Глава шестая Проституция средних веков. II. Социальная среда

Глава шестая

Проституция средних веков. II. Социальная среда

Изложенное в предыдущей главе не оставляет сомнения, что религиозный элемент имел определяющее влияние на развитие половой этики средних веков, а вместе с тем и на отношение государства и частных лиц к проституции и на организацию этой последней. Ибо подчинение религии и церкви, как на Востоке, так и на Западе вообще было в то время равнозначаще развитию жизни соответственно требованиям разума. Но жизнь развивалась в определенной социальной сред е, а Восток и Запад обнаруживают в этом отношении, как сходственные черты, так и своеобразные отличия. Эти последние обусловили также отличные условие происхождение и различные формы проявление средневековой проституции, а также различные отношение ее к так называемому «социальному вопросу», т. е. к экономической и общественной жизни (в самом широком смысле этого слова).

Прежде всего, необходимо подчеркнуть поразительную разницу между Востоком и Западом, касающуюся формы хозяйства и характера городов. Между тем как типично– денежное хозяйство римской империи продолжало существовать в империи византийской, откуда перешло в области с арабской культурой, в западной Европе до 13 века, следовательно, в течение большей части средних веков, преобладало натуральное хозяйство, характеризующееся сельскохозяйственными промыслами, крупным землевладением и ленной системой. Лишь с крестовыми походами и здесь также начинается развитие капиталистического хозяйства, и притом довольно непосредственно в форме экономической революции, которая, по мнению экономиста Густава Шмоллера, по крайней мере, в Германии, превосходит все последующие; она детально описана такими историками, как Лампрехт и Эмиль Михаэль.

Так как характер городов изменяется параллельно развитию денежного хозяйства, то соответственно отсутствию или, по крайней мере, позднему развитию капитализма на Западе, в христианской Европе замечается почти полное отсутствие собственно больших городов, между тем как на Востоке «и на магометанском Западе (Испания) существуют многочисленные большие города со всеми их типичными особенностями. В этом фундаментальное различие между восточными и западными странами, имеющее также величайшее значение для развития проституции.

Что касается, прежде всего, греческого и магометанского востока, то следующие цифры указывают на преобладание здесь больших и миллионных по числу жителей городов:

Числа жителей византийских и арабских городов средневековья.

Константинополь, по крайней мере, 1 миллион.

Трапезунд, несколько сот тысяч.

Фессалоники, по меньшей мере, 100 тысяч.

Багдад, более миллиона.

Каир, более миллиона.

Мекка, около 300.000.

Дамаск, около 200.000.

Бассора, около 200.000.

Куфа, около 200.000.

Самарканд, около 150.000.

Севилья, 400.000.

Кордова, по меньшей мере, 400.000.

Напротив, в христианских странах запада почти совсем нет больших городов, а относительно организации их в некоторых странах, например, в Германии, вообще можно говорить, лишь начиная с 11 века, хотя государство каролингов уже насчитывало в Италии и к югу от Луары некоторые города, непосредственно примыкающие к древним. Тоже самое относится к рейнским пограничным городам Кельну, Майнцу, Страсбургу, из которых последний в 800 г. после Р. X. уже обозначается как «civitas populosa». Напротив, собственно в Германии в 900 г. по Р. X. еще совсем не было городов, между тем как в Италии, Бельгии, Франции и Англии начала уже развиваться оживленная городская жизнь. Лишь в конце 12 и в 13 веке начинается и в Германии образование городов, которое продолжается в 14 и более или менее заканчивается в 15 веке.

До недавнего времени число жителей средневековых городов значительно переоценивалось. Лишь новейшие исследования, опирающиеся на экономические данные (по спискам налогов), подтвердили положение Густава Фрейтага, что самый большой город Германии в 14 веке едва ли имел более 40–50.000 жителей, и показали, что в наиболее видных и богатых городах, не имевших водных путей сообщения, число жителей колебалось между 5.000-25.000, что даже в многих относительно значительных городах число жителей не превышало 5.000, а в большинстве городов число их колебалось между 1000 и 5000 душ.

В частности для 15 столетия получаются следующие средние цифры для числа жителей городов, причем в основу их положены, кроме упомянутых исследований, еще важные исследование Карла Бюхера, Генриха Бооса, I. Петрова и др.:

Числа жителей европейских городов в средине века.

Страсбург, 20–30.000.

Майнц, 5–6.000.

Франкфурт, 7-15000.

Нюренбер, 20.000.

Базел, 10–15.000.

Цюрих, 10.000.

Вена, 50.000.

Ауиебури, 18.000.

Ульм, 20.000.

Нердлитен, 5–6.000.

Гейдельберг, 5.200.

Любек, 30.000.

Кельн, 30.000.

Рогаток, 14.000.

Гамбург, 18.000.

Дрезден, 5.000.

Юберлинген, 4.000.

Винтертур, 2.200.

Мейсен, 2.000.

Вернигеродс, 2.500.

Жиль, 2–3.000.

Венеция, 190000.

Флоренция, 90.000.

Милан, 200000 (?).

Париж, 200000 (?).

Брюгге, 50.000.

Гент, 50.000.

Леииден, 5.000.

Лондон, 35.000.

