За кулисами ГПУ

За кулисами ГПУ

Согласно свидетельству Орловского (Никольского, настоящая фамилия – Фельдбин), тогдашнего работника экономического отдела ОГПУ, который в годы «ежовщины» сбежал на Запад, инициатива «разоблачения» интеллигентов-вредителей в г. Шахты принадлежала начальнику ГПУ Северо-Кавказского округа Е. Г. Евдокимову, который привез из Ростова материалы председателю ОГПУ Менжинскому. Тот отнесся к ним критически, и Евдокимов сказал, что доставленные им перлюстрированные письма, по-видимому, зашифрованы и потому недостаточно убедительны. Евдокимов якобы обратился за поддержкой непосредственно к Сталину; конфликт был вынесен на политбюро, а между тем Евдокимов получил от арестованных «признание». В центральном аппарате ОГПУ Евдокимова уже активно поддерживал начальник экономического отдела Г. Е. Прокофьев, которого позже называли одним из ближайших людей Ягоды.

В. Р. Менжинский

Перевод Евдокимова из Ростова в Москву на должность начальника секретно-оперативного управления ОГПУ 26 октября 1929 г. был политическим событием, тогда никому не известным, но очень значимым. Инициатор шахтинской провокации Евдокимов возглавил отдел, в котором сосредотачивалась основная работа по «разоблачению» интеллигентского «вредительства».

После смерти Дзержинского ОГПУ возглавил Вячеслав Рудольфович Менжинский; раньше он был представителем партии в ЧК, работал в Особом отделе (где началась карьера Евдокимова) и был заместителем Дзержинского. Дзержинский в годы войны был политически более близок к Троцкому. Возможно, потому в свое время Менжинский пытался предупредить Троцкого, что Сталин против него интригует, но Троцкий, если ему верить, резко оборвал разговор.

Менжинский был человеком самоотверженным, жестким и закрытым. Будучи председателем ОГПУ, он по ночам учил химию и китайский, японский, турецкий и персидский языки. Невозможно представить себе Дзержинского, который учит химию и фарси. По-видимому, потребность разбираться в делах Китая и Ирана стимулировала лингвистические интересы Менжинского, а интерес к химии может свидетельствовать и о его причастности к секретным службам. Однако, думается, главное было все-таки в том, что интеллигент, беллетрист-неудачник Менжинский нуждался в какой-то дистанции от реальности, которую и давали ему ночные занятия, совсем не похожие на ночные заботы его преемников.

В письме к Я. Ганецкому по поводу смерти Дзержинского, опубликованном 11 августа 1926 г. в «Правде», Горький отметил, что Дзержинского он «и любил, и уважал», а Менжинский – человек «совсем другого типа».

Как можно судить по материалам процесса 1938 г., тяжелый приступ грудной жабы и астмы у Менжинского произошел в октябре 1931 г. Врачи констатировали тромбоз одной из ветвей артерии. Менжинский перенес также обширный инфаркт, а травма после автокатастрофы вынуждала его нередко принимать посетителей, лежа на диване. В апреле 1932 г. Менжинский поднялся после лечения и приступил к работе, а 5 марта 1933 г. после гриппа начался сепсис. В конце июля 1933-го он опять приступил к работе, в августе – сентябре был в Кисловодске, в октябре – опять на работе; 10 мая 1934 г. Менжинский умер. Следовательно, в 1927–1931 гг. он, хотя и больной, зачастую лежа на диване, все же нормально работал в должности председателя ОГПУ, а позже занимался делами эпизодически.

В. Р. Менжинский. Последний снимок

С 1931 г., когда состояние здоровья Менжинского резко ухудшилось, фактически ОГПУ возглавляет Ягода. Изменение курса в 1931 г. символизирует образование Секретно-политического отдела (СПО) для борьбы с троцкизмом. В 1930 г. Ягода был избран кандидатом в члены ЦК ВКП(б), а в 1934-м – членом ЦК.

