Ленинградские немцы

Ленинградские немцы

Сказанного достаточно, чтобы с уверенностью говорить о неуклонном угасании петербургско-немецкой культуры в послереволюционные годы. В нашу задачу здесь входит лишь проследить основные этапы этого грустного процесса. Первым объектом репрессий стали религиозные объединения. Вскоре после революции, новые власти провели национализацию помещений, использовавшихся религиозными общинами, а также принадлежавшей им недвижимости. Хотя богослужения пока разрешено было проводить, уже этот шаг стал весьма болезненным для многих общин. К примеру, предстоятелям Петрикирхе пришлось сдать представителям победившего пролетариата драгоценную алтарную картину Гольбейна, а с нею и полотно «Распятие» кисти Брюллова, которому были посвящены знаменитые строки Пушкина («Когда великое свершалось торжество…»). Значительные ценности были накоплены за столетия мирного существования и другими лютеранскими храмами города. Теперь с ними приходилось расстаться. Подписанный в 1929 году декрет «О религиозных объединениях» предельно сузил круг действий, разрешенных священнослужителям. В частности, запрещалась диаконическая деятельность, а также занятия Законом Божиим с детьми и юношеством. В силу того очевидного факта, что большинство пасторов старого воспитания не могло и помыслить о том, чтобы вполне отказаться от активной проповеди Евангелия, их начали арестовывать. В 1935 году был закрыт Семинар проповедников Евангелическо-лютеранской церкви, основанный за десять лет до того на базе кирхи св. Анны. Дело в том, что подготовка лютеранских пасторов для нашего города традиционно велась в Дерптском университете. Этот почтенный университет, который с начала XIX века предоставлял возможность доступа к полному «кругу знаний» на немецком языке, вообще много значил для поддержания «немецкого духа» в Петербурге, как и во всей России.

Как следствие мер по русификации, предпринятых в царствование Александра III, эта традиционная связь утончилась, после же отделения Эстонии – прервалась (нужно принять во внимание и то, что эстонские власти сразу же после получения независимости озаботились тем, чтобы перевести учебный процесс в Тартуском университете на эстонский язык). С нарастанием террора, кирхи позакрывались одна за другой, а пасторы были отправлены по этапу. Дольше других продержалась старая добрая Петрикирхе. К сожалению ленинградцев лютеранского вероисповедания, придя к ее дверям в Сочельник 1937 года, они обнаружили их закрытыми. Формальное постановление о закрытии кирхи было принято Леноблисполкомом второго марта следующего, 1938 года. Следующие поколения «отцов города» задумали и провели в жизнь вполне неожиданное продолжение этой меры, балансировавшее на грани сюрреализма. В хрущевские годы, в здании кирхи была размещена чаша общедоступного плавательного бассейна. Посетив его однажды, по легкомыслию и молодости лет, автор этих строк долго потом не мог отделаться от навязчивого воспоминания о том, как он плавал под сводами старинного, намоленного храма… Старое здание было возвращено верующим много позже. В День Реформации, 31 октября 1992 года, в стенах Петрикирхе была проведена первая служба после трагических событий сталинских времен.

Напротив, существование культурно-просветительных обществ было на первых порах властями терпимо. Как следствие, несколько обществ, существовавших еще в старом Петербурге, восстановили свою работу после революции, ограничив ее занятиями драмкружка, спевками хора, викторинами, беседами о творчестве немецких композиторов, равно как и прочими невинными увеселениями и, разумеется, полностью отказавшись от любых политических мероприятий. Организаторы грубо ошиблись, в чем им довелось очень скоро убедиться на своем опыте. Ведь принцип пролетарского интернационализма отнюдь не включал поддержки классово-чуждых затей, а в те годы, как известно, «кто был не с нами – был против нас». В 1929 году было проведено совещание Межведомственной комиссии и представителей учреждений по вопросу об обследовательском надзоре и перерегистрации добровольных обществ, которое обнаружило, что: «1. Немецкое культурно-просветительное общество имеет цель – культурное воспитание немцев, живущих на территории Ленинграда, превращает эту цель в средство для того, чтобы создать „островок“ немецко-буржуазного государства на территории области». Мы ограничимся здесь цитированием лишь первого пункта заключения Межведомственной комиссии, поражающего современного исследователя своей абсурдностью. Думается, что при знакомстве лишь с этим пунктом, у всякого добропорядочного ленинградского немца возникло неудержимое желание бежать куда глаза глядят и никогда больше ни в каком обществе не состоять. Властям, собственно, только того и было надо. Ведь логика тоталитарного государства всегда состоит в том, чтобы сломать все «средостения», ограничивающие его безраздельный контроль над душами людей.

