Так что же такое тоталитарный режим?

Так что же такое тоталитарный режим?

Итальянские фашисты назвали свое общество тоталитарным скорее от хвастовства и для эпатажа, скорее играя мышцами, чем из философских и правовых мотивов. Что они имели в виду, трудно сказать с уверенностью, но термин оказался удачным. Следует отметить, что несколько раньше появились слова «тотальная война» – так назвали подводную войну, провозглашенную Германией в 1917 г., войну без правил и без пощады. Можно сказать, что тоталитарный режим является режимом тотального контроля государства над нацией без правил и пощады.

В демократическом лагере выражение «тоталитаризм» употреблялось прежде всего как ругательство; попытки ввести его в строгие рамки политико-юридической лексики не слишком успешны. Но существует определенный консенсус относительно его содержания. Читаем в международном энциклопедическом словаре: «Тоталитаризм, характерная для диктаторских режимов XX ст. система управления, которая стремилась к полному подчинению общества государству с помощью монополии на информацию и пропаганду официальной государственной идеологии, обязательной для граждан, террора секретных служб, массовых монопартий; творцы теории тоталитаризма (А. Арендт, З. Бжезинский) подчеркивали структурное подобие фашистских и коммунистических государств».[661] Первым и до сих пор самым глубоким фундаментальным трудом о природе тоталитаризма была книга Анны Арендт (1950), которая выдержала много изданий.[662] Как и более прагматичные политологические труды Збигнева Бжезинского, книга Арендт исходит из структурной близости коммунистического и фашистско-нацистского тоталитаризма – можно сказать, описывает и анализирует их общие черты. В первую очередь это, согласно Анне Арендт, тотальная пропаганда и террористическая организация.

Можно найти немало черт, которые противопоставят коммунизм, тоталитарный или нет, фашизму и нацизму во всех его разновидностях – как левое и красное всегда можно противопоставить правому и черному. Проблема здесь не в дефинициях, а в выборе исторического материала для сравнительного анализа. Почему только коммунизм и фашизм? Тоталитаризм означает тотальный контроль; но были ли диктатуры XX века единственными режимами, практиковавшими тотальный контроль над индивидом и обществом? Такой властный режим, созданный Китайской империей, или такие режимы контроля, провозглашенные некоторыми давними теократическими государствами в мусульманском мире, безусловно, самым полным образом осуществляли обе функции тоталитаризма – пропаганду и террористическую организацию (если современным словом «пропаганда» можно назвать религиозный идеологический контроль). Истоки тоталитаризма можно видеть в теократических государствах средневековья, а можно даже и раньше – в трибалистских организациях общества, в которых контроль за поведением и мнениями каждого члена общества на основе традиционных норм достигал наибольшей полноты.

У Желю Желева, болгарского диссидента-философа и будущего президента, в книге о фашизме анализируется неявным образом также и коммунистическая диктатура; Желев отмечает такие черты тоталитаризма, как монопартийность, слияние партии и государства, массовый террор (в связи с чем – обязательное наличие наряду с тюрьмами лагерей массового заключения) и тотальный идеологический контроль.

Тем не менее, мы сегодня не называем тоталитарными ни секту типа раннехристианских или кумранских общин, которые оставили нам описание обычаев, чрезвычайно похожих на более поздние тоталитарные коммуны, ни агрессивное государство исмаилитов, ни касты индийского общества, в которых контроль за поведением индивида охватывал даже его физические отправления. Правда, нередко мы говорим о современных «тоталитарных религиозных сектах», пытаясь определить их юридически с тем, чтобы запретить явно изуверские формы духовного контроля, не нарушая при этом принципов свободы совести. Однако здесь уже идет речь о современной эпохе, эпохе средств массовой информации и развитой системы политической жизни.

По-видимому, в этом суть дела и заключается. Именно таким способом будем различать общества тотального контроля и тоталитарные общества.

