным группам, но и к разным семьям (финно-угорской и индоевропейской соответственно), однако квэнья и синдарин в мире Толкина – несомненно родственные языки, и звуковые чередования в них хорошо заметны даже тому, кто не имеет специального филологического образования.

Ho лингвистический аспект мира Толкина слишком специфичен и не является темой данной книги. Мы обратим внимание лишь на важнейший культурологический аспект: сильнейшую близость финской и валлийской культур в восприятии Толкина, близость тем более примечательную, что в «земной» истории она не обусловлена взаимодействиями или влияниями.

После такой преамбулы читатель вправе ожидать, что финская мифология будет проанализирована как еще один источник представлений об эльфах Средиземья.

Ho нет, все значительно серьезнее.

И перед обращением к текстам Толкина нам необходимо совершить глубокий экскурс в основной памятник карело-финнов: эпос «Калевала».

Семиотическая система этого эпоса не имеет аналогов в мировой культуре: в «Калевале» действие бессильно перед словом. Нам уже доводилось писать об этом, хотя и кратко[54]. Как и в любом эпическом сказании, значительную часть сюжета «Калевалы» занимают поединки, однако это не схватки на оружии и даже не состязания в магии: это состязания в знании о происхождении мира и его элементов.

Подобное мы встречали и в «Эдде», однако там подобные сюжеты периферийны, здесь же поединок мудрецов-чародеев – единственный возможный вид противоборства.

Рассмотрим подробнее.

Борьба главного героя – старого песнопевца Вяйнемейнена с молодым и дерзким Еукахайненом – это, подобно состязанию Одина с Вафтрудниром, изложение обоими сведений о мироустройстве и происхождении всего сущего, причем Вяйненмейнен действительно знает все это (он старше, чем мир), а его противник обладает лишь поверхностными знаниями и с каждым шагом поединка Вяйнемейнен погружает его все глубже в болото (III, 148–254)[55]. Другой герой – Лемминкяйнен – сражается с хозяином потусторонней страны Похъелы следующим образом: сначала оба противника творят магией различных животных, чтобы те бились друг с другом, а затем вступают в чародейный поединок сами (XXVII, 219–256). Противник героя может быть лишен всякой антропомофности: тот же Лемминкяйнен сражается с Морозом, рассказывая о его происхождении и принуждая его отступить (XXX, 213–254).

Список магических поединков «Калевалы» можно продолжить. Ho обратим внимание на важнейшую из деталей – на способ произнесения всех этих рассказов: их поют. И Вяйненмейнен, мудрейший из мудрых, носит устойчивый эпитет «вековечный песнопевец».

Этим поединки «Калевалы» отличаются от состязаний в мудрости «Эдды». И это же не дает нам возможность возвести к Вяйненмейнену образ Гэндальфа, хотя оба и мудрецы, и всегда выглядят старцами, и древнее чем мир (о Гэндальфе в «Сильмариллионе» сообщается, что это майа Олорин, один из изначальных духов). Ho тема пения не имеет к Гэндальфу никакого отношения, поэтому сопоставление, несмотря на всю привлекательность, не оправдано.

Зато узнаваемой цитатой из мира «Калевалы» является один из самых известных поединков «Сильмариллиона» – поединок на песнях Финрода и Саурона. Здесь Толкин следует своему излюбленному приему, хорошо знакомому нам по предыдущему анализу: не перенося в свой мир какой-то конкретный эпизод из древнего сказания, он берет основополагающий принцип культуры и строит на нем свой собственный, уникальный сюжет. Более того, он вводит в сюжет этический момент.

B ответ на некую неопределенную «песнь лиходейских чар» Саурона Финрод начинает петь о Благом Западе – о жизни эльфов в Валиноре. Это вполне сопоставимо с финскими рассказами о происхождении тех или иных элементов бытия. Ho поскольку это песнь именно о происхождении, то она не может быть остановлена на статичном образе, в данном случае – на счастливой жизни в Благом Краю до освобождения Мелькора, гибели Древ и мятежа Феанора. Неизбежно спев об этих трагических событиях, Финрод должен спеть и о том, как именно эльфы покинули Валинор, – о резне в гавани Альквалондэ. После этого эльфийский король падает, «чарами сражен».

