Облик дракона. Кто такие хунхузы?

Облик дракона. Кто такие хунхузы?

В последних числах ноября 1897 г. жители поселка Медвежье, лежащего близ станции Вяземская Уссурийской железной дороги, были охвачены паникой. Все местное население, состоявшее из путейцев и немногочисленных казаков-переселенцев, пришло в лихорадочное движение. Женщины вязали в узлы небогатое добро. Мужики извлекали на свет божий давно забытое оружие. Что же встревожило жителей «медвежьего угла», затерянных в дебрях уссурийской тайги и привыкших изо дня в день топить скуку однообразного существования в стакане сорокоградусной? Ответом было одно слово, поминутно слышавшееся в разных концах поселка: «хунхузы». Хунхузы! Страшные китайские разбойники, ненасытные грабители и безжалостные убийцы, покинули свои традиционные «угодья» в Южном Приморье и, разгромив разъезд Гедике, движутся в направлении Вяземской. Жителям беззащитного поселка было от чего прийти в ужас.

Мучительное ожидание беды продолжалось пару дней, пока телеграф не принес утешительную новость. «Разбойничья орда» оказалась артелью китайских железнодорожных рабочих, покинувших свой табор для расправы с мошенником-подрядчиком. Несмотря на благополучное разрешение, инцидент с мнимыми хунхузами оставил в памяти жителей глубокий след. Иначе и быть не могло: к концу XIX в. хунхузы стали частью тяжелой реальности, в которой приходилось жить всем насельникам русского Дальнего Востока и сопредельной Маньчжурии, независимо от национальности, подданства и уровня достатка…

За последние сто с лишним лет в отечественной литературе, художественной и научной, хунхузам уделялось немалое внимание. Так или иначе, этой темы касались Н.М. Пржевальский иН.Г. Гарин (Михайловский), A.A. Фадеев и К.С. Бадигин. Даже в современной России о хунхузах знает каждый, кому хотя бы раз доводилось обращаться к увлекательным книгам В.К. Арсеньева. Так кто же такие хунхузы?

Слово «хунхуз» представляет собой искаженное китайское хун хуцзы и в буквальном переводе на русский означает «красная борода» или «краснобородый». Под «красным» в данном случае подразумевается цвет рыжих человеческих волос. С первых лет своего знакомства с китайскими разбойниками русские не переставали удивляться необычности этого прозвища. Действительно, трудно представить себе что-либо менее соответствующее облику китайца, чем рыжая борода. Писатель И.П. Ювачев, бывший свидетелем операции против хунхузов на реке Уссури в 1896 г., с удивлением замечал: «Это название имело бы понятный смысл на Кавказе, где некоторые разбойничьи племена красят свои бороды в красный цвет. Они тоже в своем роде хунхузы для станиц кавказских казаков».

Происхождение столь причудливого названия объясняют по-разному. Одни историки считают, что некогда китайские разбойники, отправляясь «на дело», прицепляли к подбородку фальшивые бороды из пакли или волоса, выкрашенного в красный цвет. Маскируя внешность разбойника, такая борода одновременно помогала напугать жертву. Прообразом этого бандитского «аксессуара» были фальшивые бороды, использовавшиеся в представлениях традиционного китайского театра. По другой версии, хунхузы обязаны своим прозвищем… иностранцам, и прежде всего русским. Вот как объясняет сей казус очеркист Гавриил Муров, в 1901 г. объехавший тихоокеанские окраины Руси и описавший свои странствия в книге «Люди и нравы Дальнего Востока»: «У китайцев не могло быть этого внешнего признака. У соседних с Китаем народов монгольской расы — тоже. Исключение составляют только наши русские, разные искатели приключений и легкой наживы, да английские авантюристы (те и другие — со светло-русыми и рыжими бородами), в течение многих десятков лет свирепствовавшие на обширной границе Китая, отнимая у него область за областью и уничтожая сотни сынов его. В течение этих лет выражение «красная борода» в приложении к «лихому» иноземцу становится общеупотребительным, а затем начинает применяться китайцами не к одним иноземным, но и к своим, китайским разбойникам».

Действительно, слово «хунхузы» было распространено преимущественно в северо-восточных районах Китая и на прилегающих территориях России и Кореи, то есть именно там, где китайцы чаще всего могли столкнуться с русскими «лихими людьми». В качестве наиболее раннего примера такой «лихости» можно привести походы казачьих ватаг под водительством Ерофея Хабарова и Онуфрия Степанова, прошедших по Амуру в середине XVII в. В обращении с местным населением казаки отличались от испанских конкистадоров разве что особой бесшабашностью и полным отсутствием религиозного фанатизма.

Название «хунхузы» носило чисто разговорный характер. В официальных китайских документах для обозначения разбойников использовались выражения хуфэй, даофэй, туфэй, которые, для краткости, можно перевести на русский язык в одном значении — «бандит».

Пожалуй, первое определение понятия «хунхуз» дал в 1880 г. Ф.Ф. Буссе, внесший значительный вклад в изучение Уссурийского края. По его мнению, «хунхуз, собственно, профессиональный разбойник, передающий ремесло своим детям, но название это дается также всякому китайцу, занимающемуся разбоем даже вследствие случайных причин и временно». Это верное определение нуждается в небольшом, но весьма важном уточнении: хунхузами именовали не просто разбойников, а тех, кто принадлежал к организованным преступным сообществам, или, попросту говоря, бандам.

Нет достоверных сведений о времени и месте зарождения хунхузничества. Несомненно лишь то, что эта болезнь сначала поразила Маньчжурию и только потом перекинулась на территорию Приамурья и Приморья. Первым очагом разбоя в Маньчжурии была провинция Фэнтянь (Ляонин), с которой началось заселение Северо-Восточного Китая этническими китайцами. В соседней Гиринской провинции (Цзилинь) появление бандитских шаек впервые было отмечено в XVIII в., а в северной — Хэйлунцзянской — и того позже.