Если мы на основании этих статистических данных сравним греко-арабский Восток с христианским Западом, то увидим, что первый отличается своими миллионными, колоссальными городами, в то время как во втором преобладают лишь средние и небольшие города, которые и наложили свою печать на культуру западных стран. Западная Европа не имеет ни одного такого города, как Константинополь или Багдад, центров светского high-life, совершенно отсутствующей и оставшейся чуждой всему Западу-колоссальных городов, в которых «катили свои золотые волны неисчерпаемые, по-видимому, источники богатств, где возникла безмерная роскошь, безумная жизнь наслаждений и человеческая сутолока, подобная той, которую мы видели при аналогичных условиях только в древнем Риме или в современных гигантских городах, как Лондон и Париж». Во всех этих центрах рафинированной антично-восточной культуры и утонченных наслаждений, в своих деталях обнаруживающих еще античный характер, и проституция также отличается той же чрезвычайной дифференцировкой и теми же противоположениями, которые мы уже видели в древности. Лишь в Византии и на магометанском Востоке продолжал процветать столь характерный для античного мира свободный гетеризм, между тем как в западной Европе он совершенно отсутствовал и снова нашел туда доступ уже во время ренессанса. Таким образом, между восточными и западными странами получается следующее различие. Там господствует свободная проституция в облагороженной форме института гетер и птиц; здесь более или менее несвободная проституция в форме института борделей. Средние века в Европе представляют период расцвета борделей. Ни раньше, ни позже бордели не были абсолютно и относительно так многочисленны, как тогда. Кто сомневается в этом, пусть обратит внимание на следующий факт, составляющий самое ясное доказательство наших слов. Разве мыслимо теперь, по крайней мере, в Германии и в германских странах, чтобы небольшие города с 500-2000 жителей имели вообще профессиональную проституцию, тем более бордель? А между тем в средние века это имело место. Почти каждый небольшой город имел тогда свой бордель с несколькими проститутками, как мы это увидим ниже из списка большого числа городов с борделями. Дюлор, сообщив тот факт, что город с 300–400 человек жителей имел уже бордель, справедливо замечает:

«Имеются ли такие примеры при наших нравах?»

Мы не ошибемся, если причиной этого явление сочтем, прежде всего, глубокое убеждение, почти догматически господствовавшее в средневековой половой этике – убеждение в «необходимости» проституции, как защиты от худшего зла, от нарушения супружеской верности и от соблазнения приличных девушек. Во-вторых, в особенности на Севере, в этом отношении сыграл роль наступивший довольно внезапно процесс образование городов, быстрый переход от натурального к денежному хозяйству. Многочисленные новые города оказывали большое притягательное действие на распутных женщин, вследствие существовавшего в них большого спроса на проституток и возможности найти более значительный доход и защиту. Среди бродячих проституток существовало, очевидно, такое могучее стремление в большинство тогдашних городов, что городские начальства, в обеспечение и укрепление порядка, сочли себя вынужденными – именно потому, что города эти еще находились в зачаточном состоянии – локализировать проституцию и устроить для представительниц ее бордели, расположенные обыкновенно на окраине или даже перед воротами города. Так, в Германии нередко можно проследить начало организации публичных домов до 13 века. Наряду с этим существовала, разумеется, и свободная проституция, но ее по возможности подавляли. До ренессанса здесь не было собственно гетеризма и так же мало была развита здесь жизнь наслаждений наподобие восточной. В крайнем случае, об этом можно говорить разве только по отношению к некоторым итальянским городам (Венеция, Флоренция, Рим), по отношению к Вене и в особенности относительно Парижа.

К этим общим предпосылкам средневековой проституции присоединяются еще затем специальные условие троса и предложения, т. е. специальные социальные условия. Первое место среди них занимает состав средневекового населения, несомненно обнаруживающий некоторые благоприятные для проституции моменты, на которые впервые указал в своих фундаментальных исследованиях. Карл Бюхер. Во-первых, в средневековых городах избыток женщин по сравнению с мужчинами был еще значительно больше, чем теперь, потому что мужской пол от самого рождение был подвержен гораздо большим опасностям, чем женский (более значительная смертность, большая неумеренность во всякого рода наслаждениях, большая опасность для жизни вследствие постоянных междоусобиц, гражданских раздоров и опасных торговых путешествий, у духовенства и ремесленных подмастерьев – еще принудительное безбрачие).

По заслуживающему доверие подсчету нюренбергского бюргерского население в конце 1449 года, на 1000 взрослых мужчин приходилось не менее 1168 взрослых женщин. Но и среди низших классов (слуги, ремесленные подмастерья и служанки) преобладал женский пол. Если соединить обе эти категории в одну, то на 1000 мужчин приходилось даже 1207 женщин. Аналогичное отношение существовало также в Базеле в 1454 году. В Ст. Албанском и Ст. Леонардском приходах на1000 человек мужского пола старше 14 лет приходилось 1246 лиц женского пола того же возраста. В Франкфурте-на-Майне подсчет больше половины взрослого население дал в 1385 году 1100 женщин на 1000 мужчин, что составляет минимальную цифру, так как избыток женщин на все взрослое население по всей вероятности, был еще гораздо значительнее.

Уже один этот факт громадного избытка женщин объясняет существование «женского вопроса» в средние века, и притом еще гораздо более жгучего, чем теперь. «Как незначительны, как ничтожны по сравнению с массовой нуждой женщин средних веков, должны казаться нам страдания, которые стремятся исцелить в этой области старание наших современников» (Бюхер). Ибо социальные бедствие женщин обусловливались не одним только громадным избытком женщин по сравнению с мужчинами; прежде всего, они были последствием достаточно охарактеризованной нами в предыдущей главе ложной и бессмысленной половой этики и двойственной морали, господство которых вызвало «нравственное унижение и уничижение женщины, грубее которого едва ли можно себе представить». Лишь ренессанс и реформация положили начало новой оценке женщины и борьбе с гибельной двойственной моралью, которая, однако, и до сих пор не увенчалась еще победой. Но теперь мы, по крайней мере, знаем, что ясно сознанная цель заключается в следующем: достигнуть свободного взгляда на половую жизнь с чисто биологической и социальной точки зрения, и притом при самодеятельной помощи со стороны женского пола; вместе с прогрессирующим самоосвобождением женщины, вместе с достойной удивление борьбой ее за свободу, за свои человеческие права и за признание ее личности, постепенно исчезнет также и «двойственная мораль».