Где возможности правовой самозащиты являются фикцией, в частности, в борьбе индивида с властью, там общество не является правовым – и там господствует сила и насилие, а не справедливость и право.

Тотальный духовный и организационный контроль – это явление, которое имеет в истории человеческого общества глубокие корни. Как способ организации общества он неминуемо использует физическое и духовное насилие, то есть доправовые и неправовые механизмы, поскольку право не только вынуждает к подчинению, но и обеспечивает индивиду возможности защиты своих прав.

Тотальный контроль может господствовать в трибалистском («родо-племенном») обществе, используя власть, основанную на мифологии как нерасчлененной системе знаний-верований, норм-традиций и искусства-обрядов, – системе, которая базируется на стихийном ощущении единства своих и враждебности к чужим. Слепая трибалистская солидарность и слепая ксенофобия – явления, с которыми цивилизованное человечество вошло и в XXI век. Но когда мы говорим о тоталитарном обществе в России или Германии XX ст., мы имеем в виду общество с дифференцированными и разветвленными социальными структурами, способными к автономному функционированию и взаимодействию, общество с политическими партиями, автономией знаний от верований, относительной независимостью экономической деятельности от государства, разнообразием идеологий, которое возвращается к упрощенным формам, соединяется в примитивную структуру. Такое общество имеет черты, общие с архаичным трибалистским строем: в нем проблемы разрешаются «просто», и это уже насильственное вмешательство террористического ножа в тонкую специализированную общественную ткань. Соответственно информационная бедность – или лучше нищета – структур приходит на место информационного богатства, поскольку теперь для управленческих решений не требуется большой и детальной информации. Управленческие цели и идеалы ставятся перед обществом сверху, без учета возможных результатов, без самого управления, и гигантские монстры ломают кости истории, пока не погибают под действием непредсказуемых факторов.

Разница между собственно тоталитарным обществом и архаичными обществами тотального контроля находит проявление в том, что тоталитарное общество XX века строится на руинах более сложного и информационно богатого предшественника, которого оно должно умертвить. Культ убийства и жертвы является неминуемым спутником провала модерного общества в тоталитаризм. Это резко отличается от жизнерадостного садизма трибалистского общества первобытных земледельцев, скотоводов и охотников. Тоталитарный режим оставляет от цивилизации, в сущности, лишь технику и то, что для нее необходимо. Лишенная гуманитарной подпочвы, техническая культура превращается в мертвое технохранилище некрофильской цивилизации.

Сославшись на силу и насилие как средство упрощенного и примитивизированного решения проблем, мы должны установить разницу между тоталитарным и авторитарным обществом. Авторитарным является всякий строй, который употребляет насилие вместо права и морали. Если «силой» считать силу влияния, то есть каждый регулятор жизни индивида в обществе, в том числе традицию, привычку, повиновение авторитету, предрассудки, страх перед осуждением окружения, рациональные рассуждения об эффективности или неэффективности планируемого действия и тому подобное, не говоря уж о послушании перед законом и нормами морали, – то при таком расширенном понимании силы всякое общество авторитарно.

Авторитаризм является путем к тоталитаризму, поскольку он удовлетворяется заменой морали и права насилием, – заменой свободного решения, оцениваемого согласно норм морали и права, безразличным к справедливости приказом, подтвержденным угрозой физической расправы. Наилучшим примером может быть диктатура военных со свойственным ей распространением командной системы управления на те отрасли общественной жизни, которые регулируются обычно правом, представительскими институтами, наконец, соображениями эффективности, выгоды или нравственности: все замещает приказ и послушание.

Отождествление права и силы – не просто выбор дефиниций. Что разница между правовым и неправовым строем в действительности крайне важна – в этом человечество могло не раз убедиться.

Но это еще не тоталитарная форма организации, поскольку авторитаризм не посягает на те жизненные сферы, которые обычно находятся вне властных и вообще побудительных измерений. Когда приказ распространяется за пределы побудительной сферы, в области, где важны знание и способности, выражение и утверждения человеческого «Я» в самых разнообразных формах, тогда авторитаризм деградирует в тоталитаризм.