Вплоть до начала XX в. Маньчжурия оставалась своеобразной «китайской Сибирью» — малонаселенной страной дремучих лесов и бескрайних непаханых степей.

На протяжении двух столетий заселение края носило стихийный и неконтролируемый характер. Императоры маньчжурской династии Цин, воцарившейся в Китае в 1644 г., рассматривали историческую родину как свою особую вотчину, неприкосновенную для китайцев (ханьцев). Тысячи колонистов, обосновавшихся на северо-восточных землях, были надолго предоставлены самим себе. Более того, с формальной точки зрения они вообще не существовали и не нуждались в управлении. К каким последствиям привело такое пренебрежение, видно из доклада гиринского губернатора Мин Аня [1], представленного в 1878 г. Описывая положение во вверенной провинции, чиновник сетовал, что в «пределах ее неуважение и неповиновение закону стали обычным явлением с тех пор, как в нее потянулись из внутренних провинций Китая вереницы переселенцев, подобно ручьям воды, стекающейся в котловину; во многих местностях хозяевами стали нахальные негодяи; сильные стали притеснять слабых, а на убийство и поджог стали смотреть как на обыкновенное дело» [2]. Изрядную порцию масла в огонь этого анархического костра подливало присутствие в Маньчжурии многочисленных уголовников, бежавших или принудительно высланных сюда со всех концов Китая. Подобная публика, как правило, поначалу скапливалась в городах Северной и Восточной Маньчжурии. Как следствие, французский миссионер Вено в 1850 г. назвал город Саньсин (Иланьхала) «вторым Содомом», а англичанин Генри Джеймс спустя тридцать шесть лет сравнивал столицу провинции Хэйлунцзян город Ци-цикар с австралийским каторжным портом Ботани-Бэй. Можно сказать, что переселенцы и преступники были первоэлементами зарождения маньчжурского хунхузничества, а слабость местной власти — катализатором этого процесса.

Банды хунхузов состояли почти исключительно из китайцев. Маньчжурские власти считали наиболее склонными к преступлениям выходцев из провинций Шаньдун и Чжили (современный Хэбэй). Шаньдунцы составляли самую внушительную когорту переселенцев из «застенного» Китая. В Маньчжурии нищие шаньдунцы могли рассчитывать только на низкооплачиваемую «черную» работу, тяжесть которой усугублялась произволом хозяев и властей. Отсюда та легкость, с которой вчерашние батраки-шаньдунцы вступали на скользкую стезю «джентльменов удачи». Противоположностью шаньдунцам, по мнению маньчжуров, были шаньсийцы (уроженцы провинции Шаньси), как правило решавшиеся на переезд в Маньчжурию только при наличии кубышки с накоплениями и уверенно чувствовавшие себя в сфере торговли.

Наступление XX века многое изменило в жизни и облике хунхузов. Во-первых, на границе Хэйлунцзяна и нынешней Внутренней Монголии стали появляться банды разбойников-монголов. Во-вторых, после окончания Русско-японской войны в Маньчжурию, и в первую очередь в полосу отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, хлынул поток «темного люда» из России, чувствовавшего себя в местной криминальной среде как рыба в просторном омуте. В 1907 г. недалеко от Харбина полицией был накрыт притон, служивший базой для небольшой, но очень хорошо вооруженной шайки русских уголовников, промышлявших грабежом китайцев. Самое интересное, что во главе этого преступного сообщества стояла… женщина. Как тут не вспомнить фольклорную Мурку, также возглавлявшую «банду из Амура»! Весной 1908 г. группа охотников в окрестностях Харбина подверглась нападению китайской банды, предводимой двумя русскими, одетыми в форму забайкальских казаков. Наконец, в начале XX столетия членами хунхузских шаек часто становились кавказцы.

Разными путями приходили люди в ряды разбойничьих шаек. Основным источником поступления свежих хунхузских сил был китайский пролетариат — вчерашние крестьяне, бежавшие из перенаселенных провинций исторического Китая, спасаясь от безземелья, голода и долговой кабалы. Часть их находила заработок в Маньчжурии, а другая, менее удачливая, устремлялась дальше, на территорию России, где их ждали разнообразные казенные работы на постройке железнодорожных и военных объектов, а также труд на золотых приисках и иных частных предприятиях.

Было бы преувеличением утверждать, что вся эта нищая и голодная людская масса оканчивала свой путь в рядах хунхузов. Тем не менее число избравших этот опасный промысел было очень значительным. Кто-то становился жертвой обмана подрядчика и не получал честно заработанных денег. Кто-то не мог устоять перед искушением попытать счастья в азартной «банковке» и проигрывался дочиста. Кто-то становился жертвой грабежа, пытаясь вывезти заработанные деньги на родину. Досада и ощущение безысходности лишали неудачника сил и желания вновь вернуться к тяжелому труду.

Гораздо более заманчивой виделась перспектива быстрой наживы и прочих удовольствий жизни в рядах шайки. Яркими штрихами набросал портрет такого «без пяти минут хунхуза» И.П. Ювачев в одной из корреспонденции, опубликованных в газете «Владивосток» осенью 1896 г.: «Вот он, грязный, оборванный, полуголодный, ежедневно в работе, под дождем, на глинистой липкой земле… Какие у него радости жизни? Какие у него радужные мечты? Куда направлены его ум и сердце? Что он видит в будущем? Неудивительно, если он идет в хунхузы, на жизнь, полную приключений. Тут хотя бы есть борьба, своего рода геройство, иногда разгул. Неудивительно, если он ищет случая забыться, обезуметь, покурить опиума… И надо ли нам, европейцам, удивляться, что они с таким равнодушием подставляют свою голову под секиру палача? О, если бы они имели какой-нибудь «смысл жизни», они не были бы хунхузами!»