Благодаря численному преобладанию женщин в средние века и получавшемуся вследствие этого излишку незамужних женщин, женская конкуренция должна была давать себя чувствовать во многих областях и должна была вызвать со стороны теснимых ими мужчин меры противодействия, как например, принципиальное исключение женщин, по крайней мере, из цеховых промыслов. Но тенденция к вытеснению женского труда могла вполне осуществиться лишь в 17 столетии. До того железная необходимость всех жизненных условий вынуждала также и женщин принимать ревностное участие в работе в промыслах и индустрии. Разумеется, что в то время, безусловно, преобладали наемные работницы, между тем как самостоятельное ведение промысла женщинами хотя и встречалось, но принадлежало скорее к исключениям. Особенно многочисленны были женщины, работницы в текстильной индустрии. Затем женщины работали в качестве портних, белошвеек, прачек, плетельщиц корзин, работниц, изготовлявших свечи и веники, торговок яйцами, плодами, сыром и т. д. Плата работниц вследствие большого наплыва рабочих женщин была очень низка. Нужда гнала женщин к занятиям и в таких профессиях, которые по всему своему характеру уже имели известное отношение к проституции. Сюда принадлежат банщицы, женщины – цирюльницы и служившие в кабаках.

Достойно внимание – в виду существующей еще и теперь причинной связи между профессией прислуги и проституцией – большое число женской прислуги в средние века. По Бюхеру, процент слуг и служанок в Нюрнберге в 1449 году был довольно высок (18,6 %), но слуги, под которыми нужно разуметь также цеховых подмастерьев и учеников, составляют относительно самую незначительную часть среди служащего население (7,8 %); число женской прислуги, напротив, гораздо больше (9,9 %), так что на 100 слуг приходится 128 служанок или 1 слуга приходится на 13 бюргеров, а одна служанка на 10 лиц. Для сравнение Бюхер приводит подсчет население от 1875 года, по которому число мужской и женской прислуги в Франкфурте составляет вместе только 11,37 % всего население.

Наконец, на весьма бедственное состояние женщин средних веков указывают также многочисленные учреждение для призрения беднейших одиноких женщин, «Божьи дома» и «учреждение Бегин», носившие названия: «Seelhauser», «Maidehauser», «Convente», «Begelhauser», «Einungen», «Sammlungen» и т. д. Почти все они основаны между 1250 и 1350 г. и в них находила приют значительная часть женского населения; так, например, в одном Франкфурте (при 9000 населения) 6 % взрослых женщин. В 15 веке организация Бегинских общин сильно изменилась к, худшему, так что сестры поставляли не малый контингент проституток, и в официальных актах их ставят на одну доску с публичными женщинами.

Но не только число незамужних женщин – в средние века относительно больше было, чем теперь, и число безбрачных мужчин, что при строгих наказаниях за внебрачные половые сношения с честными женщинами чрезвычайно должно было усиливать спрос на проституцию. Здесь нужно иметь в виду главным образом три категории мужчин: цеховых подмастерьев, духовенство и в меньшей степени студентов. Среди мужчин остальных классов население наклонность к женитьбе в средние века также, несомненно, была слабее, чем теперь, что объясняется главным образом экономическими причинами; последствием этого было чрезвычайно позднее вступление в брак и продолжительный период предшествовавшей браку холостой жизни.

Так как ремесленное население связано было в средние века при вступлении в брак необходимостью доказать, что мужчина имеет самостоятельный заработок, то подмастерья вообще не могли жениться. Вследствие закрытия многих цехов и ограничение числа мастерских и лавок, в 14 и 15 веке образовалось особое сословие подмастерьев, которые не имели шансов на самостоятельность и на основании семьи. Если подмастерья, несмотря на это, все же нередко вступали в брак, то это, во всяком случае, не бывало так часто, как теперь, например, среди фабричных рабочих.

