Что в действительности происходило в Китае

Что в действительности происходило в Китае

В 1926–1927 гг. о Китае говорилось и писалось в СССР так много, как будто там решалась судьба мировой истории. Реально события в Китае к судьбоносным проблемам Европы не имели прямого отношения, и, как показала история через четверть века, они не решили даже судьбу колониального азиатского Востока. Однако для партийных дискуссий о путях мировой социалистической революции китайские события были крайне значимыми. Крах надежд Коминтерна на Китай в конце 1920-х – начале 1930-х гг. поставил под сомнение всю концепцию Ленина – Бухарина относительно маршрутов мировой пролетарской революции. Об этом не говорили громко, всю ответственность возложили на Бухарина как главу Коминтерна и теоретика. Но в действительности речь шла об изменении стратегии коммунизма.

Пекин. Советская открытка, 1930-е годы

А между тем история Китая в XX ст. действительно прекрасно иллюстрирует непридуманный поход «мирового села» против Запада как «мирового города».

Начало XX века – это в первую очередь европейско-китайская война, которая получила название «восстание боксеров». Реально это была война под видом попытки последней маньчжурской династии возглавить народное движение против европейцев – «заморских дьяволов» – для искоренения чужеземных купцов и миссионеров. Взрыв негодования и дестабилизация, связанные с поражением восстания, привели к тому, что весь гнев обратился против маньчжурской династии, свержением которой, в свою очередь, начался период европеизации.

В 1905 г. Сунь Ятсен создал «Объединенный союз». В 1911 г. Союз организовал восстание на юге Китая. 1 января 1912 г. Сунь Ятсен торжественно въехал в Нанкин и был провозглашен президентом Китайской республики; в том же году им была основана партия Гоминьдан. Однако ему пришлось уступить генералу Юань Шикаю, а затем начался хаос, из которого Китай начал выходить только в середине 1920-х гг. с помощью СССР. В 1924 г. Сунь Ятсен решил пойти на союз с коммунистами. В 1924–1926 гг. войска южных республиканцев одержали решающие победы. В 1925 г. Сунь Ятсен умер, а в 1927-м его преемник Чан Кайши совершил антикоммунистический переворот. Только через двадцать два года коммунистические войска Мао Цзэдуна взяли реванш, но то уже была совсем другая победа совсем другого коммунизма.

Уже в конфликте вокруг восстания «боксеров» проявилось полное непонимание европейцами сути китайской проблемы. Готовность восставших вырезать посольства удивила европейцев и вызвала бессмысленную мстительность с их стороны.

Встреча с технологической цивилизацией для Китая и Японии состоялась почти одновременно – в середине XIX века, по инициативе европейских купцов.

На протяжении XIX века Китай воспринимал новации с запада, но это были почти исключительно отдельные новации в отрасли материальной культуры, которые приносились инженерами и купцами. Это в первую очередь железные дороги и телеграф, которые внедрялись на китайской территории исключительно благодаря настойчивости европейцев. Китайская цивилизация благодаря традиционным социальным механизмам поддерживала стабильность системы, охватывавшей колоссальную массу населения.

Япония в начале XX ст. восприняла технологическую сторону западной цивилизации и уже была готова самостоятельно конкурировать с Россией за жизненное пространство в Дальневосточном Приморье. Китай оказался намного более закрытым для влияний Запада.

Символом и опорой стабильности режима в Китае, как и везде в архаичных системах, до XX ст. была абсолютная власть вана – императора. Императора называли Сыном Неба, Премудрым правителем (по-монгольски «богдыханом»), Буддой наших дней, Владыкой, 10 000-летним владыкой, Наисвятейшим владыкой, Святым императором, Многоуважаемым или, чаще всего, Великим императором (хуанди); он сам называл себя гуа-жень («единственным человеком») или гуа-цзюнь («единственным государем»). Последнее значило, что другие государи мира – никакие не государи, а недоразумения, император владычествует над всей Поднебесной, только бледнолицые варвары этого просто не знают.