Странно, что безнадежно больной Менжинский не был отправлен на пенсию или какую-либо синекуру, где давно находились ближайшие сотрудники Дзержинского, и его держали в должности вплоть до смерти, тогда как реальный руководитель ОГПУ Ягода, будучи кандидатом в члены ЦК и организатором процессов «вредителей»-интеллигентов и террора против крестьянства, оставался формально одним из заместителей. Да еще и в подвешенном состоянии – одно время его серьезным конкурентом считался Балицкий.

Генрих Григорьевич Ягода выдвинулся на видные роли в ЧК – ОГПУ еще во времена Дзержинского. Членом коллегии ВЧК Ягода стал в 1920 г., когда ему было 29 лет, а в 1924 г., после назначения Дзержинского одновременно председателем Высшего совета народного хозяйства, – заместителем председателя ОГПУ наряду с Менжинским. Говорят, что Дзержинский называл Ягоду и Агранова самыми светлыми головами в ЧК. Ягода принадлежал к чекистской аристократии, которая продолжала традиции боевой организации партии. Боевая организация была возобновлена в Петрограде после Февральской революции; центром ее деятельности стала квартира Ягоды, близкого родственника Свердлова и хорошего знакомого Подвойского, Кедрова, Невского, Менжинского и других представителей старой боевой организации большевиков. Стоит напомнить, что в других революционных партиях, например у ирландцев и поляков, боевые организации или фактически руководили политическими, или, по крайней мере, зачастую отделялись вплоть до выделения в самостоятельную партию.

Ягода был среднего роста сутуловатым мужчиной, узколицым, с маленькой головой, к которой плотно прилегали негустые волосы, с модными тогда прямоугольными усиками, в сапогах невероятно большого размера. Он – профессиональный политический полицейский, мастер дознания, допросов и организации того рутинного дела, которое в России называлось «сыском». Но в первую очередь ему был свойственен широкий идеологический размах. Ягода – организатор рекламного «трудового перевоспитания» (перековки), в частности на строительстве Беломорканала, где чекистский начальник Френкель, бывший зэк, разработал истощающую систему коллективной ответственности. Ягода – человек, лично близкий к Горькому и высоко им ценимый. Горький, крепко связанный с семьей Свердлова еще с Нижнего Новгорода, приемный отец старшего брата Свердлова, генерала французской службы Зиновия Пешкова, к Ягоде, одному из членов семьи Свердлова, относился очень тепло. Между прочим, это на даче Ягоды во время встречи с писателями Сталин сказал знаменитую фразу об «инженерах человеческих душ». На этой даче были роскошные оранжереи; в начале тридцатых, в голодные годы, Ягода посылал отсюда Горькому, в невестку которого был влюблен, замечательные цветы, а также прекрасное французское вино и свое любимое виски, «Белую лошадь».

Г. Г. Ягода

Во всей репрессивной политике 1928–1936 гг. Ягода играет основную роль. Однако вряд ли его можно считать слепым исполнителем воли Сталина. В 1928 г. Ягода выражал на политбюро сомнения по поводу чрезвычайных мероприятий на селе, но «признал свои ошибки» и больше никогда открыто не возражал Сталину. Данные о том, что он какое-то время сочувствовал Бухарину, более серьезны. Во всяком случае, Сталин его не любил («не любит он Генриха», – вздыхал Горький). Не любил Сталин и Свердлова. Он, между прочим, вместе со Свердловым был в ссылке в Туруханском крае, и они так терпеть не могли друг друга, что даже не разговаривали.