Но в то время, как эта последняя категория холостого население влияла на усиление спроса на проституцию лишь в последние два столетие средних веков, большое число безбрачных священников уже начиная с 11 века составляли главную часть клиентов проституции. Во всяком случае, клиентеля проституции среди духовенства была так значительна, что Аве-Лаллеман, как мы уже упоминали, хотел даже вывести отсюда внутреннюю связь между духовенством и проституцией, что, однако, неверно. Строгий закон Григория VII от 1074 года о целибате направлен был не только против браков священников, но в такой же степени и против полового разврата духовных лиц, в то время как раз очень усилившегося. Но желанная цель этим не была достигнута. Напротив, со времени введение всеобщего безбрачие духовенства в 12 веке, число холостых мужчин в городах увеличилось до крайне ненормальных пределов, а спрос на проституцию тем самым значительно возрос. Несколько цифр покажут, как ненормально возросло тогда число безбрачных священников в городах. Город Майнц насчитывал в 1450 г. около 5750 человек, именно 4680 граждан. 520 посадских, 50 евреев и 500 человек духовного звания. По статистике Вюхера, Франкфурт-на-Майне насчитывал в 14 и 15 веке, при населении около 9000 жителей, в среднем 85-100 священников и 80-100 монахов, кроме того еще 25–35 человек рыцарских орденов и 15–20 дворов чужих монастырей. В отношении к общему числу население это составляет очень большой процент. И это не простой случай, если франкфуртский совет в 1463 году перечисляет одного за другим попов, поповских девушек, проституток, безбожных слуг и бегин. Так же мало случайно и то обстоятельство, что в завещаниях бюргеров от 15 столетие при легатах духовенству находим следующие условные прилагательные: «Wolgeleunt», «frum», «erberlich». Уже в 12 веке автор «Hortus deliciarum», благочестивая аббатисса Геррад из Ст. Одилии пишет о поведении духовенства: «во время развратных собраний клериков и светских людей, дома Божии оскверняются жратвой и попойками, паясничеством, двусмысленными шутками, открытой игрой, звоном оружия, присутствием известных проституток, светской суетностью и всякого рода непорядками». Тот факт, что в большинс тве уставов средневековых борделей имеется пункт, запрещающий допускать в бордель священников и вообще духовных лиц, показывает, как часты были такие явление. Где монастырская дисциплина мешала монахам свободно выходить из монастыря и иметь сношения с внешним миром, так что посещение борделя было невозможно, там, наоборот, проститутки находили средства и случай, чтобы прокрасться в монастырь и сохранить для себя этих платежеспособных клиентов. В Испании, например, это создало особый вид проституток, так называемых «trota – comentos», «бегающих к монахам», которых впервые упоминает поэт Жуан Руии, викарий из Гиты, в 1340 году, в смысле сводниц. В знаменитой испанской драме из жизни проституток, «La Celestina» Фернандо де Рожаса от 1492 года, о «trota-conventos» говорится, как об общеизвестном типе. Поведение и образ жизни испанских «монастырских» проституток описаны в очень редком стихотворении от конца 15 века (носящем заглавие «Caraijcomedia» и напечатанном в Валенции в 1520 г., французское издание в 150 экземплярах). В этом стихотворении упоминается между прочим молодая проститутка Фонческа, которая около 10 часов вечера обыкновенно отправляется в монастырь, чтобы посетить там приора; в другом месте там же описывается оргия проститутки с семью монахами в келье другого монастыря.

Как третью категорию холостых мужчин, разумеется, в университетских только городах, мы назвали студентов высших школ Италии, Франции, Германии, Англии и Испании, составлявших там главную клиентелю проституции. Поэтому такие города, как Болонья, Флоренция, Падуа, Павия, Сиенна, Реймс, Орлеан, Париж, Монпелье, Гейдельберг, Лейпциг, Кельн, Эрфурт, Вена, Прага, Оксфорд, Саламанка и другие, переполнены были проститутками. Университеты южных стран посещались, разумеется, больше немецких. Тем не менее и некоторые немецкие университеты посещались большим количеством учащихся, например в Лейпциге, Эрфурте, Виттенберге и Кельне, где число студентов колебалось между 400 и 700. По Вуетману например, студенты Лейпцига, число которых для 15 века он определяет в среднем в 600–700 человек, составляли шестую часть население города. Еще больше была посещаемость некоторых заграничных университетов, например, высших школ в Болонье и Париже, где было, между прочим, и много немцев и приезжих из северных стран. Число студентов там не колеблясь можно признать в несколько тысяч. Среди студентов дурной славой охотников за женским полом пользовались главным образом клерики и «писцы», т. е. юристы. «Schone Weiber und Rebensaft ist aller Schreiber ein Buelschaft» (Красивые женщины и виноградный сок возлюбленные всех «писцов»), гласит изречение того времени. Наиболее опороченными, благодаря пьянству и развратной жизни студентов, считались Париж, Падуа, Саламанка, Кельн, Лейпциг и Вена. Уже в начале 13 века Жак де Витри рассказывает о Париж е, что проститутки постоянно шатались там по улицам недалеко от школьных зданий, чтоб завлекать студентов. Часто в одном и том же доме можно было найти наверху школу, а внизу бордель. В верхнем этаже профессора читали свои лекции, а в партере проститутки занимались своим гнусным ремеслом; вверху раздавался шум от ученых диспутов, а внизу слышалась отвратительная брань проституток. В итальянских университетах также «ревностно предавались страсти к вину и любви», но итальянский студент не так легко погружался в грубое пьянство, господствовавшее в немецких университетах; Венера влекла его больше, чем Вакх, вино служило только для того, чтобы усилить радости любви и сделать их более пикантными. В пользующемся дурной славой сочинении «Hermaphroditus» Антония Беккаделли, известного под именем Панормита (1393–1471), учившегося в Сиенне вместе с Энеа Сильвио и, подобно ему, описавшего свои студенческие переживание в неприличных стихотворениях, мы находим очень смелое описание поведение студентов в борделях итальянских университетских городов, в особенности города Сиены. Там есть, например, описание ночного посещение целой толпой студентов фландрской проститутки Нихины в сиеннском борделе. (Lib.II, epigr.30); описание красавиц флорентинского борделя (II, epigr. 37) и особенностей Урсы, типа проститутки студентов (Lib. I, epigr. 5, 8, 9; II, 7, 9, 10) и т. д. Дурной репутацией пользовалась в этом отношении и Падуа, между тем как Болонья считалась более нравственной. Напротив, Саламанка имела многочисленных проституток, которые посвящали себя исключительно услугам студентов, как это описано в упомянутом нами выше старом стихотворении, «Caraijcomedia». Среди них бывали часто старшие, «опытные» проститутки, как Марибианка, занимавшаяся уже раньше своим промыслом во многих испанских борделях, пока она, наконец, не приехала в Саламанку, чтобы «обучать» студентов; или обе Вираяне, мать и дочь, Педроза и Беатрицика, с которыми должен был знакомиться всякий приезжавший в Саламанку студент, потому что в этом университете никто не мог выдержать экзамена лицентиата или доктора, без того, чтобы они раньше не проэкзаменовали его и не нашли его способным. О студентах Вены Сильвио говорит: «Они преданы сладострастию, еде и питью». Кельнские студенты очень много занимались уличными и бордельными проститутками и очень мало изучением своих книг. Проституток иногда временно изгоняли, правда, из подозрительных домов и приютов поблизости от студенческих «бурс» (интернаты, пансионы), но они вскоре возвращались обратно. В I486 году, по жалобам начальников бурс нескольких улиц, совет распорядился, чтобы проститутки удалены были из домов, расположенных близ этих бурс, а в случае сопротивления, чтобы их насильно отвели в бордель, как это неоднократно бывало и раньше. Университетское начальство также принимало меры против сношения студентов с проститутками. По университетским статутам от 1392 года, всем магистрам и студентам под страхом наказание запрещено было «шататься по ночам», «предаваться разврату» и часто посещать кабаки и «другие запрещенные места». Управляющий бурсой должен был также следить за тем, чтобы никто из студентов не выходил ночной порой из бурсы без разрешения своего магистра, летом позже 10, а осенью и зимой позже 9 часов вечера. Иногда предававшиеся ночному разгулу студенты не допускались также к экзаменам. Подробное описание Германа фон Вейнсбериа своих переживаний в студенческие годы дает вам наглядное представление об эксцессах in Venere et Baccho, которым предавались кельнские студенты. Что касается Лейпцига, то описание студенческих нравов в чрезвычайно интересном «Libellus formularis universitafis Lipcczensis» от 1495 года указывает на частые отношение между студентами и проститутками и на необходимость постоянных запрещений шатаний (mandata de non vagando nocturno temporel, вследствие драк и сношений с проститутками по ночам, тем более что именно в Лейпциге многие студенты жили вне бурс и таким образом ускользали от более строгого надзора. В 1472 году студенты затеяли в борделе свалку с другими посетителями и даже прибегли к оружию; такого рода эксцессы, бывали довольно часто. Очевидно, как намек на студенческую клиентелю расположенный у Галльских ворот в Лейпциге бордель назван был в 1409 году, в год основание университета, насмешливым именем пятой коллегии.