Фундаментальное идеологическое отношение – сакральное отношение государя и подчиненных. Государство и его воплощение – император – не нуждаются ни в какой идеологической санкции, ни в каком оправдании – каждый, кто сомневается в сакральной природе Сына Неба, неисправимый преступник.

В самых архаичных представлениях ван-император «кормил народ»: он не только считался хозяином всего имущества, всех земель и угодий, всего урожая, – и хотя собранный урожай не весь сдавали вану с последующим распределением между подчиненными, считалось, что он наделяет всем всех. Казенные, то есть непосредственно приналежащие вану угодья и производства имеют чрезвычайно давнюю историю.[330] В давние времена собственность вана и его управленческие функции относительно подвластных и их имущества просто не различались, с V ст. н. э. вся земля официально считалась государственной собственностью, а та, что была в распоряжении частных лиц, – наделом от вана.

Китайская властная система удивительным образом соединяет самые давние полушаманские культы с абстрактным культом государственности. В Китае полностью сохранились все атрибуты родового, кланового уклада – государственность их не только не вытеснила и не уничтожила, а, наоборот, охраняла и укрепляла. Сыновнее повиновение осталось основой властных отношений, чего никак не могли понять европейцы. В Китае власть как феномен основывается не на деньгах и не на религии – она хранит непосредственную связь с самым старым и самым чистым патерналистским отношением общества, отношением «отец – сын». Сам император представлялся в то же время отцом и матерью всех китайцев. Территориальные связи и отношения строятся по модели семейных, а власть вана-владыки воспроизводит на высшем уровне ничем не ограниченную власть отца.

Территориальные объединения дворов-семей имели свои алтари для жертвоприношений духу Земли – ше, так что наименьшие ше объединяли несколько десятков дворов, а главный ше находился во дворце императора. Если локальные культы хранили варварскую красочность и шаманский транс, то холодный и рассудительный культ Сына Неба абстрагировался от чувственности плебса и в сущности был политической религией или сакрализованной идеологией.

Китай сохранил в письменной системе 274 термина родства и способа образования сколь угодно сложных терминов для обозначения все более дальних родственников. Родовая система совсем не была разрушена при образовании государства. Культ предков оставался основой семейной обрядности, осуществляемой под руководством главы семьи.

Система ше отражала всю социальную систему с ее по-китайски строгой иерархией. Высшую административную единицу шен называют у нас провинцией, ее начальника – губернатором; несколько «провинций» могли быть под управлением наместника. Дальше шли «области» фу, «округа» чжоу и «волости» сянь. Главное заключалось в системе управления каждым домом, построенной по принципу круговой поруки. Каждый домовладелец имел заверенную печатью табличку, на которой отмечались номера и фамилии каждого члена семьи, отъезды и приезды каждого, а также приезды гостей и других чужаков. Десять домовладельцев имели ответственного «старосту таблицы» пайфу, десять пай – старосту цзя, десять цзя – начальника бао. Система в целом называлась баоцзя. Суть ее заключалась в том, что за совершенные преступления карали, в том числе смертью, всех членов семьи и всех членов пай, поскольку они считались виноватыми в недонесении. При этом, согласно конфуцианским правилам, за донос на отца смертью карали сына – хотя сын, как подданный, был обязан доносить.

Маньчжуры – этнические родственники тунгусов, которые населяют в настоящее время российский Дальний Восток; благодаря контактам с китайской цивилизацией численность маньчжуров (около 4 млн) значительно превышает численность всех других этносов тунгусской языковой группы. Высокие, узколицие тунгусоманьчжуры резко отличаются от жителей центрального и южного Китая.

В течение веков в Китае, как правило, стабильность социальных условий поддерживалась во время царствования одной династии, коллапс наступал в виде народных восстаний и завершался морями крови и установлением нового царства. В XVII ст. после разрушительной дестабилизации власть взяли маньчжуры, фактически приглашенные в Китай.