Строго говоря, нет никаких оснований считать эти чары злым колдовством Саурона. B отличие от финских героев, по очереди наносящих те или иные магические удары, практически весь поединок на песнях – это только пение Финрода[56]. И даже если финальный «удар» – чары именно Саурона, то причина поражения Финрода в том, что он, как и все эльфы, внявшие призыву Феанора, разделяет вину за резню в Альквалондэ и ответственность за это настигает его (забегая вперед, заметим: как настигает его сестру Галадриэль, хотя и в совершенно ином контексте).

Для героев «Калевалы» знание и пение – отнюдь не только своеобразный вид оружия, это вообще их основной инструмент. Приведем избранные примеры. Чтобы плыть по морю, Вяйненмейнену необходима лодка – и он творит ее словами (XVI,101–114, L,485), в другом эпизоде он пением творит для лодки гребцов (XXXIX, 275–290) или же управляет ей не руками, а словами (XLII, 193–215). Для перевязки раны необходимы не бинты, а рассказ о происхождении железа, поскольку рана нанесена железным ножом (IX, 27—265), и лишь заклятия полностью останавливают кровь (IX, 269–416). Примечательно, что эти рассказ и заклятья полностью занимают девятую руну, практически лишенную сюжета, – знания о мире оказываются важнее рассказа о подвигах героя.

Способность творить пением присуща не только Вяйнеменену, но и Лемминкяйнену, хотя здесь есть существенная разница: молодой герой создает некие чудесные вещи (XXIX, 135–222), в то время как вековечный певец создает вещи повседневные, то, что служит простым людям в их жизни.

Квинтэссенцией представлений о творении пением служат слова Вяйнемейнена о боге-творце (в данном случае имеется в виду громовежец Укко):

О, когда б запел создатель,

Слово с уст своих сказал нам!

Мощно песни он пропел бы,

Произнес бы заклинанья…

Солью стали б камни моря,

Хлебородной почвой – рощи,

Темный лес – пшеничным полем…

Он и пел, и заклинал бы,

Говорил слова заклятья,

Он на двор напел бы стадо,

Mor бы в хлев коров наделать,

B стойла много пестролобых,

B поле множество молочных,

Сотни с выменем обильным…

(XXI, 389–439).

Эта способность бога-творца созидать пением становится основополагающей космогонической идеей в мире Толкина, находя воплощение в «Сильмариллионе», на первых страницах которого рассказывается об Эру, Едином, который вместе с изначальными духами (будущими Валарами, Стихиями мира, и майарами, духами менее могущественными) творит мир пением. Именно тогда Мелькор вносит свой Диссонанс, исказив замысел Единого.

Поэтому тема пения в мире Толкина чрезвычайно важна. Каждый раз, когда тот или иной герой поет (и даже песенки хоббитов – не исключение!), в этом пении есть отзвук силы Творения. Эльфы изо всех народов наиболее близки к Единому, они – его Старшие Дети (люди – Младшие), и неудивительно, что и во «Властелине Колец», и в «Хоббите» пение – непременная черта описания эльфов. Очень интересен в этом аспекте такой внешне несерьезный персонаж, как Том Бомбадил, в доме которого легче петь, чем говорить, над которым не властно Кольцо, устрашающее даже Гэндальфа. Сам Толкин не давал ответа на вопрос, кто этот Хозяин, но в «Сильмариллионе» говорится о том, что, снизойдя в Мир Явленный «Валары привели с собой много соратников, кое-кто из которых слабее, а кое-кто почти равен им по могуществу, и они вместе трудились над сотворением Земли и усмирением ее бурь» (выделено мною. – А.Б.). Хоббиты и Бомбадил чрезвычайно близки по духу, близки и их песенки – и недаром именно хоббиты способны сопротивляться силе Кольца, включая и Горлума («он оказался стойким… как хоббит», – говорит о нем Гэндальф).