На так называемых «Quaestiones quodlibeticae», т. е. на студенческих диспутах, которые устраивались в некоторых немецких университетах, а также в Париже, рассматривались иногда и более лёгкие, шутливые темы, в том числе и отношение проституток к своим клиентам. Так, например, в 90-х годах 15-го столетия в Гейдельберге, под председательством Иоганна X альта, магистр Иакоб Гартлиб произнес на диспуте следующую шутливую речь:

«De fide meretrieum in sues amat ores. Quaestio minus principalis urbani– tatis et facetiae causa in fine quod libeti Heidelbergensis determinata a magistro Jacobo Hartlieb Landonensi». (Первое изд., Ульм, около 1500.)

Речь эта является предостережением против коварства и хитрости проституток, изложена в форме академического диспута, с многочисленными цитатами из римских поэтов, в особенности Овидия и Вириилия, а также из римского и канонического права, и снабжена всевозможными немецкими и переводными поговорками. Она важна для нас, прежде всего, в том смысле, что указывает на тесные отношение между студенчеством и проституцией, выразившиеся в выработкеобщего жаргона, который Аве-Лаллеман, как мы уже упоминали, ошибочно считал продуктом духовной среды, между тем как он обязан своим происхождением среде академической. Мы должны, впрочем, оговориться, что к академистам тогда в действительности принадлежало больше духовых лиц, чем светских. В выходивших впоследствии словарях студенческого языка, например, в вышедшем в 1781 году «студенческом лексиконе» Христиана Вильгелма Киндлебена (нов. издан. Адольфа Вейгеля, Лейпциг, 1899 г.), мы видим своеобразный бордельный жаргон чисто студенческого происхождения. Так же мы должны смотреть и на запись соответственных выражений у Иакоба Гартлиба, хотя отношение проституток к духовенству естественно здесь особенно подчеркиваются и бичуются, ибо произведение это представляет вместе с тем антиклерикальную сатиру. Разумеется, что многие выражение просто заимствованы из языка проституток и жуликов.

Регулярные оргии устраивались студентами в борделях каждый раз, когда начинали свое студенчество вновь прибывающие комилитоны. так называемые «pannalae» и «beane», причем новички должны были нести также все расходы на угощение, пьянство и пирушки с проститутками.

Наконец, студенты доставляли также в средние века значительный контингент так называемых «странников» или «вагантов», состоявших в самой тесной связи с проституцией, к чему мы еще вернемся ниже.

Изложенное выше приводит нас к заключению, что число безбрачных мужчин и женщин в средние в ека было значительно больше, чем теперь. При населении в 10000 человек, Боос, оценивает число безбрачных в 2000 душ. Цифра эта тем более веская, что именно из этой категории безбрачных многие должны были вести суровую борьбу за существование и, в конце концов, впадали в бедность. Пауперизм же и пролетариат и в средние века так же, как и теперь, составляли благоприятную почву для проституции.