Сложилась ситуация, достаточно типичная для архаичных культур: властные структуры и, в первую очередь, войско оказываются под контролем чужестранцев, спаянных чувством этнической солидарности, презрения к униженным подчиненным и ощутимыми привилегиями. Господство последней династии Цинь («светлый», «ясный») было приблизительно таким же длительным, как и предыдущие, но оно было более стойким. Властная маньчжурская прослойка, чрезвычайно жестокая к китайцам, в то же время практически ассимилированная под влиянием местной культуры, стала, по сути, классом китайского общества. Таким образом, от маньчжурского гнета проигрывал каждый китаец в частности и выигрывали все китайцы в целом как нация, поскольку империя обеспечивала условия для существования режима, для рождения новых и новых членов семьи, для жизни, хотя для большинства – жизни впроголодь.

Сунь Ятсен и его жена Сун Цинлин

Среди унизительных знаков неполноценности была коса, которую должны были носить этнические китайцы. Демонстративно обрезав свою косу в японском городе Кобе, Сунь Ятсен провозглашал тем самым неповиновение традиции и неповиновение господствующей династии. Так же поступил в японском университете писатель Лу Синь. Это должно было быть началом пути, которым в предыдущем веке пошла Япония.

Когда на горизонте китайской истории вроде бы забрезжило коммунистическое будущее, теоретики начали писать о путях к социализму, минуя капитализм как стадию и формацию. Никто не вспоминал еще одно удивительное «проскакивание» исторических этапов – в Китае «сложилась» нация, не уступающая «буржуазным» нациям по уровню солидарности и цементированности, хотя не было капитализма с его общенациональным рынком. Источник этнической солидарности сотен миллионов китайцев, расселенных на колоссальных пространствах азиатского Востока, – в государственной системе.

В Китае в течение веков действовали школы, государственные и частные, в которых дети изучали старинную китайскую культуру, изложенную в книгах. Самые старые книги писались так давно, что их никто уже не понимал, невзирая на единство иероглифической письменности в течение всей истории. Толкование «И цзин» или «Ши цзин», абсолютно бессмысленные с точки зрения прагматичного европейца, и были усвоением традиционной культуры, обеспечивавшее этническое, национальное единство китайцев, в чем и заключался смысл этой системы учебы.

Ученик китайской школы сдавал экзамены, которые позволяли занять государственную должность.

Отмена экзаменационного произведения в стиле багу – таково была непременное требование всех реформаторов китайской административной системы. Только в XX ст. экзаменационная система была отменена в ходе европеизации, для замены архаичного образования более современным и прагматичным.

Система государственных экзаменов в Китае обеспечивала высокую социальную мобильность чиновнического состояния и стала предметом зависти европейских просветителей. Монголы отменили экзамены, заменив их назначениями на должности, но потом вернулись к старому порядку, хотя и облегчили завоевателям доступ к должностям. Пробовали изменить систему и маньчжуры, но и они вернулись к старому способу ротации кадров.

Тем самым разрушена была вся жизненная система трансляции культуры и государственного управления.

Стиль багу требовал умения написать произведение непременно из восьми частей, строго канонически построенных, написать – кисточкой и тушью – красиво, каллиграфическим почерком, на тему, которая позволяла бы продемонстрировать знание конфуцианского учения и древней китайской культуры. С семи или восьми лет китайский мальчик в течение семи-восеми лет занимался в начальной школе, чтобы выучить наизусть 2–3 тыс. иероглифов, овладеть элементами арифметики и пройти курс китайской истории, что в представлении китайца был также курсом истории всего мира. Это давало возможность приступить к изучению основ мудрости – включенных Конфуцием (Кун Цзы) в каноны «Четырехкнижия» и «Пятикнижия». Это старинные философские и этико-политического трактаты; в «Пятикнижие» входили, в частности, чрезвычайно архаичные тексты «Ши цзин» и «И цзин». «Книга песен» («Ши цзин») содержит 304 древних стихотворения, отобранных еще Конфуцием, и являет собой чрезвычайно изысканную поэзию. За тысячелетие до появления всех других литератур китайцы создали не только ритмичную, но и рифмованную поэзию; тексты написаны на забытом древнекитайском языке, и характер рифм можно установить легче, но какие именно здесь ритмы, до сих пор непонятно. Общее содержание современному читателю понятно, потому что сравнительно мало изменились иероглифы.