Принимая такие характеристики, мы уже пользуемся туманными аналогиями между схемой человеческой личности, предложенной Фроммом, и схемой организации общественного организма. В обществе мы таким образом выделяем структуры, ответственные за «чувство реальности» (умение отделить знание от веры), за отношения власти и послушания, за связанную с чувственной сферой экспрессивную активность индивида. Если общественную психологию можно рассматривать с точки зрения схемы Фромма, то во всяком случае следует при этом помнить, что принимаются какие-то – может, достаточно грубые – предположения. Ведь «общественный организм» не похож на умноженного и увеличенного индивида. В обществе, которое поднялось над трибалистским уровнем организации, существует взаимодействие и равновесие разных социальных групп с разными функциями и очень отличной психологией и ценностными ориентациями, и всегда идет речь лишь о преобладающих социально психологических типах. А не о «типичном», «среднем» менталитете, не о «рядовом украинце» и тому подобное со свойственными ему статистически усредненными чертами ментальности, так что все конкретные украинцы являются лишь несовершенными представителями общего типа.

Говоря об «агрессивном обществе», мы должны иметь в виду, что агрессивной является лишь группа, не всегда самая многочисленная, которая имеет рычаги общественного влияния и какую-то поддержку снизу, – возможно, в результате дезинформированности или нехватке политической культуры. Остальные группы могут быть индифферентными или враждебными, однако в сообществе существуют связи, которые объединяют даже врагов – хотя бы чувствами взаимной ненависти.

В сообществе есть преобладание определенных групп, и именно они воспринимаются как ее «типичные представители». «Преобладание» может быть не количественным, а социально-политическим – преобладающий тип может быть в меньшинстве, зато «просто» иметь власть в стране. Он может ее иметь – в демократическом варианте – в результате давления «снизу», от масс-mob с их приоритетами и симпатиями, а может иметь и в результате господства определенных «элит» благодаря власти, деньгам, знаниям или верованиям.

В нормальном обществе достаточно высокой степени сложности жизнь большинства людей проходит в пространстве оценок и дискурса, который можно отнести к широкому «поясу нормы». Другими словами, нормальное общество многомерно. Например, в норме проекты, которые нуждаются в оценке на их истинность или ошибочность, должны обсуждаться рационально, в познавательном дискурсе – независимо от того, нравятся ли они из идеологических соображений. Поведение и выражения экспрессии оцениваются по нормам допустимого в обществе, и принимаются, если не задевают какие-либо нормы, обычаи, чувства меры или чье-то самолюбие. Человек может плакать и смеяться в зависимости от того, какие чувства его переполняют, и собеседники могут воспринять и поддержать эти жесты. Проявления человеческого «Я» в разных измерениях коммуникации, в разном дискурсе автономны и могут быть принятыми для участников общения, если они по крайней мере не взаимоисключающие. В обществе же тотального контроля каждый дискурс должен быть согласованным с общими критериями, навязанными властью.

Индивид является ненормальным, если он опускается ниже нормы в эгоцентрическую сферу распада личности или поднимается над своим эгоизмом к экзальтированной пассионарности и святости. Является ли тоталитарное общество, по аналогии с индивидом, «ненормальным»? Поднимается ли оно выше нормы, опускается ли ниже?

Все полностью подчинить тотальному контролю невозможно. Ни один тотальный контроль не может полностью охватить все сферы деятельности, хотя бы сферу непосредственных практических действий, – рабочий забивает гвозди, руководствуясь рациональными мерками здравого смысла, а не идеологией или мифологическими параллелями. «Пояс нормы» остается и в тоталитарном обществе.