Интересно, что в рядах хунхузов мог оказаться не только неимущий паупер, но и вполне обеспеченный квалифицированный ремесленник. Инженер В.Н. Рудокопов, вскоре после Русско-японской войны занимавшийся угольными разработками на восточной линии КВЖД в Маньчжурии, поместил в очерке «Хунхузы» целую портретную галерею китайских разбойников из числа своих знакомцев. Среди них мы находим плотника Хо-чен-ю: «.. Хо-чен-ю года два как работает в мастерских 8-го участка пути Китайской дороги. Он устроился хорошо. Мастер он хороший, деньги платят ему исправно. Проживает их он не более половины. Но Хо-чен-ю очень жаден, и то, что он получает теперь, не может его удовлетворить. Ему хочется получить больше. Зимой к нему приходит и с ним живет до весны его земляк Ли-фу-за. Они когда-то вместе сели на пароход в Чифу и вместе же добрались до Владивостока. Ли-фу-за уже три года как хунхуз. В долгие зимние вечера он рассказывает Хо-чен-ю про их летнее житье, про их экспедиции. Ли-фу-за любит «свое дело», любит простор и ширь лесов, любит крутые сопки, глубокие овраги. Любит свою независимость, которая, несмотря на железную дисциплину, все-таки ясно ощущается каждым хунхузом и для Ли-фу-зы есть благо и источник наслаждений. Он с наслаждением ждет весны, проклиная зимнюю стужу. Но главное, что прельщает более всего Хо-чен-ю, это 420 рублей, которые сегодня ему показал Ли-фу-за и говорил, что это деньги «чистенькие», а в дополнение к ним с марта по ноябрь хунхузы жили на «всем готовом», ни в чем не нуждаясь, а это тоже чего-нибудь да стоит. Выходит, что простым хунхузом быть выгоднее, чем хорошим плотником. С нового года вследствие сокращения штатов Хо-чен-ю уволен и уже не работает в мастерских участка. Этой весной Ли-фу-за идет на «сбор» в лес уже не один, с ним вместе Хо-чен-ю.

И любопытство, и жадность к деньгам, и страх, и какое-то точно раскаяние охватывает Хо-чен-ю, но он все же не отстает от Ли-фу-зы. К осени он делается убежденным хунхузом, считая, что их дело гораздо лучше, чем то, которым занимался раньше». Как видно, побудительным мотивом к вступлению в ряды хунхузов для этого субъекта стала не нужда, а жадность и зависть к «успехам» товарища.

Особую группу в числе хунхузов составляли мстители. Самые разные люди — от крестьянина до купца — становились жертвами произвола китайских чиновников и объединялись ненавистью к властям. Для них хунхузы были тем самым «врагом врага», который, как известно, лучше всякого друга. Преследование со стороны властей также могло быть связано с хунхузами. Жители селений, оказавшихся на пути шайки, поневоле вынужденно предоставляли бандитам пищу, лошадей или временный кров. По сути, любой крестьянин мог быть обвинен в пособничестве хунхузам либо в недоносительстве на них. Как правило, такое обвинение возводилось на самых зажиточных крестьян и имело целью присвоение имущества несчастного «борцами с преступностью».

В определенной степени уход в бандиты в Маньчжурии был формой социального протеста. По меткому выражению крупного деятеля Белого движения генерал-лейтенанта А.П. Будберга, хунхузничество представляло собой своеобразный «китайский большевизм».

Следующую многочисленную группу в рядах хунхузских шаек составляли дезертиры. Армия императорского Китая никогда не отличалась дисциплиной и высоким моральным духом. В рядах войск зачастую оказывались люди, при любой возможности склонные к мародерству и разбою. Хао те бу цзо дин, хао жэнъ бу цзо бин («Из хорошего железа не делают гвоздей, хороший человек не пойдет в солдаты») — эта старинная китайская пословица весьма точно рисует нравственный облик таких «воинов». Процент дезертирства в старой китайской армии был особенно велик там, где служба носила наиболее трудный и опасный характер. По малейшему поводу солдаты и даже офицеры пускались в бега, прихватив с собой доверенное оружие. Помыкавшись и поголодав, дезертиры почти неизбежно оказывались в рядах бандитов, где их, благодаря ценному оружию, принимали с охотой. Первая крупная волна дезертиров пополнила хунхузские шайки Маньчжурии в ходе Японо-китайской войны 1894–1895 гг., боевые действия которой в основном проходили на территории Маньчжурии и сопредельных районов Кореи. Организованная по западному образцу, дисциплинированная и хорошо вооруженная, японская армия с самого начала конфликта перехватила инициативу, нанесла китайским войскам тяжелые поражения у Асана (29 июля 1894 г.) и Пхеньяна (16 сентября 1894 г.), а в конце ноября штурмом овладела крепостью Люйшунь (Порт-Артур). Первые же успехи японцев спровоцировали массовое бегство китайских солдат. Справедливости ради надо отметить, что часть беглецов составляли те, кто покидал действующую армию, разочаровавшись в бездарном командовании и надеясь нанести более ощутимый урон врагу методами партизанской войны. В 1894 г. в тылу японцев в Маньчжурии действовала целая «хунхузская армия». К сожалению, патриотический порыв разбойников с окончанием войны быстро угас, и вчерашние партизаны вернулись к своим обычным криминальным занятиям.

Немалую часть хунхузов составляли цзинъфэй (старатели), хищническим способом добывавшие россыпное золото на берегах многочисленных маньчжурских рек.

