Умник

Умник

Филимон Филимоныч — старичок сухонький, любопытный до въедливости. Умен был чрезвычайно, в подробностях, но как-то коротко: если его посчитать центром, на расстоянии полуметра от себя он замечал всё, приходил к остроумнейшим выводам и заключениям, но далее ни на что не реагировал. Однажды, стоя в очереди за сметаной, заявил ближней тетке: а вы, любая моя, банку-то забыли и правильно — вам племянник целое ведро привез, на приступочке в сенях покоится. Тетка обомлела, а Филимон Филимоныч запел: вперед быку навстречу, товарищи в борьбе куда-то там себе. Речетатив по охране более крупных, нежели курица, но значительно менее мамонта животных. К слову сказать, страсть обожал слова затейливые: речетатив, ричеркар, коромыслие. Однажды молодой доктор философии спросил его: Филимон Филимоныч, а что такое коромыслие? В тот момент старичок пел:

Ваше коромыслие,

Леди Кукарача…

У него вошло в привычку петь песни на свой манер. Философу он ответил обстоятельно: делая вид, что любит наивные до идиотизма каламбуры, щелкнул каблуками: какой там Филимон, для людей образованных «просто Филя». Касательно энигматики вашего дискурса, имею ответить в стиле ричеркара Луки Маренцио: коромысло не умеет поместить в голову симультанно два ведра: это так же верно, как вы сегодня, отчаянно жестикулируя на лекции по младогегельянству, потеряли ботинок наподобие Эдуарда фон Гартмана.

Когда ему исполнилось восемьдесят, решил он произвести учет своей собственности и подумать о содержимом, о ценности и прочих приятных вещах. На стене висела фотография человека женского пола и неопределенного возраста. Женщина пребывала на лошади, взмахнув шашкой. «Просто Филя», как мы станем его для краткости именовать, причислив друг друга к людям образованным, в зависимости от настроения, рекомендовал ее посетителям женой, дочкой или бабушкой, хотя в ночном одиночестве кланялся фотографии и шептал: «Многая лета фельдмаршал Махно!» То была глубочайшая тайна Фили, хотя знакомым он игриво пояснял: какая жена, кто с эдакой страхолюдью в постель-то махнет, она милым делом шашкой пырнет, потом к простынке пришьет, душнет(?), а потом, обратно говоря, (он вполне мог сказать «образно», но решил выразиться изящней) куда лошадь девать? У меня, правда, тачка в наличии (он имел в виду не автомобиль, а самую обыкновенную тачку об одном колесе, второй объект собственности), но ее водит ручная крыса Фрося, жаль последнюю обижать. Иди, моя ласковая, поцелую тебя. Это было бы трудно сделать, поскольку Фрося населяла его пылкое воображение, но, полагаясь на тонкий слух соседей, он громко вел с Фросей задушевные, любовные и ученые беседы; однажды, порезавшись при бритье, с воплем выбежал на кухню, закричал, что она его укусила и вызвал ветеринара, с которым долго разговаривал о психологии крыс. Оба пришли к поразительным выводам, однако после этого случая Филимон Филимоныч сам возил тачку, жалуясь, что Фросю забрали на обследование. С тачкой он сначала ездил за продуктами, потом привык и уже налегке из дома не выходил. На что жил — бог ведает: пенсии не получал принципиально, признался как-то одному студенту, что присылает переводы и посылки «некий блистательный полководец гражданской войны».

Жил Филимон Филимоныч домоседом, никого не навещал, но всё про всех знал, по своему обыкновению «вблизи», чем немало беспокоил прохожих собеседников. Пройдет мимо бабки, остановит и скажет с поклоном: вы, драгоценная Миранда Касьяновна, по краю несчастий ходите — завтра у вас чулок сползет на эстраде, а в будущий четверг кошелек из сумочки выпадет, так вы обвините Тараса-стекольщика, а тому зарезать честную женщину — бальзам. Затем встретит оторопелого пьянчугу — бывшего филолога: неверно вы, Степан Михеич, стихи на юбилее Васьки-бухгалтера цитировали — это Марциал, а не Валерий Флакк. И катил тачку, напевая:

Знают пьяные негры, знают томные венгры

Многотомного нашего Марциала…

Гулял Филя (ибо он разрешал отдельным личностям себя так называть, не впадая в амикошонство) так вот, гулял Филя исключительно для моциона, определяя гуляющее состояние следующими строками:

Гулял по Арбату казак Филимон Филимоныч

Пожилой с тачкой…

Поморщился и улубился в любимое коромыслие: не так, надо позвончей, позабористей:

Гулял по цукату пожилой есаул Филимон,

И тачку тачанкой обзывал…

…а? обратился он, нагнувшись, к шоферу под машиной. Не знаю, буркнул тот, я больше вертолеты уважаю. Филимон Филимоныч нахмурился: с детства не любил слово «вертолет» — какой-то вертун в летах и рокочет как прялка в пруду. Скорей всего, грамматически неправильное слово.