И уж совсем туманными были архаичные тексты «Книги перемен» – «И цзин», которая и в давние времена была абсолютно непонятной для непосвященных гадальной книгой.

Все это в старой школе нужно было зазубрить наизусть для того, чтобы использовать при написании произведения в стиле багу. Это, конечно, была не вся китайская культура, но ее фундамент и скелет.

Правительство строго контролировало систему экзаменов, добиваясь, чтобы будущие чиновники честно изучали тексты старинной китайской учености и могли их использовать для создания комментариев, похожих на наши сочинения на свободную тему. Вооруженные трехтысячелетней культурной традицией, управленцы составляли высший класс общества (например, только чиновники имели право иметь рабов). Характерная фигура для Китая, которой невозможно подыскать эквивалент в европейских понятиях – шеньши, их иногда называют «книжниками», иногда «мелкими помещиками», а это не то и не другое – шеньши был в первую очередь «потенциальным чиновником» без должности, человеком, который сдал экзамены, но пока еще не получил место в чиновнической иерархии. Влияние шеньши в китайском традиционном обществе было огромно.

Сдать экзамены теоретически мог каждый, и ротация кадров обеспечивала высокую социальную мобильность правящего класса и стабильность общества.

Не только старинное наследие, но и вся китайская письменность пользовались архаичным языком веньянь, от которого разговорный язык отдалился еще в III–IV ст. н. э. Лишь в 1917 г. лозунг перехода письменной высокой культуры от «китайской латыни» веньянь на «простой язык» (байхуа) или «общеупотребительный язык» (путунхуа) выдвинул Ху Ши в статье, напечатанной (кстати, на языке веньянь) в журнале «Новая молодежь». Началась горячая дискуссия, вслед за первыми статьями на байхуа в этом журнале появилась на этом же языке художественная, и только в 1930–1940-х гг. также и научная литература.

В китайском языке особенное место занимают северные диалекты гуаньхуа – так называемые «мандаринские» диалекты.

В определенном и сугубо китайском понимании мандарины-китайцы были все же униженным сословием, поскольку страной правили маньчжуры. Но поскольку маньчжуры составляли лишь близкую ко двору общественную верхушку, то в целом социальной пирамиды это не нарушало. Сами маньчжуры практически перешли на гуаньхуа, и все те китайские территории, которые ассимилировались позже, тоже говорили на диалектах, более или менее близких к гуаньхуа. Однако разница даже между отдельными мандаринскими диалектами очень большая, и северяне, чтобы достичь взаимопонимания с обитателями северного востока, часто вынуждены были писать иероглифы (они выглядят одинаково, а звучат иногда совсем по-разному).

Распространенное в европейских странах слово «мандарин» (от португальского mandar – управлять) выделяло именно тот чиновничий класс китайского общества, который правил Китаем и, можно сказать, господствовал.