Монополия государства на недра, действовавшая в императорском Китае, ставила старателей вне закона и заставляла вести жизнь, практически неотличимую от жизни хунхузов: объединяться в вооруженные артели (читай шайки), держаться в местах, труднодоступных для регулярных войск, и прибегать к насилию для обеспечения себя провиантом и снаряжением. Зачастую такие объединения старателей сотрудничали с хунхузами, нанимая последних для охраны своих приисков. Хунхузские атаманы охотно принимали в ряды своих «дружин» опытных старателеи-одиночек: в районах, контролировавшихся шайками, часто находились залежи драгоценного металла, а посему люди, способные наладить добычу золота, были «ценными кадрами».

Насколько легко старатели становились «чистыми» хунхузами, показывают события, имевшие место в Маньчжурии на реке Давокэнь. До 1889 г. здешние золотые россыпи разрабатывались добытчиками, для поимки которых из города Саньсина периодически высылались отряды солдат. В 1889 г. гиринский цзянцзюнъ (губернатор) Чан Шунь собственной властью разрешил саньсинскому фудутуну (областному начальнику) допустить промывку золота всеми желающими при условии уплаты 10 процентов добычи в казну. Известие об этом вызвало ажиотаж не только в Маньчжурии, но и в Уссурийском крае. Китайцы толпами двинулись на Давокэнь. В деревне Платоно-Александровской им было продано более полутора тысяч одних только козьих шкур, использовавшихся в качестве подстилки для сна. Тяготы дороги вызвали большие жертвы среди китайцев, а на самих вокэньских приисках от болезней умерло до тысячи человек. Между тем из Пекина пришло распоряжение прекратить разработку. Из Саньсина опять послали войска, в столкновениях с которыми было убито около сотни человек. Изгнанные с приисков старатели немедленно образовали несколько хунхузских шаек. Самая крупная из них (около сотни человек) угрожала разграбить город Баянсусу. Для уничтожения банды властям пришлось высылать сводный отряд кавалерии в 500 сабель.

На территории Уссурийского края тесную связь с хунхузами поддерживали китайские браконьеры, промышлявшие зверя в таежных дебрях. Как писал В.К. Арсеньев, «вооруженные, отлично знающие тайгу и все горные тропы, они являются лучшими проводниками. Фанзы их всегда служат хунхузам пристанищем… От китайца-охотника и соболевщика до хунхуза — один шаг. Сегодня он зверолов, завтра — разбойник!».

Общая численность хунхузов Маньчжурии и сопредельных регионов России постоянно колебалась, резко увеличиваясь в годы стихийных бедствий, неурожаев, войн и прочих потрясений. В 1906 г., то есть сразу после Русско-японской войны, численность хунхузов в Маньчжурии приближалась к 30 тысячам человек. Впрочем, цифра эта, по собственному признанию источника, основана исключительно на приблизительных оценках. А о том, насколько приблизительны могли быть такие оценки, говорит то, что в середине 1920-х гг. численность хунхузов в китайской провинции Цзилинь, по данным разных источников, колебалась от 7900 до 24 270 человек. По данным японской военной разведки, в 1932 г. в трех провинциях Маньчжурии было уже 62 тысячи хунхузов. «Российские» хунхузы значительно уступали в числе своим маньчжурским коллегам. Дело в том, что плотность населения, служившего основным источником хунхузских доходов, была здесь гораздо ниже, чем в Маньчжурии. Кроме того, русское население (прежде всего казаки) было неплохо вооружено, а русские власти гораздо активнее, чем китайские, преследовали разбойников.

Численность хунхузов в шайке могла колебаться от 3–5 до нескольких сотен человек. Мелкие шайки были хуже организованы и бедны, их возникновение носило случайный характер, а срок существования не превышал нескольких месяцев. Обычно в мелкие шайки объединялись начинающие бандиты либо хунхузы, по той или иной причине изгнанные из крупной банды. Большим объединениям хунхузов было легче разбойничать, однако уход от преследования и прокормление становились для таких отрядов проблемой. Поэтому оптимальная численность шайки составляла 30–50 человек. Бандиты-одиночки встречались крайне редко: им просто не удавалось выживать в тяжелых условиях кочевой разбойничьей жизни. Одиночка, если не становился жертвой конкурентов, почти наверняка оканчивал свои дни под мечом палача.

Во главе шайки стоял всесильный атаман, который мог быть как выборным лицом, так и самовластным деспотом, чья власть держалась исключительно на личном авторитете. Во втором случае атамана называли чжангуй («хозяин кассы») или даланьба («большой держащий»), В случае если атаман избирался общим решением хунхузской вольницы, его называли даньцзя ды («глава дома»). Иногда главарю подчинялись несколько разрозненных шаек, такой атаман именовался дацзя ды («глава большого дома») В 1903 г. в районе плоскогорья Чанбайшань на границе Китая и Кореи действовали несколько хунхузских отрядов общей численностью до 10 тысяч человек, подчинявшихся «авторитету» Ван Лаодао. При этом непосредственно в распоряжении последнего было «всего» около 600 хунхузов. Разные шайки могли объединяться под общим командованием для проведения какой-либо крупной операции, например для нападения на город.

История сохранила имена многих хунхузских вожаков. В конце 1870-х — начале 1880-х гг. на границе Маньчжурии и Уссурийского края получила известность шайка Суй Бинвана. На рубеже XIX–XX вв. по всей Маньчжурии гремели имена Ван Лаоху, Лю Ханьцзы, Тан Дэнъюна и особенно Ян Юлина, носившего эффектное прозвище Шисы Яньван — «14-й Владыка Ада».