Более всего любил Филя поездить в метро в часы «пик». Непременно с тачкой. Надевал черные очки, протискивался в вагон под жужжание проклятий, задушевно напевая:

Летит перелетный протезист

В осенней дали, слепец, в черных очках

Выбито одно стекло…

На самом деле очки были целехоньки, но Филя хотел отвлечь внимание от тачки. Сие было бесполезно. Текла кровь, текло молоко из разорванных пакетов, сыпалась мука, тарахтели гаечные ключи, громыхали кастрюли и телевизоры. Люди, плотно упакованные в вагон, валились в тачку, разбивали головы, теряли шляпы и туфли, один ивалид, размахивая костылем, навсегда успокоил трех младенцев, вызвал из угрюмого молчания крик «пожар» и пробудил истерические вопли трех мамаш; нищий, деловито шаря по карманам, закурил и принялся рассказывать валившимся на него пассажирам надрывную историю с картиной «Иван Грозный играет в шахматы со сталеваром». А ведь вы, дражайший, украли эту картину, и денег у вас полны карманы, — вставил Филя и запел:

Моя милиция

Ко мне, Филимону Филимоновичу,

И арестуйте бродягу

Наедине…

Врывалась милиция, козыряла Филе и с криком «просим освободить тачку ответственного работника» обыскивала нищего и направляла в туннель. Филю никогда не трогали. Он садился всегда рядом с полковником или генералом, заводил увлекательный разговор о бепорядках и пытался подарить важному собеседнику тачку. Потом кланялся, говорил: прощайте, фельдмаршал, и выходил на перрон. Генерал, суетясь, спешно освобождал тачку от народа и бежал за ним: тачку забыли, уважаемый! Филя уверял, что тачка генеральская, требовал в свидетели начальника станции. Препирались они с полчаса, и Филя, довольный, якобы нехотя забирал тачку, прижимал руку к сердцу и переходил в другой поезд, где повторялся аналогичный эпизод. К вечеру он добирался до нужной остановки и направлялся в аптеку.

Филимон Филимоныч терпеть не мог врачей и лекарства, но в аптеку ездил с двоякой целью. Во-первых, торговать семечками, выдавая их за тибетские медикаменты — для солидности нарисовал на мешке череп и кости, во-вторых… но это дело особое. Чудодейственные семечки покупали, в основном, старушки, почтительно называя его Лимон Лимонычем и расспрашивая о здоровье далай-ламы, на что Филя галантно напевал:

Парень он молодой,

Да и ходит он с Филимон Филимонычем

С двойною бородой,

Оба не беспокоются,

Хоть борода и вросла в землю.

Торговля шла бойко, старушки, получив стакан семечек, шли в церковь ради окропления святой водой. Однажды только Филю обступила толпа разгневанных профессоров с криками: шарлатан, спекулянт, ученик капрала Шовиньи. Простите, месье, вы допустили маленькую ошибочку, — ответствовал Филя, — всуе упомянутого капрала звали Шовень. Будьте уверены, ваши кафедры получат теплые извещения касательно уровня ваших знаний. Испуганные профессора трусцой и веером убегали от разъяренного эрудита.

Но истинная и секретная причина посещения данной аптеки состояла в другом. Филя устраивал мешок семечек в тачку, стараясь повернуть череп с костями видной стороной для устрашения праздношатающихся, причесывал перед витриной кое-какие волосы и торжественно входил в аптеку. Его знали, кассирша Глаша радостно восклицала: Лимон Лимоныч, наше вам! на что Филя отвечал привычным куплетом:

Глаша! Ты радость Филимон Филимоныча,

Так незаметно для Филимон Филимоныча

И персонала аптеки

Текут твои года

И зарплата и…

Загадочная «зарплата и…» возбуждала нешуточное любопытство сотрудниц, но Филя принимал отстраненный вид, прогуливался среди полок с лекарствами, изредка восклицая: смехота! коромыслие! и боком продвигался к заветной стенке, где в траурной рамке висела следующая заметка:

«Потеря и удача солдата Махно»

Вышеупомянутый и сам себя разжаловавший солдат Махно (имя забыто) любил париться с одним петухом (имя петуха забыто вообще) парясь под стрекотание веника отдавал приказы и петуху и прочим и сочинял роман. Парясь он от несчастного случая и пр. (угрызения с. и т. д.) кутался в дырявый противогаз (работа жестоко избитого петуха) и рыдал под весьма отдаленную гармонь…

Тут Филя не выдерживал и затягивал:

Только дивно в переулке где-то

Возле водосточной трубы пиликает на губной гармошке

И бродит сами знаете кто…

…Однажды к вечно парящемуся и заклеванному злодеем-петухом бывшему солдату Махно явились замаскированные белые офицеры, подбавили пару и поставили рядом котелок с борщом. И тут впервые в жизни привалила удача бывшему троглодиту, ныне саморазжалованному содату. Поевши борща, через (дырявый) противогаз, он случайно (такие случаи известны) проглотил петуха, прокукарекал малоизвестный гимн и преставился, вспоминая какого-то Филимон Филимоныча…

Меня вспомнил, мученик, — и горько зарыдал Филя. Напрасно его утешали сотрудницы аптеки. Сейчас крупнейшие историки, — слышалось сквозь рыдания, — разыскивают Филимон Филимоныча и малоизвестный гимн. Эмоционально ошалелый, он падал в обморок и сердобольные сотрудницы укладывали его на скамью. Просыпался он точно перед закрытием аптеки понурый и непевучий, собирал свой скарб, то есть тачку и зловещий мешок семечек, и направлялся в метро, где ругмя ругал неловких, падающих в тачку пассажиров. Возвращался домой к ночи, запирал дверь комнаты и долго шептался с фотографией на стене.

Ближе к утру раздался дикий стук в дверь: Филимон Филимоныч, когда прекратится это безобразие! — верещал женский голос. — Вы всю ночь кричите, свистите, топочете! Безобразие!

Филя тихо подошел к двери, приоткрыл и процитировал строку Александра Блока:

С темнотой шептался арлекин.