Китай – гигантская и очень культурно пестрая территория. Собственно, тот Китай, о котором говорят и пишут, это восточная, меньшая его половина, отделенная от мира чрезвычайно сухими, очень мало населенными горами и пустынями Западного Китая. Восточный Китай простирается на три зоны, которые примыкают к большим рекам, прорывающимся сквозь горные массивы: на севере – Желтая река, Хуанхэ, которая образует в нижнем течении начало самой древней в Китае земледельческой цивилизации; более южная Янцзы – река, которая течет по широким густонаселенным долинам центрального Китая; дальше уже река Сицзян на гористом субтропическом юге. Климатически и культурно, по историческим традициям и расовому составу, по характеру диалектов эти зоны различны. Собственно, этническое единство всех этих земель, которые остаются Китаем и в собственном сознании китайцев, хотя разговаривают они на диалектах и языках, отдаленных друг от друга иногда так, как французский язык от испанского, является почти чудом; чудо это объясняется исключительно ролью государства в этнокультурной консолидации населения через систему трансляции культуры и образования.

При этом юг всегда был неполноценным с точки зрения мандариновского севера: отсюда шли всякие ереси, шаманские культы и иностранные влияния. Южные приморские города были больше связаны с европейскими влияниями. Потоки эмиграции в юго-восточную Азию, на Гавайские острова, в Америку преимущественно шли с юга.

Этнические религии всеядны, они должны идти на компромиссы, включать в свои пантеоны чужих богов, как это делали римляне, ассимилировать чужие обычаи – если они не замыкаются на своей этнической территории и в своем этническом кругу. Христианство в Китае могло быть воспринято – и поначалу воспринималось – как дополнение к традиционным религиям и только той своей частью, которая не противоречила принципам идеологии Китая; как только выяснилось, что за спиной миссионеров стоит целостная чужая идеологическая система, китайские христиане стали такими же «дьяволами», как и белолицые круглоглазые чужестранцы.

К югу от континентального Китая, в Малайзии, Индокитае, Индонезии, сложился совсем новый Китай, Китай эмигрантов южного происхождения; этот Китай торговал и богател, жил в изолированных кварталах, храня свой язык и обычаи, веками поддерживал антиструктуры – тайные полумистические мужские общества, которые нередко перерастали в могучие мафии, такие как знаменитые «триады».

В Китае, как и во всем мире, существовала взаимодополнительная система холодных и официальных «аполлонических» и страстных полушаманских «дионисийских» культов. Собственно, даосизм остался той экстатической подпочвой китайской идеологии, которая дополняла с самых давних времен холодный морализаторский культ «учения» Великого Учителя Кун Цзы. Так сложилась система трех религий – конфуцианства, буддизма и даосизма – под крышей императорской власти.

Император в Китае решал судьбу местных культов и судьбу верований вообще. Бывали эпохи, когда буддистов в Китае преследовали. Бывало и так, что императоры были буддистами. Не менялся принцип: баланс верований регулирует император, исходя из интересов верховной власти.

В системе трех религий находилось место не только для разных учений, но и для сект, сецзяо – «еретических учений». Так можно было бы назвать те антиструктурные полурелигиозные, полуидеологические течения-учения, которые всегда жили в китайском обществе; и тот факт, что они преследовались, также еще ничего не говорит, как и факт преследования буддистов некоторыми императорами. Сецзяо возникали на почве буддизма, манихейских или даосистских учений как их неофициальные или полуофициальные ответвления. Все эти Учения Белого Лотоса, Обоняния Благовоний, Учение Восьми Триграмм, Путь Девяти дворцов и так далее – во времена династии Цинь их было около полутора сотен – в то же время, как отмечают исследователи, имитировали господствующую идеологию и служили ей альтернативой. Как имитация официальной идеологии, сецзяо воспроизводили черты принятой обрядности, как альтернатива они отрицали избыток ритуалов, формальных знаков благочестия, семейные структуры и структуры собственности. Проповедь сексуальной свободы или, напротив, разграничение мужчин и женщин на отдельные общества, отрицание культа предков и жизни одной семьей, отказ неофитов от имущества или, по крайней мере, большие пожертвования – все это позволяет рассматривать сецзяо как своеобразных пракоммунистов.