На строительстве Беломорканала

Начальник Иностранного отдела ОГПУ Трилиссер открыто поддержал Бухарина и был немедленно освобожден от должности в чекистских службах. Начальник Особого отдела ОГПУ Ольский, проводивший в жизнь политику репрессий в армии (ее жертвами стали 3 тыс. бывших офицеров), высказывался против продолжения террора среди военных. Польский коммунист Ольский принадлежал к кругу людей, близких к Уншлихту, которого убрали из армии в 1930 г. и перевели на хозяйственную работу. Во времена Ежова было создано целое дело о «польской агентуре в ВКП(б)», руководителем которой был вроде бы Уншлихт и в которую вроде бы входил Ольский; похоже на то, что Сталин считал Уншлихта наибольшим авторитетом в польских коммунистических кругах. Характерно, что участие в этой группе было инкриминировано позже и самому Ежову; он в предсмертном письме все признавал, но отмежевывался именно от «польских» связей, хотя прекрасно понимал, что нужно что-то «взять на себя» и что расстрела ему не избежать. Надо думать, «польские связи» действительно были достаточным аргументом для уничтожения бывшего чекиста (обвиняемым в них был и ленинградский чекист Медведь), но выводили они не на Уншлихта, который был фактическим председателем ГПУ некоторое время в последние годы жизни Дзержинского, а на самого «железного Феликса».

Изучая по скупым отрывочным сведениям, которые нам сегодня доступны, внутреннюю историю Чека двадцатых – тридцатых годов, натыкаемся не столько на какие-то политические группировки в этом по-военному дисциплинированном и, в сущности, партийном органе, сколько на «команды» или, лучшее сказать, стаи, сплоченные вокруг сильных и жестоких лидеров.

В 1926 г. Лаврентий Берия возглавил ГПУ Грузии и стал заместителем председателя ЗакГПУ. В 1927 г. руководителем Закавказского ГПУ был назначен С. Ф. Реденс, муж Анны, старшей сестры жены Сталина Надежды Аллилуевой. Местные чекисты при Реденсе называли Берию между собой «Беренс»: Берия прогибался перед свояком Сталина, но со свойственными ему цинизмом и хитростью искал случая, чтобы сесть на его место. Такой случай прредставился в 1931 г.: после своих именин, смертельно пьяный Реденс ломился в чужой дом и скандалил. «Беренс», как говорят, сам и напоил Реденса, сразу же позвонил Сталину «посоветоваться», и Реденс оказался в Украине, а Берия – на его месте в ЗакЧК. Это было в марте, а в ноябре Берия перешел на партийную работу – сначала вторым, потом первым секретарем ЦК Заккрайкома.

Л. П. Берия

О характере взаимоотношений в команде Берии свидетельствует изъятое у него при аресте в 1953 г. письмо его подчиненного Меркулова, в свое время – министра Госбезопасности СССР. Вот отрывки из этого письма, написанного в 1930 г., когда Меркулов был заместителем председателя ГПУ Аджарии: «Дорогой Лаврентий! Здесь у нас распространились слухи о якобы ожидаемом твоем отъезде из Тбилиси… В случае, если ты действительно решил уехать из Закавказья, я очень прошу тебя взять меня с собой туда, где ты будешь работать… Тебя, во всяком случае, никогда ни в чем не подведу. Ручаюсь тебе в этом всеми ошибками прошлого, о которых лишний раз вспоминать мне очень трудно».[375] Что же это был за грех, в котором так каялся друг и соратник? Об этом Меркулов рассказал на следствии: в 1929 г. в Тбилиси приезжал из Особого отдела ОГПУ Павлуновский, и в отсутствие Берии Меркулов обратился к москвичу с просьбой помочь в решении какого-то мелкого вопроса, что и было Павлуновским сделано. Узнав об этом по возвращении, Берия вспылил и долго не забывал «измену», сохранив на всякий случай и письмо. Еду можно брать только с рук хозяина. Такие были обычаи стаи.

Классический пример стаи в органах ЧК – ОГПУ – так называемая «банда Берии». В эпоху Великого перелома группировка Берии приобрела большую силу и захватила руководящие позиции в партийной организации Закавказья.