С другой стороны, и в нормальном обществе у каждого человека сфера личных знаний упирается в вещи, которые он принимает на веру, – ведь даже самый большой ученый не проверяет все знания, которые он получил в школе и университете, не перепроверяет всех теорем и не ставит сам эксперименты для подтверждения или опровержения предлагаемых ему истин. Каждый нормальный человек должен быть способным на «ненормальное» самопожертвование ради близких, а также может быть способным на очень эгоистичный поступок. Ни в личной психике, ни в психике сообщества как целого нельзя обойтись «поясом нормы» – всегда есть какие-то аномалии, выбросы в сторону избыточной некритической веры или в сторону неистовых претензий, срывы или к неоправданной жестокости, или вплоть до самоуничтожения, явления отказа от свободы в виде имитации смерти – аскезы, или волюнтаризм вплоть до нарушения элементарных, уже едва ли не инстинктивных, запретов. В общественной организации параллель этим мутациям поведения нормального индивида можно видеть в существовании антиструктур, которые противоречат фундаментальным принципам общества. Так, в обществах, где близорукий приземленный эгоизм господствует в повседневной бытовой практике, действует как противовес аскеза, чем-то привлекательная; в грубом средневековом корыстном обществе образуются сообщества аскетов-монахов – монастырь, который словно бы компенсирует общий баланс добра и зла.

Нормальное поведение нужно даже там, где в целом преобладает аномалия: так, впадал в транс и вроде бы терял контроль сознания воин племени масаи или древнегерманский воин-берсерк, который кусал в пылу боя свой щит, но дрались они «нормально» в хищническом сознании, трезво используя все ошибки врага.

В тоталитарных обществах власть и насилие вторгаются во вневластные сферы, к дискурсу, в котором при нормальных условиях есть свои собственные, несиловые критерии принятия и отбрасывания предложений. Сфера нормальной – интеллектуальной, волевой и чувственной – деятельности в тоталитарном обществе существует, но она неоправданно и неестественно сужена. Тоталитарное общество знает не только диктат в информационной сфере, но и экономику, построенную и управляемую по идеологическим принципам. Такое общество плохо структурировано. Каждый раз оно вынуждено апеллировать не к норме, а к целесообразности, и употреблять для достижения своих целей насильственные средства. Таким образом, тоталитарное общество нестабильно.

Отсутствие внутреннего равновесия как раз и нужно тоталитарному обществу для того, чтобы всегда были возможными упрощенные силовые решения, и образуется оно, чтобы концентрировать все усилия вокруг определенной цели и сделать возможным невозможное. И иногда ему это удается.

Какие же группы в тоталитарном обществе преобладают? Нормальные или ненормальные? Пассионарии или выродки-эгоцентристы? Быть может, так ставить вопрос неверно – морально-психологические качества группы лидеров не зависят от того, тоталитарное общество или демократическое.

Мы возвращаемся к проблеме элиты, потому что идет речь о том, действительно ли доминирующие группы тоталитарного общества является элитами, или же только присваивают себе видимость элитарности, притесняя действительно элитарные личности и группы.

Что такое элита? С чем мы ее сопоставляем, что такое противоположность элиты – масса? толпа? чернь (mob)?

Этот вопрос имеет разные ответы в зависимости от типов общества. В сословном обществе и такой его предельной форме, как кастовое общество, социальные группы изолированы наследственно, и «высшие» группы – воины, жрецы – являются «элитой» по определению и по рождению, в то время как более низкие являются от роду «чернью». И это имеет основания потому, что низшим кастам – «черни» – высшие ступени культуры недосягаемы, они монополизированы «высшими сословиями», – хотя при этом «чернь» культурно может быть не более низка, а является просто другой, хотя бы потому, что создает неисчерпаемую культуру фольклора.