Поскольку сецзяо противоречили принципу секулярности религий, объединяя религиозную и светскую жизнь, они были антагонистами господствующей идеологии, выявлялись и преследовались. Но истребить их режим был не в состоянии – это была естественная форма существования дополнений к господствующим структурам, которые, в конечном итоге, сосуществовали с ними, канализируя недовольство реальностью в формах экстатических культов и только изредка прорываясь в кровавых народных бунтах. При этом, что очень существенно, как и каждое решение по поводу идеологии, запрещение и преследование секты требовало сначала определения ее характера со стороны императорской власти.

Китайские секты полны суеверий и предрассудков, но существенно, что в большинстве они были коммунистическими или, как говорят, коммунарные, – то есть требовали иногда не только равного распределения благ, но и общей собственности, в частности на землю.

Только учитывая сказанное, можно понять смысл того события, которое получило бессмысленное название «восстание боксеров».

После поражения Китая в войне с Японией в 1895 г. в правящих кругах все больше не находили понимания «партия реформ» и консервативные группы. Император Цзай Чунь, девиз правления которого и царское имя звучали как «Совместимое правление» (Тунчжи), не дожив до двадцати лет, умер в 1875 г. от сифилиса, которым заразился в публичном доме, получил посмертное имя Му-цзун И Хуанди и оставил на престоле четырехлетнего кузена по имени Цзай Тянь, девизом правления и императорским именем которого было «Блестящее наследство» – Гуансюй. Императору Гуансюю было уже двадцать лет, когда в Симоносеки подписанием мира с Японией было признано поражение Китая. Япония решительно европеизировалась в эпоху Мэйдзи и легко разгромила неповоротливую и плохо вооруженную китайскую армию, полностью потопив флот. Император Гуансюй склонялся к решительным реформам под воздействием своего учителя Ван Тунхе и особенно под влиянием мудреца-книжника Кан Ювэя, с которым учитель Ван познакомил императора в 1898 г. Южанин Кан Ювэй был под большим впечатлением от порядков в европейских сетльментах Гонконга и Шанхая и стремился реформировать Китай по западным образцам. Как всегда в Китае, все новое маскировалось под древность – Кан Ювэй исходил из высказываний Конфуция о реформах, из которых следовало, что цель праведного царствования – реформирование общества.

Вот как излагает идеи Кан Ювэя современный автор: «В его книге «Большое единение» будущий Китай изображался в таком виде: Поднебесная будет принадлежать всем, не будет классов и все будут равны, но это можно сделать после уничтожения частной собственности, когда промышленность, сельское хозяйство и торговля будут в руках общества. Здесь же утверждалось, что в Китае не было классов и их можно избежать в будущем путем реформ…»[331]

Кан Ювэй создал сецзяо – тайное общество Баохуангуй («Общество защиты императора»), отделения которого действовали в эмиграции. В 1899–1901 гг. Кан Ювэй и его сторонники ездили за материальной и организационной поддержкой в китайские общества на Гавайи, в США, Канаду, Австралию, в страны Юго-Восточной Азии.

Согласно традиции, виновными в неудачах правления в первую очередь были чиновники – исполнители воли Императора, но невыполнение воли Неба правителем, в свою очередь, свидетельствует о том, что он потерял законные права на престол и Небо передало право на царствование его преемнику. Поэтому Гуансюй чувствовал ответственность за поражения и стремился выполнить волю Небес.

Наибольшим препятствием на пути реформ была регентша Китая Цыси, тетка императора – мать его предшественника Тунчжи. Она крепко держала в своих руках все рычаги управления государством после смерти своего мужа. Собственно говоря, ей было безразлично, какой ориентации придерживаться – Цыси была просто нужна абсолютно неограниченная власть, чтобы получать максимум жизненных благ. Умная и коварная маньчжурка из небогатого рода, красивая в молодости, абсолютно лишенная моральных ограничений, Цыси пришла в императорской двор наложницей четвертого класса и стала впоследствии полной хозяйкой Поднебесной, беспощадно устраняя всех, кто становился на ее пути или просто надоедал (включая бесчисленных любовников, в том числе очень юных). Цыси держалась своего консервативного окружения потому, что оно гарантировало ей неизменность власти.