Десятилетие Грузинской ЧК 30 марта 1931 г. было отмечено с большим торжеством. В приказе, подписанном Менжинским, говорилось об особенных заслугах Берии: «Коллегия ОГПУ с особенным удовлетворением отмечает, что вся эта огромная работа в основном проделана своими национальными кадрами (курсив мой. – М. П.), выращенными, воспитанными и закаленными в огне боевой работы под неизменным руководством тов. Берия…».[376] Такого нельзя было сказать ни об одном из республиканских ГПУ. В команду Берии входили «лица кавказской национальности», как бы сказали сейчас.

В то время более влиятельной в ОГПУ вплоть до конца «ежовщины» была другая, северо-кавказская, команда, объединенная Ефимом Евдокимовым. Евдокимов был соперником и врагом Берии.

Евдокимов приехал в Украину в 1919 г. вместе с другом Дзержинского Манцевым из Москвы, где он был сотрудником Особого отдела ВЧК. Родом из Сибири, сын отставного солдата и прачки, с образованием 5 классов, Евдокимов стал большевиком в 1918 г. в 27 лет, уже работая в московской ЧК. Перед революцией он был эсером, анархо-синдикалистом – в дальних сибирских краях тогда это мало чем отличалось от криминального мира. Человек с каменным грубым лицом, Евдокимов страшно пил в компании своих подчиненных после операций и совещаний, нередко его чекистов находили потом на улицах или у баб в непотребном состоянии; в деле же он был по-волчьи хитер и осмотрителен. Именно он начал ряд операций по заманиванию противников в фиктивные провокационные организации, начиная с Юрия Тютюнника; все у него было продумано до пустяков. В среде своих Евдокимов был настоящим криминальным паханом, очень заботился о подчиненных, но не терпел двойной игры. Клика Евдокимова в основе своей сформировалась в украинской ЧК и особенно в Крыму в 1920 г., где он со своими людьми устроил кровавую резню остатков армии Врангеля. В нее входили Фриновский, Дукельский, Фомин и другие, в дальнейшем основные кадры Ежова.

Е. Г. Евдокимов

Евдокимов не терпел Берию и собирал на него компромат. Он докладывал о Берии Ягоде и Сталину все, что ему сумели добыть и что потом так гладко пошло на судилище, устроенном в 1953 г. Маленковым и Хрущевым: здесь было и сотрудничество юного Лаврентия с мусаватистами в Баку в 1918–1919 гг., и многое другогое. Материалы против Берии хранились в Ростове, где Евдокимов сначала был на чекистской, а затем на партийной работе. В частности, человеком Евдокимова при Берии был глава Грузинской ГПУ (до 1934 г.) Тите (Дмитрий) Лордкипанидзе, сосед Берии по тбилисской квартире, позже расстрелянный. Евдокимов якобы планировался на место Ягоды, но Сталин не мог простить ему дружбу семьями с Заикой-Лившицем, тоже бывшим украинским чекистом, одно время – троцкистом. Между прочим, с Заикой очень дружен был командарм Якир.

Смертельная вражда Евдокимова и Берии стала особенно острой позже, в годы Ежова. Один из ростовских энкаведистов Ершов-Лурье говорил своему случайно уцелевшему сотруднику, что после книги Берии «К вопросу об истории большевистских организаций Закавказья» последний «совсем стал неприкосновенным лицом… Я докладывал Ежову, и мы ничего сделать с ним не можем… В этом весь наш ужас» (курсив мой. – М. П.).[377] «Если уцелеет Берия, мы погибли» – так мыслили люди пахана Евдокимова, так мыслил и Ежов.

Конкурентами Евдокимов и Берия стали постольку, поскольку оба были мажордомами Сталина и всех вождей партии. Евдокимов обеспечивал охрану и гостеприимство на курортах Северного Кавказа, Берия – на Закавказье; оба были собутыльниками Сталина, причем Евдокимов лучше пил, а Берия был лучшим хозяином стола. Сбор взаимного компромата у обоих соперников приобрел смертельно опасный характер и вылился в «мокрое дело».