Несколько дольше удалось продержаться Немецкому Дому просвещения, который был создан решением партийных органов при самом активном участии немецких коммунистов, курировался властями (например, в 1933–1937 годах – отделом массовой политико-культурной работы Ленсовета) и потому неукоснительно проводил агитационно-пропагандистскую и организационную работу на платформе ВКП(б). Во второй половине тридцатых годов последовало общее ужесточение национальной политики, что в особенности коснулось организаций национальных меньшинств, не располагавших в пределах СССР собственными государственными образованиями. Надо оговориться, что у немцев такое образование как раз наличествовало, а именно, в лице так называемой «АССР Немцев Поволжья», с населением более шестисот тысяч человек и столицей в городе Покровск, который в 1931 году был переименован в Энгельс. Известно, что немцы Поволжья продолжали поддерживать контакты с ленинградскими немцами после революции. К примеру, у них наметилась тенденция посылать своих отпрысков в Ленинград, для учебы в переведенном сюда из Москвы в 1925 году Центральном немецком педагогическом техникуме (он размещался в здании на набережной реки Мойки, дом 76). Однако существование фашистской Германии было настолько опасным, что в Москве уже думали о ликвидации этой автономной республики, в конечном счете обязанной своим возникновением иммиграционной политике Екатерины II, пригласившей, как мы помним, немецких крестьян на поселение в пределах Российской империи.

События пошли по накатанному, хорошо знакомому общественности тех лет сценарию. Была сформирована комиссия и проведена проверка, в результате которой выяснилось, что одному из сотрудников Немецкого Дома просвещения была дана возможность «пропагандировать антимарксистские положения по истории», другой оказался «классово-враждебным элементом». Что же касалось директора, то ему еще ранее был вынесен выговор «за допущение употребления пива во время новогоднего праздника»… Конечно же, при таких грубых политических просчетах продолжать деятельность Дома властям не представилось возможным – и в 1937 году он был закрыт. В результате всех этих репрессий, традиционно сложившиеся формы организации практически уже сложившегося субэтноса петербургских немцев, сохранения и трансляции их менталитета, были уничтожены. Формально, немецкое население города и его окрестностей было еще достаточно велико. Основываясь на официальной статистике, можно предположить, что в межвоенные годы оно стабилизировалось на уровне примерно 25 тысяч человек. Однако возможности их участия в формировании «ленинградского духа» были в то время сведены к минимуму.

К сказанному нужно добавить, что в первые годы после революции в Петрограде было немало германских и австрийских военнопленных. Затем, в пору военного, промышленного и торгового сотрудничества с Веймарской республикой, в Ленинград наезжали немецкие специалисты с семьями; их количество исчислялось сотнями. Через наш порт за девять месяцев навигации проходило примерно по 250 тысяч иностранных моряков в год. Как отмечают историки, весьма значительную часть из них также составляли немцы. Наконец, после прихода нацистов к власти в Германии, к нам стали приезжать политэмигранты. По всем этим причинам, присутствие немцев в довоенном Ленинграде было еще заметным.

Нужно признать, что определенные подозрения по поводу лояльности немецкого населения нашли себе место в массовом сознании россиян в период не только первой, но и второй мировой войны. К чести российских немцев, следует подчеркнуть, что они не выступили в качестве «пятой колонны» германской армии, сохранив в подавляющем большинстве безусловную преданность своей новой родине, какие бы власти ею ни управляли. В связи с этой темой, нам представляется уместным обратиться к недавно выпущенному второму изданию книги воспоминаний одного из ведущих отечественных ученых, академика Б.В.Раушенбаха. С одной стороны, Борис Викторович был чистый немец по крови и лютеранин по вероисповеданию. Родился он еще в старом, дореволюционном Петрограде, впитал с молоком матери немецкий язык и учился в немецкой же Анненшуле до тех пор, пока новая власть ее не закрыла. С другой стороны, Раушенбах был искренним патриотом России и ни при каких обстоятельствах не отделял себя от ее многонационального народа. Вспоминая о годах Великой Отечественной войны, он писал: «Конечно, сыграл свою роль и национальный характер. Я хорошо помню, я уже был взрослым, что ни у меня, ни у кого из людей, которых я знал, не было ни малейшего сомнения в нашей победе. Удивительный факт, я сейчас только начинаю это осознавать. Вот мы отступаем, отступаем, отступаем, эвакуация, город за городом сдают, Ленинград в блокаде, Москву вот-вот возьмут, но ни у кого нет сомнения в победе. Это, наверное, и есть национальный характер. Очень важно, когда весь народ верит в победу».