Яркий портрет типичного хунхузского вожака дает уже упоминавшийся В.Н. Рудокопов: «Тунъян высокого роста, сухой, жилистый, немолодой уже, в его густой косе серебрились седые нити. Лицо смуглое, желтоватое, немного изрыто оспой, неправильное, некрасивое. Несколько воспаленные красные веки и большие черные глаза, грустные, задумчивые и глубокие. Каким-то покоем, огромным самообладанием и силой веяло от всей фигуры Тунъяна. Он резко выделялся и совершенно не был похож на его спутников. Что-то сильное, властное чувствовалось в нем. Чувствовалось, что это действительно вождь, за которым пойдут тысячи, чувствовалось, что это не жестокий, кровожадный головорез-разбойник, а сильный ум, сильная воля. Именно вождь, который силой своего духа может в железной дисциплине держать свое войско, оно за ним пойдет в огонь и в воду, а он, Тунъян, всегда будет во главе этого войска и не отступит ни перед чем, не дрогнет перед лицом смерти. Он за всех, все за него».

Следующую ступень в иерархии шайки занимали «офицеры». Ближайшим к атаману лицом был бань даньцзя ды (буквально — «половина главы дома»). Чаще всего именно он занимал пост главаря шайки в случае гибели или ареста патрона. Начальник передового отряда хунхузов носил «звание» паотоу («пушечный голова»), начальник арьергарда звался цуйцуй ды («подгоняющий»). Два «офицера» выполняли роль интендантской службы: лилянтай («внутренний интендант») распределял продовольствие между членами отряда и следил за хозяйством, а вайлянтай («внешний интендант») осуществлял заготовки на стороне. В случае если первые лица шайки не владели грамотой, в отряде мог появиться цзыцзяньу («мастер письма») — хунхуз-делопроизводитель.

Положение рядовых членов шайки зависело от возраста, опытности и «стажа» пребывания в банде. Как правило, новичок не мог рассчитывать на немедленное получение оружия и в течение определенного времени должен был выполнять второстепенные функции либо вообще заниматься хозяйственной работой. Все члены шайки были связаны узами побратимства и именовались сюнди («братья»). Практика подобных отношений среди китайцев была известна русским под названием кады (по-видимому, искаженное китайское гэ ди, что можно перевести как «отношения старшего и младшего братьев») [3]. При братании членами шайки приносилась общая клятва, налагавшая на хунхузов обязательство всегда и во всем помогать друг другу. Атаман шайки, независимо от возраста, считался «отцом» своих подчиненных. Последние должны были употреблять в отношении главаря обращение дае или лао дае («почтенный господин» и «почтенный старый господин»).

В основе жизни хунхузов лежали простые, но строгие законы. Наиболее четко сформулированное «законодательство» в начале XX в. действовало в шайке атамана, известного под прозвищем Чжан Байма (Чжан Белый Конь). Последний какое-то время подвизался на службе знаменитой старательской Желтугинской республики и вынес оттуда кое-какие наблюдения за творчеством ее законодателей, среди которых встречались и весьма образованные люди. Законы Чжана состояли из 13 статей. В первых же статьях членам шайки четко разъяснялось, кто может служить объектом их нападения. Запрещалось грабить одиноких путников, женщин, стариков и детей. Вообще любая обида, причиненная женщине, каралась смертью. Чиновники, как честные, так и коррумпированные, безусловно, считались добычей в случае проникновения на территорию, контролируемую шайкой. При этом коррумпированный чиновник лишался всего имущества, а достойно зарекомендовавший себя — только половины. Иностранцев запрещалось трогать во избежание дипломатических эксцессов.

Следующий раздел «законодательства» Белого Коня касался пополнения шайки и поведения ее членов. Кандидат в хунхузы должен был предъявить поручительства минимум двадцати членов шайки. В случае благоприятного решения неофит проходил церемонию посвящения и принимал участие в экспедиции для проверки надежности «в деле» и наличия необходимых боевых качеств. Новоиспеченный хунхуз обязан был относиться к товарищам по справедливости и не завязывать ссор. Под страхом смерти его обязывали хранить секреты своей «семьи» и добросовестно выполнять свои обязанности. Небрежность и праздность карались смертью. Астрологи и предсказатели в ряды шайки не принимались, среди хунхузов приверженность гаданию и суевериям также не приветствовалась.

Последняя часть свода законов касалась дележа добычи. Все ценности, захваченные в ходе набега, делились на девять частей: первые две поступали в общую казну шайки, одна часть предназначалась людям, помогавшим в организации экспедиции, следующие четыре части делились поровну между всеми членами клана; одна предназначалась в награду хунхузам, особо отличившимся «в деле», и, наконец, последняя часть предназначалась в помощь раненым бойцам и родственникам погибших.

В других шайках дележ добычи происходил по долевой (паевой) системе. Каждому члену шайки, от атамана до рядового бойца, соответствовало строго определенное число долей добычи. «Глава дома» получал десять долей, его заместитель — пять долей, «мастер письма» — три доли, остальные «офицеры» — по две доли, а рядовые «братья» — по одной. Число людей в такой шайке всегда определялось числом «людских долей».

Для поддержания в подчиненных духа сплоченности и уважения к законам Белый Конь не останавливался перед самыми крутыми мерами. Так, для исполнения смертных приговоров в отношении нарушителей в его шайке часто привлекались друзья и даже родственники осужденных.

Как правило, в среде хунхузов смертью карались следующие проступки:

1. Разглашение секретов.

2. Неподчинение приказу атамана.

3. Бегство с поля боя.

4. Тайные переговоры с врагом.

5. Привод войск в лагерь шайки.

6. Присвоение общего имущества или денег.

К категории тяжких относились также такие проступки, как оскорбление товарища и привод в лагерь женщины. Последнее было чревато возникновением ссор между «братьями».

К числу отличий, нуждавшихся в поощрении, относились:

1. Проявление верности клану.