В Франкфурте-на-Майне по спискам налогов от 1410 года 14 % лиц, обязанных платить налоги, были совершенно неимущими; в Гамбурге в 1451 году, при 18.000 жителей было 16 % бедных, а в 1487 году при 16.000-ном население даже 20 % бедных, т. е. как раз 1/5 всего населения, в Аугсбурге в 1520 г. 3.000 жителей почти или совсем не имели никакой собственности, что составляет 12–15 % тогдашнего населения.

Собственно городской «пролетариат», известный нам теперь, существовал в то время лишь в колоссальных городах востока, Константинополе, Багдаде, Каире и других.

Характерный для средних веков документ об отношении проституции к пауперизму сообщает Ламмерш: «Den zweyen Jungfrauen ist ihr rechts vatterliches Erbe durch die urthel genommen worden ohne alle vrsach, damit waren sie wohl verheurath worden vnnd damit zu ehren gekommen: Aber also haben sie nichts mehr, vnnd die eine muss gen Regenspurg, die ander gen N?rn– berg in die gemainen Frauenhhauser». Сознанию этой связи обязано своим происхождением учреждение в средние века так называемого «налога для девиц» или «подаяние для девиц», т. е. налога для приданого бедным девушкам; такие налоги известны, между прочим, для Нюренберга (1427), Ландсберга (1437) и Страубинга (1466). В Ландсберге этот налог ввел герцог Эрнст, причем он расходы «на приданое для четырех девушек возложил на город, потому что «дочь благочестивого и честного человека часто впадает в порок и теряет свою корону, свою девственность, потому что отец и мать ее бедны».

Но пауперизм, как благоприятный момент для развитие в средние века проституции, несомненно, далеко уступает в своем значении весьма распространенным тогда во всех странах бесчинствам так называемых «вредных людей», субъектов, которые, по меткому выражению Николая Гагена, городского писаря Аугсбурга от 1362 года, «много поглощают и ничего не приобретают, все воры и помощники воров», т. е. людей без определенных средств к жизни, существование которых было возможно только благодаря нищенству, всякого рода непозволительным уловкам, воровству и другим преступным актам, а также last not least благодаря проституции. В «Achtbnch» (проскрипционные списки) города Аугсбурга от 14-го века, в различных списках «вредных людей» мы имеем наглядную картину характера и состава этого класса, из которой очевидна также тесная органическая связь между преступлением и проституцией. Связь эта в своей средневековой форме-достаточно вспомнить образовавшийся в то время общий жаргон жуликов и проституток-продолжает существовать и до сих пор, как это доказывают фундаментальные исследование Аве-Лаллемана. Все относящиеся сюда более или менее преступные элементы имеют прямую, пли косвенную связь с проституцией. Как таких вредных людей, аугсбургский Achtbuch называет: воров и их укрывателей, карманщиков, разбойников («Abreiszer». «Abbrecher», «Pfadhucbe»), различного рода Шуллеров, («Scholdrer», «Vierkarter», «Funfler», «Коррег»), нищих, странников («Semner» ж «Giber»), мошенников («burenderratter») и других обманщиков, спекулянтов на религиозное легковерие, как прорицателей, заклинателей духов, мнимых священников и монахов, называющих себя пилигримами, сводников, сутенеров, сводниц, банщиков, массажисток и мн. др. В средневековом Лондоне они составляли большую часть «потаскух» (night-walkers), главной квартирой которых служили тайные бордели, так что Эдуард Т, чтобы положить предел бесчинствам тесно связанной с проституцией преступности, установил в конце 13-го века строгий надзор за этими проститутками и их преступными связями, а в 1282 г. велел устроить для них особую тюрьму в улице Корнгил.

Число таких антисоциальных элементов население в средневековых городах, если принять во внимание относительно небольшое число жителей, было довольно велико. Так, например, Аугсбург, при 18000 жителей насчитывал в среднем несколько сот вредных людей ежегодно. Это объясняется в особенности постоянной текучестью именно этих элементов, непрерывным притоком и оттоком их. Таким образом «вредные люди» совпадают большей частью с так называемыми «странниками» или вагантами. Громадное возрастание их числа составляет характерную черту средних веков, потому что оно находилось в прямой связи с средневековой системой наказания, с проскрипцией и изгнанием.

«Действие этой системы уже само по себе должно было все снова приводить в движение громадные массы людей и делать опасных людей еще более опасными. Если при проскрипции и изгнании слово даже бывало иной раз хуже самого дела; если многие вскоре снова могли вернуться на родину, а на возвращение других смотрели сквозь пальцы, то в первую минуту они все же всепопадали в водоворот и подвергались самому худшему соблазну. Для людей же неимущих, оторванных таким образом от своей профессии и круга знакомых, а быть может еще кроме того заклейменных или же вообще отмеченных каким-нибудь изуродованием, вырваться из этого водоворота было почти невозможно, даже при самом большом желании – не говоря уже о том, что желание это, конечно, не всегда бывало налицо. Нужда вызывала новые проступки и новые преступления, что опять-таки приводило к необходимости переменить место, и так дальше. Бесспорно, очень удобно было избавиться от преступника, просто прогнав его; в данный момент это требовало мало денег и еще меньше размышлений. Тем не менее, это была крайне близорукая политика, которая, в конце концов, сама себя наказывала, как и всякий вообще бездушный эгоизм. Таким путем создавалось многочисленное, бездомное, не связанное ни с какой профессией или занятием население, которое, беспокойно гонимое с места на место, смотря по наклонностям и встречавшимся случайностям, присоединялось к крупным или мелким разбойникам, лишавшим безопасности проезжие дороги, к нищим или бродягам. Они доставляли главнейший материал для класса преступников в городах, преимущественно больших».