Каков был дальний прицел чекистского террора эпохи «пролетарского эпизода»? Судя по многим данных, политической целью антиинтеллигентских репрессий было перерастание репрессий против интеллигенции в террор против старой партийной элиты.

Так, в том же 1931 г., когда Сталин провозглашает поворот в отношении к старой интеллигенции, в конце октября опубликовано в журналах «Большевик» и «Пролетарская революция» письмо Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма», где, между прочим, говорится: «Некоторые большевики думают, что троцкизм является фракцией коммунизма, правда, которая ошибается, делает немало глупостей, иногда даже антисоветская, но все же фракция коммунизма. Отсюда – некоторый либерализм относительно троцкизма и троцкистски мыслящих людей… В действительности троцкизм является передовым отрядом контрреволюционной буржуазии, которая ведет борьбу против коммунизма, против Советской власти, против строительства социализма в СССР».[378] Подобные «теоретические» выводы формулировали также и репрессивную политику: отныне террор ОГПУ должен был направляться против «троцкизма и троцкистски мыслящих людей».

Общая атмосфера психоза, вызванная репрессиями против инженеров, офицеров старой службы, профессоров-экономистов и тому подобных, имела цель сломать также сопротивление всех тех партийцев, которые способны были самостоятельно мыслить, и перерасти в чрезвычайно широкий разгром «троцкизма» и особенно «правых». А. Я. Вышинский, председатель специального суда, который рассматривал дело «Промпартии», писал тогда: «Весь курс на минималистские показатели (7 млн тонн чугуна вместо 17 млн и так далее) «Промпартии» был, в сущности, теснейшим образом связан с курсом на всемерную поддержку правых и на укрепление их влияния (курсив мой. – М. П.), чтобы таким путем в результате воспользоваться в своих контрреволюционных целях искусственно вызванными в соответствующих случаях прорывами».[379] Позже было сказано, что партия опоздала с массовыми репрессиями, и даже определено время, когда эти репрессии следовало бы развернуть. В письме Сталина и Жданова к политбюро 25 сентября 1936 г., в котором рекомендовалось заменить на посту наркома внутренних дел Ягоду Ежовым, говорилось, что репрессии опоздали на четыре года. Эта формула повторена в постановлении февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) в 1937 г. Следовательно, по замыслу Сталина переход к широким внутрипартийным репрессиям должен был быть осуществлен где-то в 1932 или 1933 году. По каким-то причинам Сталин решил новую волну террора отложить.

Уже в 1931 г. Сталин меняет политические направления ударов, которые не были правильно оценены его окружением. Образованный в 1931 г. Секретный политический отдел ОГПУ сосредоточился на борьбе с «троцкизмом». Но актив не понял глубинный смысл поворота. Лишь когда «троцкистами» оказались все руководители партии и государства, можно было бы догадаться, что жупел «троцкизма» нужен был совсем не для борьбы с Троцким.

Сталин решил выслать Троцкого из страны, потому что тот нужен был ему – до определенного времени – как живой враг, олицетворение зла, антибольшевистский дьявол, главный агент буржуазии и организатор диверсий, убийств и вредительства.

Изгнание Троцкого из СССР можно рассматривать как свидетельство далеко идущих планов по развертыванию массового террора в партии, вынашиваемых Сталиным. В канун принятия решения о высылке Сталин подсылал к Троцкому своего агента, предлагая мировую, но Троцкий все понимал и прямо сказал, что такая «мировая» закончится «мокрым делом». Сталин знал, что Троцкого ничто не напугает и что он не поверит, будто Сталин сохранит жизнь его детям и внукам. Оставалось или стеречь Троцкого в Алма-Ате или в другом месте, плотно окружив явными и неявными чекистами, или спровоцировать «несчастный случай», или выслать из СССР, что рассматривалось как наказание, равноценное расстрелу.