2. Успешное отражение атаки правительственных войск.

3. Участие в многочисленных сражениях.

4. Распространение власти и влияния шайки.

5. Успешная дезинформация противника.

6. Привлечение в шайку боеспособных и лояльных членов.

7. Храбрость «в деле».

8. Пренебрежение личными интересами ради блага товарищей.

Запрет на причинение обиды иностранцам вплоть до конца XIX столетия был в Маньчжурии обычным положением хунхузских правил. Помимо упомянутых выше «дипломатических эксцессов», стычка с хорошо вооруженными путешествующими иностранцами была чревата для шайки серьезными потерями.

Усиление экспансии России и западных держав в Маньчжурии в конце ХТХ-ХХ вв. привело к нарушению «нейтралитета» и сделало иностранцев объектом нападений хунхузов с целью грабежа, получения выкупа или «возмездия варварам». Судьба иностранцев, попавших в руки хунхузов, складывалась по-разному. Чаще всего похищение завершалось уплатой выкупа и освобождением жертвы. Иногда судьба пленника складывалась трагически. Осенью 1900 г. в ответ на действия русских войск хунхузами Цзяпигоу близ корейской границы были убиты двое русских подданных — агентов лесной концессии Е.В. Даниэля. Были случаи, когда похищение иностранного подданного хунхузами получало широкий резонанс. В июне 1907 г. в восточной части Гиринской провинции в руки хунхузов угодили два японских офицера, занимавшихся топографической съемкой местности. Дело в том, что после Русско-японской войны эти районы вошли в сферу японского влияния в соответствии с соглашением о разграничении русского и японского присутствия в Маньчжурии. Японское правительство потребовало от китайских властей немедленного освобождения пленников, угрожая в противном случае принять собственные меры. Цинским чиновникам пришлось подчиниться. В экспедицию против хунхузов послали войска, наиболее боеспособным подразделением которых был кавалерийский отряд под командованием генерала Чжана. Последний быстро убедился, что одолеть хунхузов в их таежном логове силой не удастся. Желая поскорее выполнить задание и отличиться, Чжан пошел на нетривиальный ход: через посредников вступил в переговоры с атаманом разбойников и предложил ему выкуп из собственных средств. После того как предложение было благосклонно принято, стороны разыграли целый спектакль с оглушительной перестрелкой и театральной конной «атакой». Под занавес представления связанных японцев нашли на лесной полянке и несколько дней спустя триумфально передали японскому консулу.

Изредка судьба пленника-иностранца складывалась необычным образом. Пожалуй, самые невероятные приключения выпали на долю японца Кохинаты Хакуро. Он приехал в Маньчжурию после Русско-японской войны в возрасте 17 лет. Жажда наживы и приключений завела юношу в маньчжурскую глубинку, где он довольно скоро попал в руки молодцев одной из шаек «краснобородых». Не имея родственников, способных уплатить выкуп, Кохината открыто рассказал об этом разбойникам и сам попросил прикончить его побыстрее. Такая откровенность в сочетании с абсолютным хладнокровием понравилась хунхузам, и молодому японцу предложили вступить в ряды «братства». Поскольку другого выхода все равно не было, Кохината без колебаний согласился и быстро вошел во вкус вольной бандитской жизни. Благодаря своим качествам бойца и лидера Кохината вскоре стал главой собственного «дома». Подчиненных восхищало его истинно японское презрение к смерти, а местным жителям импонировала справедливость главаря. Со временем японское имя атамана почти совершенно забылось, и бывший Кохината снискал славу как Шан Сюйдун — могущественнейший дацзя ды, державший в узде почти все хунхузские шайки Южной Маньчжурии. Местное население наградило его прозвищем Сяо Байлун (Маленький Белый Дракон). Совершенно окитаившийся Кохината тем не менее не порвал связей со своей родиной, регулярно оказывая услуги японской разведке. После японской оккупации Маньчжурии в 1931 г. Кохината Хакуро понял, что дни хунхузов под властью военной администрации сочтены, и обратился к японскому командованию с предложением амнистировать всех хунхузов, добровольно сложивших оружие. При этом он обещал за свой счет вывезти восвояси всех бывших «братьев» и их родственников. Поразмыслив, японцы приняли предложение атамана. Здесь, в частности, сыграла свою роль репутация Хакуро, чьи осмотрительные молодцы никогда не совершали нападений на подданных микадо и никогда не трогали японской собственности. Весной 1933 г. состоялось то, что вошло в историю под именем «Великого Исхода Бацзоку». Около 70 тысяч (!) человек покинули Маньчжурию и переселились на территорию современной провинции Хэбэй.

На территории российского Дальнего Востока хунхузы также гораздо охотнее нападали на своих соотечественников и представителей малых народов. Тем не менее русское население Приамурья и Приморья также не было застраховано от хунхузских набегов. Разбойники придерживались в отношении русских «патриотической» точки зрения, рассматривая последних не только как добычу, но и как оккупантов, захвативших «исконно китайские земли». Нужно отметить, что китайские приграничные власти всячески поощряли подобные взгляды.

Отдельную сферу хунхузского законодательства составляли нормы, определявшие отношения между различными «братствами». Основной их смысл сводился к взаимному уважению и неукоснительному соблюдению границ бянь тяо («охотничьих угодий»).

С течением времени хунхузские законы могли претерпевать незначительные изменения, однако их основная цель, заключавшаяся в создании сплоченного и боеспособного преступного сообщества, связанного узами побратимства и уважающего принципы собственной корпоративной этики, оставалась неизменной.