Мы сможем вполне оценить всю весомость этого признания, если узнаем, при каких обстоятельствах молодой Раушенбах занимался выработкой в себе российского менталитета. Дело в том, что в 1942 году он был посажен за решетку, причем единственно по причине своего немецкого происхождения: «Формально у меня статьи не было, статья – немец, без обвинений, а это означало бессрочный приговор. Но ГУЛАГ есть ГУЛАГ – решетки, собаки, все, как положено. Формально я считался мобилизованным в трудармию, а фактически трудармия была хуже лагерей… Мой отряд – около тысячи человек – за первый год потерял половину своего состава, в иной день умирало по десять человек». Для того, чтобы оценить всю степень патриотизма молодого немца, нелишним будет принять во внимание, что во время, свободное от трудов на кирпичном заводе, он закончил начатые еще на воле расчеты полета самонаводящегося зенитного снаряда и послал их по старому месту работы, чтоб не пропали. После войны Раушенбах пришел на работу к Королеву, разработал теорию управления космическими аппаратами и внес очень значительный вклад в дело создания ракетного щита Советской державы.

Следует подчеркнуть, что такая, почти что невероятная по нынешним временам «вера и верность» принадлежала во все эпохи к числу доминант национального характера петербургских, а потом – петроградских и ленинградских немцев. Присущая ему метафизическая составляющая заметна и на примере Б.В.Раушенбаха. Ознакомившись с традиционной русской иконописью, академик заинтересовался применявшимися в ней приемами построения перспективы, которые на правах составляющей части входили в православное учение о сущности Божества и возможности богообщения, и применил к ним приемы анализа, опробованные при расчете процессов управления космическими аппаратами. Теория иконописной перспективы была изложена Раушенбахом в книге «Пространственные построения в древнерусской живописи», вышедшей в свет в 1975 году. Она была тепло встречена православными богословами и снискала себе мировую известность у искуствоведов. При этом сам академик всегда оговаривал, что все его важнейшие результаты касались лишь тех сторон «умозрения в красках», которые можно измерить и численно обработать. Оперирование нечетко определенными образами и символами, играющее весьма важную роль в гуманитарных науках, не говоря уж о богословии, по собственному признанию Раушенбаха, было ему не вполне доступно. Такая особенность творческого мышления тоже вполне согласуется с тем, что мы знаем о психологическом строе немецкого народа.

К чести жителей послевоенного Ленинграда, следует подчеркнуть, что антинемецкие настроения решительно не были характерны для них, несмотря на все тяжелейшие страдания, причиненные немецко-фашистскими войсками во время блокады. Весомый вклад в сложение этой психологической доминанты внесла и советская пропаганда, последовательно отделявшая носителей национал-социалистической идеологии от немецкого народа. Преподавание немецкого языка, равно как и чтение немецкой классики, не прерывалось у нас даже в самые тяжелые годы войны ни в средней, ни в высшей школе. С возвращением обществу основных свобод, дело пошло к восстановлению «петербургского духа» – и тут выяснилось, что его немецкая составляющая сохранила известную притягательность. В вышедших в 1970 году воспоминаниях талантливого писателя-краеведа Льва Васильевича Успенского, читатель того времени нашел краткие сведения о местах компактного проживания немцев в пределах Петербурга начала XX века и его пригородов. Память писателя сохранила и приметы и выговора петербургских немцев. С легкой ностальгией по уютному миру детства, давно ушедшему в небытие, он писал, что даже обычное слово «нет» (nein) звучало «не „найн!“, как выразились бы грубые берлинцы, а нежное „нейн“, на чистом петербургско-немецком диалекте».