После статей Сталина «Головокружение от успехов» (2 марта 1930 г.) и следом за ней – «Ответ товарищам колхозникам» (3 апреля 1930 г.) начался выход крестьян из колхозов, куда они были насильственно согнаны. В Центрально-Черноземную область, где секретарем обкома был Варейкис, приехал Каганович и устрол разнос руководству на партактиве за потерю бдительности и принципиальности, которая привела к выходу из колхозов и снижению цифр коллективизации. Все попытки, в частности самого Варейкиса, сослаться на статью товарища Сталина для обоснования умеренной политики на селе, демонстративно игнорировались Кагановичем: цифра коллективизации должна была быть исправной, невзирая на публичные оправдания великого вождя перед товарищами колхозниками.

Сталин почти откровенно компрометировал региональных лидеров, сваливая на них вину и ответственность за весь «беспредел» этого периода и тем самым готовясь все это поколение руководителей принести в жертву. Можно не сомневаться, что большинство его близких сотрудников уже были для него мертвецами, хотя ходили еще по земле.

Образование СПО и историко-партийные упражнения Сталина должны были бы символизировать расширение террора в партийных кругах. Однако в ситуации 1931–1932 гг. назревали скорее противоположные настроения. Сталинский актив чувствовал, что через обострение внутриполитической ситуации он может стать козлом отпущения.

Малозначащее, на первый взгляд, дело Рютина показало, что партийное руководство не пойдет на развязывание террора и скорее готово на компромиссы, которые могут закончиться даже смещением Сталина или, по крайней мере, потерей им ключевых властных позиций.

Мартемьян Никитович Рютин принадлежал к среднему уровню и среднему возрасту партийных руководителей: он был секретарем одного из городских райкомов Москвы, в 1930 г. ему исполнилось сорок. Секретари городских московских райкомов того времени – заметные фигуры в партии, они принимали участие в заседаниях политбюро. Рютин был освобожден от работы в период большой и поголовной чистки московской партийной верхушки от «правых», но исключен из партии позже, в 1930 г., по доносу о частных антисталинских разговорах. Не выступая с поддержкой Бухарина и вообще не очень доверяя старым вождям, Рютин держал себя достаточно твердо, возражая лично Сталину на политбюро, а в разговорах, которые в те времена здесь же становились известными ОГПУ, доходил до мысли об устранении Сталина.

Рютин был сибиряком, крестьянским сыном, способным самоучкой; воевал на Дальнем Востоке, сам изучал Гегеля и «классиков марксизма» и сам формулировал свою «марксистско-ленинскую позицию».

В марте 1932 г. он подготовил проекты «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» и обращения ко всем членам ВКП(б), а 21 августа по его инициативе в подмосковном селе на конспиративной квартире был образован «Союз марксистов-ленинцев».[380] Немедленно кто-то настучал, и уже в сентябре пошли аресты.

Группа Рютина была раздавлена машиной партии и ОГПУ легко, но появление зародышей полностью новой оппозиции очень обеспокоило Сталина. Оказалось, что о платформе Рютина знали Зиновьев и люди из окружения Бухарина, аналогичные настроения обнаружил глава правительства Российской Федерации, кандидат в члены политбюро Сырцов, подобные разговоры он вел с прежним руководителем компартии Грузии, известным коммунистом Ломинадзе, который был в то время на хозяйственной работе.

Но еще больше тревожило Сталина другое обстоятельство. ЦКК, которую тогда возглавлял Рудзутак, единогласно приняла решение Рютина расстрелять. На политбюро вопрос о мере наказания Рютина был вынесен Сталиным. Известно, что по предложению Кирова было решено ограничиться 10-летним заключением, чтобы не создавать впечатления, будто партия применяет смертный приговор за расхождение в политических взглядах и программах.

Характерно, что одним из первых действий нового наркома Ежова стал пересмотр дела Рютина уже в октябре 1936 г. Рютин был одним из немногих, кто в своей камере-одиночке оказывал отчаянное сопротивление палачам, которые пришли за ним.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.