Двусмысленность противопоставления особенно выразительна в классовых обществах, где – в отличие от сословных – формирование социальных групп происходит более-менее свободно, на основе собственнических отношений, разных форм власти, образования, дохода и богатства, и где принадлежность к социальному классу не соотносится ни с происхождением, ни даже с образованием и культурностью. Над классовой структурой тяготеет наследие сословной. На первых этапах формирования классового общества, когда действуют еще сословные критерии, так называемое «третье сословие» в действительности являет собой чрезвычайно пестрое в классовом, культурном и имущественном отношении сообщество, да и дворянство очень отличается по происхождению, образованию и богатству (во Франции, например, «дворянство шпаги» чувствовало себя элитой в отношении к знатному чиновническому «дворянству мантии»). Жрецы и священники, говоря точнее, не являются элитой общества, потому что они должны быть вне общества и выше его, что символизируется в той или другой степени аскезы в каждой религии и церкви. Реально они – или их часть – входят в элиту постольку, поскольку религиозная структура (например, церковь) активно участвует в общественной жизни. Дервиши или члены монашеских орденов в определенном и очень условном смысле все-таки являются общественной элитой. Ученые и вообще интеллигенция безусловно принадлежат к элите в буквальном смысле слова, но реально они могут быть крайне униженными и маловлиятельными «прослойками».

В классовом обществе господствует более или менее высокая социальная мобильность, поскольку социальные координаты определяются отношениями собственности. В Европе середины XX ст. с этой точки зрения класс работодателей (по-марксистски это значит буржуазия) насчитывал более 5–7 % население, класс самозанятых («мелкая буржуазия») – около 7–10 %, а от 80 до 90 % населения принадлежали к наемным работникам; среди них на западе выделяют менеджеров (управляющих), супервизоров (контролеров-надзирателей) и исполнителей. Конечно, в интуитивном понимании менеджеры скорее составляют один класс с работодателями («буржуазией») в культурно-политическом измерении. Объявить по-марксистски всех наемных пролетариями было бы бессмысленно потому, что именно менеджеры реально управляют собственностью буржуазии и по всем критериям принадлежат к «буржуазной» элите. По образу жизни менеджеры почти не отличаются от работодателей и очень далеки от низших прослоек наемных работников. Но если элита – это просто высшая группа своего класса, своего сословия, своего профессионального сообщества и тому подобного, которая выделяется своим образованием, профессиональной и общей культурой или жизненным опытом, влиянием на массу своей общественной группы, то вполне понятно, что можно говорить о рабочей элите, крестьянской (фермерской) элите, финансовой элите, религиозной (церковной) элите и так далее.

Большинство воспринимает мир как данность, которая не будит сомнений и вопросов; данность а priori для этих людей – это не какие-то врожденные формы мировосприятия, как у Канта, а просто то, что течет сквозь человека, не вызывая сопротивления и не создавая проблем. Образцовым элитарным интеллектуалом XX века с этой точки зрения был Эйнштейн, который шутя говорил о себе, что он просто не знал многих общеизвестных вещей в физике и потому они составляли для него открытый вопрос, на который он самостоятельно искал ответа. В действительности он прекрасно знал эти вещи, но они не были для него «неспрошенными», априорными и без объяснений приемлемыми. Гениальный физик ставит вопросов к реальности намного больше, чем средний, – вот и вся разница. Если же вопрос правильно поставлен, то остроту проблемы вдруг начинают чувствовать массы. В том числе «массы» физиков. А научная чернь (среди врагов Эйнштейна были и нобелевские лауреаты) – это не просто те, кто не понял вопроса, а следовательно, и не ищет возможных ответов; научная чернь – это те, кто свое непонимание нового превращает в добродетель, чтобы оправдать и возвысить себя в собственных глазах, кто агрессивно настроен против непонятного и объединяется с себе подобными на основании общего неприятия научного прогресса, руководствуясь вненаучными критериями и рассуждениями.

Элита может быть охарактеризована в терминах философии Хайдеггера как совокупность таких людей, для которых сфера «неспрошенного» бытия является самой широкой в ее классе или группе.

Если распространить сказанное на все виды дискурса, то будет идти речь не только о непонимании, а обо всех других видах неприятия культурных явлений, специфических для разного дискурса, – агрессивное неприятие ценности и нормы, просьбы или приказа, поэзии, музыки или просто жеста, – исходя из резонов, которые сформированы вне данного дискурса. Группы, объединенные на основе этого неприятия, можно характеризовать как чернь (mob).