Особый семиотический статус пения виден в эпизоде «Сильмариллиона», который с точки зрения обыденного мышления крайне нелогичен. Речь идет о спасении Маэдроса, прикованного на скале Тангородрима. Его двоюродный брат и друг Фингон отправляется на его поиски, взяв с собой… арфу. «Тогда, бросая вызов оркам, что все еще прятались в темных подземельях, Фингон взял арфу и запел песнь Валинора, сложенную нолдорами в древности, когда вражда еще не разделяла сынов Финвэ; и голос его зазвенел в мрачных теснинах, дотоле не слыхавших ничего, кроме воплей страха и скорби». Возникает вопрос, почему орки не напали на дерзкого эльфа? Ответ, вероятно, заключается в том, что в песне Благого Края есть сила, которой орки страшатся (подобно тому, как во «Властелине Колец» они страшились Сэма, освещающего себе путь фиалом Галадриэли). Ha пение Фингона отвечает Маэдрос, а затем появляется орел (птица Манвэ, знак помощи свыше; вспомним спасение и в «Хоббите», и во «Властелине»), который помогает Фингону спасти Маэдроса.

Аналогичный эпизод есть и во «Властелине Колец», когда Фродо заточен в башне Кирит-Унгол, и Сэм тщетно ищет его. Хоббит, в отличие от эльфийского принца, не взял с собой арфу, но в главном сюжеты совпадают, включая взаимное расположение друзей (пленный высоко наверху). Обратим внимание и на роль хоббитских песенок в преодолении сил мрака: «И тут, после всех напрасных поисков, во мраке отчаяния, Сэм, к собственному своему удивлению, начал тихонько петь. Голос у него был тонкий и дрожащий – голос одинокого, усталого, отчаявшегося хоббита, который ни один случайный орк не спутал бы с пением эльфийского воина. Он мурлыкал старые детские песенки, отрывки из песен, сочиненных Бильбо, мелькавшие у него в мыслях, как мимолетные видения родной страны. A потом в нем вдруг поднялись какие-то новые силы, голос окреп, и неожиданно родились свои собственные слова, слившиеся с незатейливой мелодией…»

Эти эпизоды отличаются от чародейных поединков «Калевалы» лишь тем, что не подаются автором как магическое противоборство. Философия и, не побоимся этого слова, теология мира Толкина здесь оказываются искусно замаскированы под обыденность: в самом деле, непросто увидеть проявление Музыки Айнур и мощи Эру Единого в детских песенках хоббитов…

Ha фоне столь серьезных сближений мира Толкина с финской культурой – стоит ли возвращаться к истории Куллеро из «Калевалы»? Да, это было прямое заимствование для образа Турина Турамбара, заимствование целенаправленное, отмеченное самим автором в письмах, но… от трагической истории финского героя Толкин берет лишь некоторые моменты фабулы (гибель отца, скитания в лесу, невольный брак со своей сестрой), опуская, например, пребывание Куллерво в слугах кузнеца и вражду с женой своего хозяина. История Турина, в том виде, в котором она нам дана в «Сильмариллионе» и в «Детях Хурина», значительно глубже и прочнее связана со скандинавской культурой, нежели с финской.

Завершая этот раздел, мы хотим поднять вопрос жанровой принадлежности «Властелина Колец». B наше время фэнтези перестало быть стилем, став именно жанром современной литературы. И место Толкина в этом жанре до сих пор неясно. C одной стороны, Профессора называют основоположником фэнтези, с другой, напротив – противопоставляют его массе фэнтезийной литературы. Причина нам становится ясна: действие «Властелина Колец» разворачивается не в «вымышленном мире», это мир земной, материально ощутимый, хотя и художественно переработанный. Мы не будем пытаться дать однозначный ответ на вопрос, является ли «Властелин Колец» фэнтези или нет, нам гораздо важнее подчеркнуть, что трудно найти «реалистический» роман, который бы столь тщательно и достоверно отображал тот мир, в котором развивается действие.

Как художник, Толкин воплощал на страницах своих произведений собственные подсознательные переживания мифологических представлений – здесь совершенно другой, не логический, а эмоциональный уровень освоения архаики, не цитирование, а воспроизведение сюжетного клише. Иными словами, это неосознанное обращение к глубинным пластам мифологического мышления, которое по сути своей и не мышление даже, а именно переживание, ощущение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.