Ли Хунчжан

Ближайшими к императрице-вдове чиновниками были Жун Лу и Ли Хунчжан. Старый высокий и дородный Ли Хунчжан уже не мог ходить без помощи слуг, но имел колоссальный придворный опыт и сохранил ясный ум. За несколько лет до войны с Японией он в письменном виде признал себя виновным в огромном паводке Хуанхэ, что сохранило ему благосклонность императрицы (на что он, конечно, и рассчитывал – особенно ввиду того, что свои богатства наживал очень сомнительными способами). Именно Ли Хунчжан был руководителем китайской делегации на мирных переговорах с японцами, и это не помешало ему после подписания позорного мира сохранить высокие должности. Ли Хунчжан был не против технических новаций, которые приносило сотрудничество с Западом, но категорически сопротивлялся любым изменениям в духовной культуре и неразрывно связанной с ней политической системе китайского общества. Что же касается Жун Лу, то это был любовник стареющей Цыси, полностью связанный с ее судьбой и готовый на все. Для того чтобы провести реформы, следовало устранить Цыси, а для того чтобы устранить Цыси, следовало устранить Жун Лу, который командовал армией в столичном округе.

Император Гуансюй осмелился на тайные шаги, направленные на устранение Жун Лу и Цыси, – он поручил убийство Жун Лу генералу Юань Шикаю, командующему одной из четырех созданных после поражения армий. (Употребляя слово «генерал», нужно иметь в виду, что в Китае было девять классов, или рангов, гражданских и военных чиновников; что гражданские носили на халатах квадратные изображения птиц, военные – хищных зверей; что европейское «генерал» означает один из высших рангов военных чиновников с хищными зверями на халате.) Китаец Юань Шикай был одним из воспитанников и ставленников Ли Хунчжана и, так же, как и старый Ли, склонялся к необходимости новаций. Юань готов был даже пойти на решительное обновление военного и административного дела, но не верил в возможность слабого императора и книжника-кантонца осуществить серьезные изменения в империи. Поэтому Юань Шикай тайно известил Жун Лу о судьбе, которая его ожидает. Жун Лу забил тревогу, сообщил Цыси и сорвал замыслы реформаторов.

Генерал-император Юань Шикай (в центре)

Кан Ювэй нашел пристанище у европейцев, а император Гуансюй стал узником своей тетки. Поскольку все отношения в китайском обществе уподобляются семейным, отношения императора и тетки-регентши рассматривались как равнозначные отношениям сына и матери, и, следовательно, планы устранения Цыси можно было расценить, как планы убийства матери – самого страшного преступления по конфуцианской морали и праву. Гуансюй отныне чувствовал себя подавленным и деморализованным из-за осознания своего неосуществленного преступления и страха перед небесным и земным наказаниями, став просто психически больным человеком в состоянии постоянной депрессии, а Цыси сама бесконтрольно правила государством вплоть до своей смерти в 1909 г., на год пережив своего племянника-хуанди.

Знамением нового века было в Китае движение ихетуанов – «отрядов справедливости и мира», как их называли из-за похожего звучания с ихецюань («кулак во имя справедливости и мира»). Так в европейском восприятии ихетуаны получили название «боксеров».