Таким образом, из оседлых первоначально людей искусственно создавалась и чрезмерно увеличивалась в средние века толпа бродяг по наклонностям и призванию (игроки, пилигримы, бродячие школяры, цыгане, распутные женщины). Хотя нельзя не признать, что категория бродяг, порожденная стремлением к странствиям, присущим некоторым эпохам средних веков, также была в то время гораздо больше, чем во все другие времена (таковы пилигримы, религиозные мечтатели, бичующие себя братья). На Востоке аналогичное явление уже рано представляли пилигримы, направлявшиеся в Мекку. Удивительная любовь к странствиям не ограничивалась (как теперь) преимущественно мужчинами, но в равной мере охватывала женщин и девушек. В списках лиц, подлежавших обложению налогами, поэтому часто значится: «ушла», «убежала», «никто не знает, куда девалась». Это странное психическое состояние людей средних веков, – непреодолимое стремление вдаль – безусловно, должно учитываться при оценке социальных условий проституции того времени.

Здесь не место подробнее исследовать в высшей степени интересный и своеобразный состав бродячих людей. Мы рассматриваем их только в их отношениях к проституции, существенную основу которой они составляют и для которой они служат неистощимым резервуаром. Последнее видно из того факта, что в отдельных городах профессиональной проституцией занимались почти исключительно не местные жительницы. С другой стороны, и мужской элемент среди бродячих людей всюду составляет значительную часть либо клиентели, либо эксплуататоров проституции. На ряду с проститутками, они заклеймены были печатью общественного презрения, бесчестие и позора. То были парии общества, но самого разнообразного происхождения, разношерстная толпа из всевозможных элементов; тут были нищие, игроки, паяцы, фокусники, певцы, танцовщицы, лирницы и арфистки, цыгане, евреи, прокаженные, искатели приключений, бродячие школяры, учителя и клерики, наемные солдаты, чужие подмастерья и слуги. Со времен Меровингов и Каролингов их называли: «бродяги», ваганты, vagati, vagerer, бергарды, лоларды, мендиканты, несчастные, т. е. чужие школяры, авантюристы, Alchbr?der, Heiltumsf?hrer, Stirnstosser, Stationirer, Partierer, Spanfelder, Stromer, Figanten и т. д. Они странствовали по Европе и массами появлялись всюду, где бывало большое стечение народа, следовательно, на мессах и ярмарках, освящениях церквей и других общественных и частных праздниках, турнирах, на церковных мессах, духовных соборах, паломничествах, крестовых и других военных походах, в курортах и при всяких других случаях большого скопление людей.

В раннюю, эпоху средних веков значение ярмарок и месс было очень велико, потому что они заменяли в западных странах отсутствовавшие еще там города, подобно тому, как это уже издавна бывает на востоке, где существуют места, в которых раз в год бывают ярмарки и мессы и где собираются тысячи людей, но не возникают города. В большинстве случаев ярмарки бывали поблизости от церквей и монастырей, и притом большею частью в связи с празднествами в память мучеников, что для Египта можно доказать уже в ИV-м веке после Р. X. Здесь уже можно было встретить всевозможные формы проституции. «Многие христиане», говорит строгий аскет, монах Шенуте, «как мужчины, так и женщины, только затем являются на празднества в память мучеников, чтобы заниматься развратом, сходясь в какой-нибудь гробнице или каком-нибудь другом укромном уголке». После праздника, как сообщает св. Хризостом, все устремлялись в увеселительные кабачки и бордели. Бродячая публика бывала здесь обильно представлена. Танцовщицы и танцоры всю ночь напролет веселили толп. Годичные ярмарки всюду бывали связаны с праздниками главнейших мучеников и впоследствии, в день именин этих святых совершались паломничества к их чудотворным иконам. Скопление большого количества людей часто в совсем маленьких местечках или даже поблизости от расположенных совершенно уединенно монастырей и церквей, в особенности на несколько дней, было возможно лишь в том случае, если не прекращался подвоз жизненных средств. А потому сюда, прежде всего, являлись продавцы съестных припасов, за ними следовали другие купцы и, наконец, неизбежная бродячая публика для всякого рода представлений и увеселений. Ярмарки высшего стиля назывались «мессами», потому что они открывались по окончании богослужение (Ecdesia missa est!). Для Германии существование их можно доказать уже в ИХ-ом веке, например, в 829 году в Вормсе. Начало лейпцигской мессы можно проследить до 1170 года; в 1268 г. она уже принадлежала к всемирно-знаменитым ярмаркам, высшего своего развитие достигла в XV-ом веке и сохранила его до последней четверти XIX-го столетия. Франкфуртская месса упоминается впервые в 1240году период расцвета ее совпадает с XVI веком. Она была «мировым местом обмена, имевшем универсальное значение для значительной части центральной Европы», и оказывала особенно притягательное действие на бродячих проституток, так как не только отдельные девушки, но и содержательницы борделей приезжали туда из Майнца и Вормса со всеми своими девушками, чтобы использовать там «свободу мессы», т. е. свободное занятие всяким торговым промыслом во время мессы. Они жили на Фишерфельде и Фишергассе и по окончании мессы их с трудом удавалось опять удалить из города. Развитию проституции благоприятствовали и менее значительные германские мессы. Так, например в Нёрдлишн е, вследствие большой посещаемости его месс, учрежден был бордель и хозяин его, согласно решению совета, освобожден был от налогов под условием, чтобы он «feine und saubere Weibsbilder, so viel er will, halten soli» («содержал в нем сколько угодно красивых и опрятных девушек»). Аналогичные отношения между мессами и борделем можно доказать также для франкского городка Геролщофена. Во Франции знаменита была, начиная с 1443 года, месса в Лионе, на которую приезжало из дальних стран громадное количество иностранцев; в особенности проститутки совершали туда паломничество в таком большом числе, что, по свидетельству современной хроники, они после отъезда своих богатых клиентов впадали в величайшую нищету. В таком же изобилии, начиная с XV века, посещалась приезжими, как с востока так и с запада, месса в Бокере.