Хунхузы вполне могли занять на северо-востоке Китая ту нишу, которая на востоке и юге страны принадлежала тайным хуэйдан (обществам) — «Братству Южного Кулака», «Секте Белого Лотоса», «Союзу Большого Меча» и, конечно, знаменитым триадам. С тайными обществами хунхузские шайки роднит ряд признаков: ненависть к правительству и декларируемое стремление к «социальной справедливости», наличие обрядов при приеме членов и «братский» характер отношений между ними; строгая конспирация, включавшая выработку «секретного языка». Кроме того, в литературе можно найти прямые указания на связь «краснобородых» с тайными обществами. Так, известный советский военный деятель, советник в Китае в 1925–1926 гг. В.М. Примаков писал о хунхузах: «Очень часто они — члены тайных обществ и просто выполняют военные поручения общества».

Вооружение хунхузов представляло собой пеструю картину, вполне под стать разношерстному составу их шаек. Разнообразное холодное оружие традиционного китайского образца — мечи, пики, копья и топоры — широко использовалось бандитами вплоть до начала XX в. Архаичное, но весьма опасное в умелых руках, такое оружие, помимо всего прочего, выглядело весьма внушительно и производило устрашающее впечатление на жертв хунхузских налетов.

Качество огнестрельного оружия, использовавшегося хунхузами, непрерывно улучшалось на протяжении XIX–XX вв. Первоначально бандитские шайки Маньчжурии и Уссурийского края вынуждены были довольствоваться примитивными фитильными и крайне несовершенными кремневыми ружьями. Такое оружие, а также порох, изготовлялось непосредственно на территории Маньчжурии. Качество и того и другого оставляло желать много лучшего, однако при нападениях на мирных поселян и купцов вполне годилось: выстрелы в данном случае производились либо в воздух, либо в упор… Ружья и револьверы иностранного производства в течение долгого времени были дороги и малодоступны, так как попадали в Маньчжурию долгим путем из портов Восточного и Южного Китая через провинции Чжили и Шаньдун. Гораздо более редкими были случаи прямых продаж современного вооружения населению Маньчжурии и Уссурийского края иностранцами. Так, коммерсант Кайзер, проживавший во Владивостоке, но сохранявший иностранное подданство, в 1880 г. на собственном судне доставил из Сан-Франциско крупную партию винтовок, большая часть которой была продана хунхузам в районе залива Посьет. У разбойников, действовавших на территории Уссурийского края, можно было увидеть также старые русские армейские ружья, которые в 1870-х гг. раздавали крестьянам отдаленных селений для самозащиты.

Огнестрельное оружие чаще всего доставалось хунхузами путем покупки, кражи или в виде выкупа. В последнем случае оружие или боевые припасы служили платой за освобождение захваченного заложника. Покупка оружия и боеприпасов обходилась хунхузам столь недешево, что винтовочные патроны иностранного производства, к примеру, именовались на бандитском жаргоне даянами («серебряными долларами»). Стремясь разжиться качественным оружием, хунхузы зачастую пускались на дерзкие авантюры, вроде той, что имела место на посту Груша на 1071-й версте КВЖД в 1902 г. Утром 4 сентября, когда железнодорожные служащие и большинство чинов охранной стражи разошлись по делам, в постовой казарме остались только пять рядовых стражников и группа каменщиков-китайцев, незадолго до этого нанятых на работу. Когда солдаты расположились позавтракать во дворе казармы, несколько рабочих проникли в помещение стражи, захватили стоявшие в пирамиде винтовки и открыли огонь, убив четырех стражников и тяжело ранив пятого. Воспользовавшись поднявшейся суматохой, нападавшие благополучно скрылись вместе с захваченным оружием. Именно винтовки и были целью хунхузов, переодевшихся каменщиками и разыгравших спектакль с наймом на работу…

Уже после Японо-китайской войны 1894–1895 гг. в распоряжение разбойников попало большое количество современного огнестрельного оружия. Следующее крупное «перевооружение» хунхузов относится к периоду Русско-японской войны 1904–1905 гг., когда масса самого разнообразного оружия и снаряжения была подобрана на полях сражений, украдена с тыловых складов обеих враждующих армий и т. п. В Харбине ходили слухи, что некоторые шайки получили в свое распоряжение пулеметы и даже полевые орудия. Это, конечно, было из ряда вон выходящим случаем, однако наличие у крупных хунхузских шаек старых дульнозарядных пушек было, в общем, достаточно обычным делом. Кроме того, функцию «тяжелого вооружения» в хунхузских отрядах призваны были выполнять громадные пищали тайцян и так называемые «ручные пушки» шоупао, стрелявшие примитивными разрывными бомбами. Впрочем, эффективность этого оружия была чрезвычайно низкой.

Характер вооружения шайки зависел от характера ее деятельности. Так, хунхузы, оперировавшие на железной дороге, предпочитали легкое и компактное оружие — револьверы и кинжалы. Садясь в поезд под видом мирных жителей, «братья» легко прятали их в складках традиционной китайской одежды. Шайки, специализировавшиеся на набегах, напротив, особенно ценили современные винтовки армейского образца с большой прицельной дальностью стрельбы. Они были незаменимы как при обстреле объекта нападения, так и при отражении атак преследователей.