Китайские солдаты. 1920-е годы

В отличие от тайпинов – сецзяо середины XIX ст., которые ставили перед собой коммунистические цели, – ихетуаны ограничивались лозунгами полного уничтожения всех иностранцев и всех технических новаций, которые проникли в Китай из Европы. Тайпины были антиманьчжурской сектой, ихетуаны провозглашали преданность династии Цинь. Ихетуаны осознавали свое движение как движение, которое благословило божество Юйхуан – Яшмовый император, глава небесного пантеона даосского происхождения. Как и все массовые движения Китая, они были сектой-ересью и подлежали императорскому запрещению. Однако, как всегда, запрещение не было автоматическим – император (реально – «старая царица» Цыси) мог официально издать указ с оценкой данной секты и принять действенные меры по ее преследованию. Такие генералы, как Юань Шикай, решительно были настроены на преследование ихетуанов, поскольку тем было нужно новейшее оружие, телефон и телеграф; такие как Жун Лу, выступали против, потому что остерегались агрессивного плебейства; но наиболее консервативные сановники и сама Цыси с симпатией относились к антизападническому фанатизму.

Все китайские политики независимо от их отношения к техническим и административно-управленческим, в том числе и военным, новациям единодушно считали, что Китай значительно выше европейцев в духовном отношении. Наивно, но очень характерно для настроений китайского общества выразил это мнения один губернатор еще в 1880-х годах: «Европейцы не принадлежат к человеческому роду, – писал он в своем циркуляре, – они происходят от мартышек и гусаков. Вы, возможно, спросите, откуда у этих дикарей такая находчивость в сооружении железных дорог, пароходов и часов? Знайте же, что они под предлогом проповеди религии приходят к нам, вырывают у умирающих китайцев глаза и вынимают мозг и собирают кровь наших детей. Из всего этого делают пилюли и продают их своим соотечественникам, чтобы сделать их умными и во всем искусными. Только те из них, которые попробовали нашего тела, приобретают такой ум, что могут изобретать вещи, которыми они гордятся».[332]

Ихетуаны расправлялись с европейцами чрезвычайно жестоко. На своем пути «отряды мира и справедливости» уничтожали всех «круглоглазых», сначала мучили и убивали детей на виду у матерей, потом насиловали и истязали женщин и, отрубив им головы, выбрасывали за городские стены. Секретаря японского посольства Сугияму в 1900 г. в Пекине ихетуаны схватили, отрезали ему нос, губы, пальцы, вырезали себе пояса из кожи на его спине, потом из груди еще живого человека вынули сердце и, порезав его на куски, здесь же съели, чтобы получить силу врага. «Отряды мира и справедливости» были фактически безоружны – главным их оружием были те приемы даосской боевой гимнастики, которые сегодня мы наблюдаем в среде боевиков. При этом ихетуаны легко входили в транс и действовали в боевом беспамятстве, как и полагалось древним воинам. Жертвами их были все иностранцы, включая дипломатов и миссионеров, и китайцы-христиане. Помощь ихетуанам оказывали правительственные войска, а некоторые губернаторы действовали с неменьшим фанатизмом.

Модернизация начинается с армии. Императорские солдаты в новой форме

Однако многотысячные отряды ихетуанов, оружием поддерживаемые армией, а морально – крестьянством и низшими городскими слоями, не сумели сломить сопротивления нескольких сот защитников европейского сетльмента в столице, хорошо организованного и вооруженного. В 1900 г. сорокатысячный экспедиционный корпус европейских государств разгромил китайцев. Императрица Цыси бежала из Пекина, а затем свалила всю вину на ихетуанов и послала наиболее скомпрометированным сановникам приказы покончить с собой.

В 1905 г. Цыси приняла ряд указов о реформах – о реорганизации армии по европейскому образцу, об отмене экзаменов на занятие чиновничьих должностей, о введении преподавания мировой истории и географии, об отказе сочинений в стиле байгу и тому подобное. Маньчжурам разрешено было вступать в брак с китаянками. Цыси даже проехалась на подаренном ей генералом Юань Шикаем трехколесном велосипеде.

После смерти Гуаньсюя на престоле оказался двухлетний Пу И под именем Сюаньтун («Общее единение»). Этот человек недолго был императором Поднебесной, позже возглавлял марионеточное Маньчжурское государство под опекою японцев, затем провел десять лет в тюрьме в СССР и наконец стал научным сотрудником в КНР.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.