В Византийской империи знаменитой мессой и связанной с ней обширной проституцией славились Фессалоники. Интересное описание того, что происходило на арабских ярмарках средних веков, содержится в сочинении «Taif-al-ha-ja!» Магомета ибн Данияля, в главе, переведенной недавно на немецкий язык Георгом Иакобом. Здесь выступает целый ряд интересных типов странствующих людей. Занимавшиеся лечением шарлатаны, фокусники, скоморохи, продавцы трав, распутные женщины, торговцы любовными средствами и т. п., словом все те, которые обозначены там собирательным именем «Вепй sdsan» (бродяги, странники). Они устраивают пир, на котором играет на арфе артистка с пряжками на ногах в виде украшения. Тип бродячей проституции представляет девушка-цирюльница (As-slnia). Она является с гребнями и рожками для собирание крови и выкрикивает: «Цирюльница пришла, девушки!». На ней надеты ленты на шее, блестящие серьги и пояс из дорогой материи. Без вуали лицо ее прекраснее статуэток из слоновой кости. По приглашению публики она поет свою песню Zagal, начинающуюся следующими словами:

«О, вы, способные любить! Кто из вас остается спокойным, когда я кричу: «Цирюльница пришла, о, девушки!»

Это я лишаю мужчин рассудка – грацией моих очертаний и вызывающей кокетливой игрой лица».

Указание на профессию проститутки содержится в ее заключительных словах: «Я раню (его) не рожками или бритвой, а взглядами своих темных очей».

Связь между мессами и проституцией довольно метко выразил автор стихотворение «Von den welschen Purppeln» (1533), Иоганн Газелберик в следующих стихах:

Wann sie ziehent inn die messen,

So Iebens tag vnd nacht imm saus,

Fragent baldt nach dem frawen hauss.

(Когда они приезжают на мессы, они днем и ночью живут в суете и сейчас же справляются о домах для женщин).

Аналогично мессам-ярмаркам, странствующую толпу привлекали также в большом количестве так называемые «Kilwen» или церковные мессы. в некоторых городах и деревнях и праздники стрелков, Иванова дня масленицы (карнавал) и др. Веселье, сопровождавшее эти праздники, всегда кончалось разгулом и развратом, а потому начальство находило желательным привлекать на время праздников побольше проституток, чтобы предупредить соблазнение и насилие над честными женщинами. Так, в распоряжение Агсбургского совета «anno 147 auch an St. Gallen-Tage dem losen Gesindlein, als Huren und Buben, welche die Micliaelis– oder Herhstkirch weihc aber allhic sei н dorfften die Statt zu raumen durch den Waibel gebotten und solches ward yon alter Zeit hero alle Jahr gebrauchlich gewesen aber damals innerhalb zehen Jahren nicht beschehen. Церковные мессы и праздники стрелков продолжались обыкновенно в течение недели. Масленицу, а также апрельские и майские праздники можно назвать своего рода «женскими сатурналиями», по той неограниченной свободе, которая предоставлялась между прочим и честным женщинам, не протестовавшим в этих случаях против присутствие проституток. Другой народный праздник, в котором принимали большое участие проститутки, был праздник Иванова дня и Ивина Купала. Шлагер сообщает в «Wiener Skizzen», что вечером перед Ивановым днем, как только начинало смеркаться, на площадях Вены зажигались большие костры. Члены ратуши верхом на лошадях, украшенные цветами и лентами, с бюргермейстером во главе и в сопровождении барабанщиков и флейтщиков, объезжали вокруг ярко пылавших костров, а затем начинались танцы подмастерьев с проститутками, которые украшали себя в этот день венками (Hubschleriunnen). В заключение проститутки, большею частью полунагие, устраивали веселые танцы и одаривали ликующую толпу цветами и венками, получая взамен угощение пивом. Бюргермейстер и совет города присылали проституткам угощение на счет города, главным образом пиво. Аналогичным праздником проституток в Вене были так называемые «Scharfachrcm иеп» (бега) по случаю двух больших годовых ярмарок, когда мужчины и проститутки устраивали бега с состязанием до куска ярко-красного бархата (плиса). Обычай этот возник в 1382 году и существовал полных 150 лет. В «Scharlachrufen» короля Владислава от 31 мая 1454 года для Вены сказано: «Вольные дочери будут бегать к бархату и которая прибежит раньше, та получит этот бархат». На этом празднике проституция, конечно, играла главную роль; по обилию цветов, которыми украшали себя проститутки, он похож на римские флоралии. Эти «бега» напоминают другое состязание, «Palliowettlauf», которое устроил Ииаструкцио фон Кастракани, командир города Лука, на виду у неприятеля, после победы над флорентинцами в битве при Сервальо Он велел голым проституткам состязаться в бегах вокруг. «Pallio», куска дорогой материи. Проститутки часто присутствовали также, для подъема настроения, на частных праздниках, не только на свадьбах живодера или палача – на которых они танцевали, как сообщает хроникер того времени, «красивый грациозный танец», так что «многие люди из города Нюрнберга приходили смотреть на такое приятное зрелище», но и на свадьбах знатных людей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.