В отличие от концепций социальных классов (Маркс, Вебер, Маннгейм, Сорокин), концепции элиты, противопоставляют низшие и высшие уровни компетенции и уже как следствие – социальные позиции. Такое измерение полностью правомерно, но здесь возникает возможность смешения понятий. Движение бедных классов общества – это не одно и то же, что движение черни. «Низшие классы» не являются чернью. Они имеют свои элиты, в истории на сторону обездоленных часто переходили лучшие пассионарии из высших классов, которые имели прекрасное образование и руководствовались высокими ценностями. Коммунистические движения возникали не как движения черни, а как движения бедных классов; они нередко захватывали благородных молодых людей из высших классов, разные прослойки общественной элиты.

Таким образом, имеем классификации социальных групп, по крайней мере, по трем принципам:

1) по принципу социально-экономических позиций (сословия, касты, классы);

2) по принципу культурной компетентности (в рамках своей группы или в рамках общества в целом) – элиты, массы, агрессивная чернь;

3) по принципу социальной психологии и патопсихологии (нормальные группы, группы альтруистов-пассионариев, группы эгоцентриков).

В России в конце XIX – начала XX ст. элиты разных классов общества переходили преимущественно к оппозиционным или революционным движениям, в том числе и к леворадикальному большевистскому.

Остается открытым вопрос, насколько могут совпадать группы, выделенные по разным признакам (принципам). Оставим в покое этот общий вопрос. Взглянем с этой точки зрения на тоталитарное общество.

Тоталитарное общество может быть разным с точки зрения его классовых характеристик: с диктатом зажиточных классов и общественных слоев, с диктатом бедных классов. Оно может выделять правящую верхушку и не по классовым, сословным и тому подобным критериям: в нее будут отбирать из элит, из сереньких рядовых, социально невыразительных людей, которые импонируют массам, из агрессивной черни. Оно может культивировать страстный альтруизм и самопожертвование первопроходцев к раю на земле, а может бросать вульгарные эгоистичные лозунги и основываться на безгранично жестоком карьеризме. Неизменным будет лишь грубое насильственное подавление соперников при опоре на безразличие масс или их злобную недоброжелательность к «общему врагу».

Тоталитарное общество напоминает предельного эгоцентрика, лишенного чувства реальности, ограничений, любых норм и ценностей и приспосабливающего их к собственным прихотям, разнузданного и разложившегося диктатора.

Важно, что тоталитарное общество выделяет бесконтрольную верхушку, наделенную средствами тотального контроля над мыслями и поведением огромных масс. Если господствует эгалитарная идеология, верхушка властвует «от имени и по поручению» масс, делает вид, что источником ее властных полномочий является не чрезвычайная природа элиты, а ее определенный идейный багаж, который принимается с религиозным энтузиазмом. Если господствует идеология элитаризма и иерархии, право на власть дает якобы исключительная природа элиты – расовая, национально-духовная, религиозная и тому подобное. В обоих случаях место общественных элит быстро заполняет чернь, более приспособленная к абсолютному господству и подчинению.

Тоталитарному обществу необходимо дополнение – подвластная ему и подчиненная масса-чернь. Подчиненная слепо, – или в силу того, что поверила в свою элитарность и превосходство, или же в силу того, что повинуется догматизирующим мертвым верованиям. И следовательно, тоталитарное общество можно рассматривать по аналогии с индивидом, который находится ниже нормы, где-то близко к состоянию распада, – и в то же время выше нормы, где-то ближе к самоотверженной пассионарности. Другими словами, в тоталитарном обществе нет средств различить высокое и низкое, бескорыстную пассионарность и ее противоположность – безгранично эгоцентрическую претенциозность. Тоталитарное общество несет в себе вирусы хаоса и смерти.

В этом понимании тоталитарное общество напоминает ненормального индивида. Потому что оно является больным обществом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.