Сформированная и вооружившаяся шайка готова была приступить к делу. Каковы же направления деятельности «краснобородых»? Можно сказать, что сфера эта оказывалась тем шире, чем больше сил и средств находилось в распоряжении атамана. Главным занятием хунхузов был, разумеется, разбой. Основными объектами нападений шаек становились путешествующие купцы и чиновники, а также торговые караваны, пересекавшие Маньчжурию во всех направлениях. Крупная шайка численностью несколько сотен человек способна была организовать нападение на целый торговый город. Так, хунхузские шайки нападали наНючжуан (1866), Нингуту (1874), Дагушань (1875), Хунь-чунь (1878), Бейтуанлинцзы (1885) и несколько раз — на Баянсусу. В самом начале XX столетия город Кайчи подвергся нападению отряда из 500 «краснобородых». Шайка разграбила запасы серебра, угнала всех имевшихся в городе лошадей и захватила в заложники три десятка богатейших местных купцов. 6 октября 1902 г. имел место и вовсе выдающийся случай. К воротам города Бодунэ (современный город Фуюй в провинции Цзилинь) подъехали двое верховых кавказцев, представившихся русскими подданными. Приезжие потребовали от китайской стражи впустить их. Въезд в город был ограничен, так как незадолго до описываемых событий власти получили сведения о шайке, планирующей налет на Бодунэ. Заявление приезжих об их русском подданстве успокоило солдат. Когда ворота были открыты, в Бодунэ немедленно ворвались хунхузы, укрывавшиеся в гаоляне неподалеку. Банда насчитывала в своих рядах ни много ни мало 700 человек! Высланной на подмогу сотне охраны КВЖД пришлось штурмовать злосчастный Бодунэ с помощью двух приданных орудий, а затем выдержать на улицах города настоящее сражение, окончившееся гибелью ПО и пленением 22 бандитов. Семеро пленных оказались кавказцами. Стоит сказать, что это был первый отмеченный случай «смычки» между хунхузами и иностранными уголовниками. Несмотря на жестокое поражение при Бодунэ, налеты «братьев» на города продолжались. Летом 1907 г. банда хунхузов напала на городок Санчакоу, а другая — на город Майхэкайди. 8 сентября 1907 г. крупная банда хунхузов, воспользовавшись временным ослаблением местного гарнизона, произвела нападение на город Омосо.

Подобными набегами промышляли бродячие шайки хунхузов, не имеющие определенной базы. Ими же практиковалось похищение людей (как правило — богатеев или их родственников) с целью получения выкупа. Оседлые шайки, контролировавшие порой значительную территорию, предпочитали добывать средства рэкетом. Купцы, зажиточные крестьяне, владельцы шаогодянь (спиртовых заводов) и прочие богачи могли стать и становились для хунхузов курами, исправно несущими полновесные золотые яйца. Достаточно было обложить жертву регулярной данью — подобная практика была самым распространенным делом. Как и в недавнем российском прошлом, требование периодических выплат объяснялось необходимостью охраны имущества жертвы от посягательств чужаков. В действительности инициатива хунхузов была, как сказал бы герой Марио Пьюзо, предложением, от которого нельзя отказаться. Со временем, помимо платы «за охрану», на богатые семьи возлагалась обязанность внесения залога за освобождение арестованных «братьев», поручительство перед властями, обеспечение шайки продовольствием и снаряжением, вооружение «своих» хунхузов и т. д. и т. п. Отказ от уплаты денег расценивался хунхузами как «измена», каравшаяся быстро и жестоко. К примеру, упомянутое выше нападение хунхузов на город Омосо в 1907 г. было вызвано отказом местного купечества «выкупить» у властей двоих хунхузов. Данью облагались не только богачи, но и все население, проживавшее на подвластной хунхузам территории. При этом размер дани, собиравшейся с бедноты, носил скорее символический характер, обозначая сам факт постоянного присутствия «братьев» в жизни округи и, в определенной степени, создавая хунхузам имидж «справедливых удальцов».

Если на «своей» территории хунхузы охраняли купцов в основном «от самих себя», то на торговых путях Маньчжурии их охрана полностью отвечала своему назначению. Каждый год, поздней осенью, когда дороги Маньчжурии, замерзнув, превращались в удобный для передвижения караванов зимник, купцы снаряжались в дорогу. На пути их подстерегали многочисленные опасности в виде солдат-мародеров и мелких бродячих шаек. В такой ситуации вооруженная охрана, предоставленная атаманом «своей» банды за соответствующую плату, помогала решить многие проблемы за меньшие деньги. Однако непосредственное присутствие в штате торгового каравана вооруженных до зубов «братьев» было возможно только в глухой местности, вдали от глаз властей. Во всех остальных случаях охрана торговых караванов осуществлялась при помощи так называемых баоцзюйцзы («страховых контор»). В начале XX в. только в Гиринской провинции действовало семь таких контор: «Фушуньбао», «Жишэнбао», «Фушэнбао», «Тунъибао», «Цзиншэбао», «Чаншуньбао» и «Луншэнбао». Каждая из указанных организаций содержала от 20 до 50 баошэн (стражников), сопровождавших караваны купцов. Страховая премия обычно составляла 3 процента от стоимости товара, однако ее размер мог колебаться. Дело в том, что баоцзюйцзы фактически служили посредниками между купцами и все теми же хунхузами. От величины требований последних в конечном итоге и зависел размер страховой премии. После расчета застрахованный обоз получал пяо (свидетельство), предъявлявшееся при встрече с «братьями», либо сопровождался баошэном, которого лично знали местные хунхузы. Если обоз грабила какая-нибудь залетная шайка, баошэн извещал о случившемся атамана «своих» хунхузов и вместе с его молодцами преследовал «отморозков». Баоцзюйцзы держали свои связи с хунхузами в строжайшем секрете, однако для всех и каждого это был секрет Полишинеля.

Владельцы спиртовых заводов, приисков, ферм и тому подобных заведений часто содержали охрану, предоставленную хунхузами. В этом случае «братья» поселялись на предприятии под видом рабочих.

В отличие от законопослушных граждан контрабандисты и старатели не утруждали себя маскировкой и соблюдением каких-то условностей при найме хунхузской охраны. Подобно «краснобородым», они сами принадлежали к миру преследуемых государством. Кроме того, нелегальные прииски и тайные торговые тропы, как правило, располагались в труднодоступных районах, куда полицейские силы предпочитали не наведываться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.