В выпущенной в 1973 году биографии нашего замечательного художника Николая Рериха, подробно описано, как он учился в известной «Гимназии Мая» в 14-й линии Васильевского острова и свел там знакомство с такими своими ровесниками, как Александр Бенуа или Дмитрий Философов, с которыми ему довелось позднее войти в число ведущих деятелей «серебряного века» нашей культуры. Сама обстановка в гимназии была описана Е.И.Поляковой удивительно тепло: директор встречал каждое утро учеников на площадке первого этажа и здоровался с каждым за руку, а в день своего ангела угощал мальчиков «чашкою шоколата». Образование поражает современного читателя своей обстоятельностью. Так, Рерих «учит языки живые и мертвые; Демосфена приходится переводить с древнегреческого не на русский, а на немецкий, потому что преподавание у Мая ведется преимущественно на этом языке. День здесь начинался молитвой православной и лютеранской, дружно уживались два вероисповедания, два вероучителя – пастор Юргенс и импозантный дьякон ближайшей церкви Академии художеств Постников». Собственно, только тут читатель замечает, что описание касается одного из островков петербургско-немецкой культуры, которым довелось сыграть неоценимую роль в русском культурном ренессансе.

В 1984 году, невиданным в наши дни тиражом в 100 тысяч экземпляров, вниманию массовой читательской аудитории был впервые со времени первой публикации в середине сороковых годов XIX столетия представлен сборник «Физиология Петербурга». Знакомясь с содержанием программного очерка В.Г.Белинского «Петербург и Москва», многие читатели с удивлением прочли любопытный пассаж, в котором великий критик сравнивал самоощущение петербуржцев русского и немецкого происхождения, принадлежавших, как говорят сейчас, «к среднему классу» – тогда это были «лица купеческого или мещанского сословия». Так вот, русские в невской столице были «как будто не у себя дома, как будто в гостях, как будто колонисты или заезжие иностранцы. Петербургский немец более их туземец петербургский».

Мы привели несколько примеров, взятых почти наудачу. Число их легко можно было бы умножить. Более того, с ходом времени мысленное восстановление характерных примет петербургско-немецкой культуры старого Петербурга превратилось в своеобразную тенденцию. Видимо, она сыграла свою роль в том, что жители Ленинграда в 1991 году поддержали предложение городских властей вернуть ему историческое имя «Санкт-Петербург». Как нам уже довелось говорить выше, считать это название однозначно немецким было бы некорректно, однако оно, безусловно, является германизированным. Вот почему после всех тех бедствий, которые наш город претерпел в продолжение XX века от германских нашествий, куда как естественным было бы возвращение ему русского имени «Петроград». Дополнительным аргументом в пользу такого решения могло бы служить то, что Санкт-Петербург был переименован в Петроград в 1914 году решением неоспоримо законной власти, во главе которой стоял представитель той же династии, что и царь Петр I, основавший наш город. Временное правительство получило власть из рук Николая II также законным путем – и сохранило за ним имя «Петроград». Затем произошел большевистский переворот, прервавший на время традицию законности и правопорядка. Он и принес городу новое имя «Ленинград». Так что, если уж возвращаться, то к последнему законному имени – а именно, «Петроград».

Заметим, что вполне корректным было бы использование и двойного названия города: а именно, «Петроград» в русских текстах и «Petersburg» – в иноязычных, в первую очередь, немецких. Действительно, ведь в соответствии с самыми строгими правилами перевода, «Петро» следует перевести на немецкий язык как «Peters», а «-град» – как «-burg». Дублеты такого рода известны в истории древнерусской литературы («Константинополь = Константинград») и в языковом узусе как современных славянских народов («Черногория = Монтенегро»), так и наших ближайших соседей («Гельсингфорс = Хельсинки»). Не чуждо было использование такого дублета и языковому мышлению петербургских немцев. Так, воссоздав в 1918 году один из своих союзов, организаторы дали ему название «St.Petersburger Verband russischer B?rger deutscher Nationalit?t» («С.-Петербургское Общество российских граждан немецкой национальности»). Нет сомнения, что организаторы Общества прибегли к старому названию города вовсе не для того, чтобы подразнить власти, которые в ту пору расстреливали «контру» направо и налево. Надо думать, что дело объяснялось гораздо проще: с точки зрения петербургских немцев, тот город, в котором они жили, у русских должен был носить название «Петроград», а у немцев, конечно, «[St.]Petersburg». Как бы то ни было, но в новое столетие своей истории – и новое тысячелетие – наш город входит под своим старым именем, которое в отечественной культурной традиции принято рассматривать как немецкое. В этих условиях, нам остается, почтительно выслушав «глас народа», выразить надежду, что восстановление и других составляющих «немецкого мифа Петербурга» будет способствовать возвращению ему прежних удачи и процветания.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.